— Только не лицо! Что ты наделала, девочка?
Ярость кипела в груди Миранды, едва не вырываясь наружу. Обе женщины слишком поизносились, чтобы пользоваться спросом на панели. Миранде предназначалось стать проституткой и зарабатывать на содержание старших.
Элла бросилась к комоду и вытащила деревянную шкатулку. В ином мире она могла служить для хранения каких-нибудь украшений знатной дамы. Здесь же в ней помещались нехитрые уловки ремесла: пудра и прочая косметика, абортивные средства, кое-какие лекарства. Элла подтащила Миранду к скамейке, недовольно ворча и приговаривая.
Миранда резко выдернула руку:
— Селия, они забрали его.
Бледная женщина пробудилась к некоему подобию жизни и поставила бутылку на земляной пол.
— И кто же забрал его у тебя?
— Городской щеголь в синей с золотом гербовой карете. — Голос Миранды звучал спокойно, но слезы катились по лицу градом. Она ждала одного-единственного жизненно важного слова — имени. Нельзя бороться, не зная с кем.
— Похоже, Ласт, — проговорила Селия, поднимая бутылку и вливая ее содержимое тонкой струйкой в рот.
— Ласт? — переспросила Миранда. Имя ни о чем ей не говорило. Одно из выгравированных на кольце слов.[1] Его имя должно было прозвучать словно трубный глас — но нет, ничего подобного не произошло. Элла воспользовалась мгновением, чтобы привлечь Миранду к себе, и принялась прикладывать к длинному порезу на ее подбородке порошок квасцов, потом наложила на рану припасенный кусок марли.
— Как мне вернуть его? — воскликнула Миранда, ломая в этот миг многолетнюю традицию, ибо они с Янусом давно поняли, что у их матерей нет ответов даже на простейшие вопросы.
— Тсс! — цыкнула на нее мать. — Не смей болтать, пока я промываю рану.
— Вернуть его? — повторила Селия. — Зачем? Он причинял нам лишь боль и беспокойство. Пусть они с Ластом грызутся, лишь бы нас не трогали.
— Жалко, шрам останется, — заметила Элла, покончив с оказанием медицинской помощи и разворачивая лицо Миранды, чтобы оценить результаты своего труда. — И все равно: что за глазки, что за ротик… Какую цену ты только ни запросишь! И плевать на шрам. А теперь, когда Януса больше нет, бросай-ка свое упрямство и делай, как я скажу.
Миранда издала пронзительный вопль — животный крик бессловесного отторжения и ярости. Она оттолкнула мать так, что та повалилась на пол. Даже Селия, несмотря на дурман в голове, распахнула опухшие глаза. Миранда схватила зазубренный нож, которым ее мать колола щепу для камина, и крепко сжала рукоять в кулаке. Да как они смеют так просто выбросить его из головы, как будто он какой-то клиент? Она заставит их пожалеть о своей черствости. Миранда стояла, стискивая нож в трясущейся руке, напрягшись всем телом, готовая ударить — потом вдруг выронила свое оружие.
«Зачем убивать их?» — подумала Миранда. Ведь для нее они уже умерли. Она понимала, что без Януса и без нее обе женщины просто перестанут существовать. Гнев угас так же быстро, как вспыхнул, осталось лишь презрение. Миранда презирала их тошнотворную инертность, их вялое смирение: дескать, день прошел — и ладно. Нет, такая жизнь не по ней.
Миранда задержалась на пороге, в последний раз окинула взглядом комнату. Она сейчас уйдет. И никогда больше не увидит ни своей матери, ни Селии, ни этой лачуги. И никогда об этом не пожалеет.
На Развалины спустилась ночь. Свет шел лишь от костров, что нищие разжигали из деревяшек и тряпья. Миранда пробиралась по улице ощупью, постукивая перед собой палкой, подобно слепым попрошайкам, что обитали на границах между богатыми и бедными районами.
Она знала лишь имя, и его было недостаточно. И все же Миранда твердо шла к границе Развалин, как будто по другую сторону ее ждали с распростертыми объятиями. Преодолевая самый нелегкий участок пути — руины старой каменной кладки, она наступила на упавшую и прогнившую дверь; та проломилась, и девушка полетела куда-то головой вниз. Она скатилась по груде булыжника, ободрала руки и голени и больно ударилась о каменную плиту. Сглотнув слезы, Миранда попыталась подняться, но споткнулась и вновь упала на одно колено. Дыхание у нее сбилось, а полученные за день раны вдруг отозвались пронизывающей болью. На каменной плите Миранда нащупала неровные фрески и подтянулась, ощутив опору стены. Прислонилась к стене и нащупала крылья. И поняла, где очутилась, хотя прежде ей не случалось здесь бывать.
Помещение было в еще более плачевном состоянии, чем большинство построек в Развалинах. Стены ввалились, создав ненадежный каменный навес. То был храм Чернокрылой Ани — Той, что обратила здешние места в Развалины. Резные крылья образовывали наклонный туннель, и Миранда стала пробираться по нему вглубь. Она хотела попасть к алтарю — но не для того, чтобы молить о помощи мертвое божество. Даже отчаяние не могло подвигнуть Миранду просить подаяния.
Алтарь, укрытый глубоко в руинах, сохранился лучше остальных частей храма. Миранда заползла под него и дала себе отдых. В темноте из каждого угла на нее скалилась Чернокрылая Ани. Миранда свернулась в клубочек, прижавшись к палке. Недостаток тепла, что дарило прежде тело Януса, терзал ее больше, чем пульсирующая в ранах боль. Она уснула, убаюканная собственным шепотом, бормоча молитвы, застрявшие в сознании, как воспоминания в камне; уснула под внимательным взглядом Ани, в котором разгоралась заинтересованность.
Снаружи поднялся ледяной ветер.
ПТЕНЧИК
1
Маледикт жил и себя погубил.
Лишь в час рожденья оплакан он был.
Скольких людей он убил?
Раз, два, три…
Детская считалка
Барон Ворнатти был стар. Сгорбившись в кресле, он утомленным и затуманенным взором окидывал чудеса своей просторной библиотеки. Костлявые ноги старика укрывали соболя. Рассеянно теребя мех, Ворнатти листал книгу с непристойными гравюрами. Гедонист и сластолюбец, он порядком увял от времени и пережитой боли; холодной зимней ночью он ласкал старые воспоминания, как когда-то — живую плоть. Но все бесценные видения — мягкие женские плечи и вздымающиеся груди, сладостные ложбинки между бедер, крепкие мужские ягодицы, жадные рты и широкие сильные ладони — не отвлекали его мыслей, как прежде.
Спину барона обожгло болью, потом свело судорогой. Взгляд метнулся к дедовским часам возле двери.
— Джилли, — взревел барон Ворнатти, — время!
Скрежеща зубами, Ворнатти прогнулся вперед, пытаясь облегчить нагрузку на спину. Книга полетела на пол, вывернувшись страницами наружу. Ему нужно было что-то, чтобы отвлечь внимание, нечто сильнее мучительной боли в костях и иллюзорных воспоминаний плоти. Когда-то его увлекала кровавая игра дворцовых интриг, но даже она приелась, когда он постиг все ее тонкости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});