Читать интересную книгу Чины и деньги - Евдокия Ростопчина

- Ради бога, оставьте меня!.. Это - не мое дело. Скоро будет сестра Софья... Говорите с нею!

В эту минуту я был совершенно озадачен, и недоверие долго меня мучило. Но теперь я знаю, почему Вера так странно обошлась со мною. Вере с ранних лет было внушено, что замужество - предмет, о котором ей неприлично говорить и думать. Замужество для нее было цепью неизменно соблюдаемых обрядов. Церемониальный приезд жениха с предложением, формальное сообщение от родителей, отговорки, слезы и наконец согласие; потом шум и тревога в доме, ежедневные проповеди и наставления от матери, поздравления старых тетушек, приправленные советами, расспросами кузин о женихе, а еще более о жениховых подарках, чинная помолвка, поездки без отдыха в лавки и магазины и в довершение всего - турецкая шаль и право безобразить милое личико уродливым чепцом и тяжелым током! Так большая часть семей приучает бедных-девушек судить о важнейшем деле жизнц, о священнейших обязательствах. И вот почему так много неудачных браков...

Вера насмотрелась на все эти хлопоты и глупости, когда ее сестру выдавали замуж, и потому, когда молодое сердце познало высокие порывы благородной любви, ее светлый разум не мог согласить величие этих чувств с мелкими и смешными обрядами общежития. Она привыкла со мною к простому изъявлению своих чувств, не разбирая, что оно было для меня подразумеваемым обещанием. Она отдала мне все сердце, всю душу, ни разу не подумав, что ей следует присоединить к ним и свою руку. Я был избранный ею друг, но она никогда не воображала, что я мог ей быть женихом. Словом, не в пример другим, она любила и не думала; ее голова не мешалась в дела сердца.

Я ждал ее сестры с возрастающим беспрерывно нетерпением.

Не раз случалось мне быть свидетелем, когда Клирмова говорила о своей дочери, "княгине Софье", и я сообразил (по важности, с которою ее имя пришивалось ко всем событиям, ко всем разговорам), что она играет значительную роль в семье. Я был очень любопытен видеть эту "княгиню Софью", от которой отчасти зависела судьба моя. Она приехала наконец, и я нашел в ней разительнейшую противоположность Вере. Холодная и молчаливая, кроткая и рассудительная, Софья обдумывала каждое слово, каждое движение. Она оказалась отжившей и безучастной, когда все жило и волновалось вокруг ее. Привычная задумчивость оставалась в ней последствием какого-то горя. Она никогда не говорила о себе, но нужны ли были ей жалобы, чтобы ее понимали? Кто бы не угадал, что она не наделена счастьем? Отсутствие всякой одушевленности и какое-то сокрушение во всех телодвижениях, даже в самом голосе ее - все в ней выражало душу убитую и совершенную ничтожность воли, слишком много раз, слишком жестоко преломленной. Немногими годами была она старее своей сестры, но опередила ее целою молодостью, целым цветом жизни. Она была добра и ласкова ко всем, но любила ли она кого? Бог весть!

Однако сестры были дружны, и княгиня с нежною снисходительностью приняла признание дрожащей Веры. Но когда я стал объяснять свое положение, свои надежды, когда я стал просить ее. ходатайства пред родными, княгиня приметно испугалась.

- Послушайте, - сказала она, - Вера вложила в мое сердце искреннее уважение к вам, и я - видит бог - от души желаю вам обоим счастья, но я боюсь предвещать вам его. Есть неодолимое препятствие, о котором никто из вас не подумал:

вы не богаты, вы не в чинах, monsieur Свирский. Я знаю батюшку и матушку; знаю их мнение о браке; они никогда не примут вашего предложения, хотя бы это стоило жизни вашей Вере. Они захотят ее пристроить так, как и меня, по своим расчетам. Не могу роптать на свою участь: князь - человек добрый и почтенный, я уважаю его; но когда меня сговорили, я в глаза его не видывала, я никогда не слыхала о нем. Он всего один только раз был в нашем доме, на большом бале, где заметил меня, когда я проходила мимо стола, за которым он играл в вист. Судите, каково было мне выходить замуж, не знавши за кого? Хорошо, что слепой выбор пал на князя, что мне не довелось проклинать мое супружество, но могло быть иначе, и тогда мои родители... Но ведь им нет дела до счастья нашего! Они ищут одной знатности, одной мишуры... Бедная Вера!

В эту минуту равнодушная княгиня одушевилась воспоминанием собственной скорби; что-то похожее на негодование отразилось на ее лице. Но следующее мгновение истребило в ней последние признаки чувства, и она снова сидела предо мной с обычным холодом своим. Несчастная! может быть, мое участие к ней было живее ее собственных сожалений...

Быстро исчезли все мои надежды; подобно мыльному пузырю, они лопнули при одном слове княгини! Все. преграды, все невозможности предстали моему воображению, и я едва не лишился рассудка при убийственной мысли, что Вера может не быть моею!

Объяснение планов и видов Клирмовых не подавало мне возможности ожидать их одобрения моему искательству. Я содрогнулся пред тайнами семейного быта, наружность которого, полная блеска и веселья, обещала так много согласия, так много радостей! Я остолбенел пред этим себялюбием, продающим на вес золота и счастье и жизнь своих детей! Конечно, княгиня не раз говорила и рассуждала с Верою о всех подробностях нашего положения, потому что Вера ознакомилась с мыслью о будущности и более не отказывалась вникнуть со мною в мои надежды, в мои намерения. Лишь только она узнала, какие причины могут навеки разлучить нас, все благородство ее души открылось в мужестве и твердости, с которыми она спешила успокоить меня. Произвольно и настойчиво захотела она, чтобы прежде всего взаимные обеты укрепили своею святостью нашу любовь. Она требовала моего слова и заставила меня принять свое; она поклялась мне, что ничто в мире не разрушит нашей связи! Тщетно старался я представить ей неосторожность подобных обещаний; тщетно уклонялся я пред ответственностью - ввести дочь в неповиновение родителям; ее воля была обдуманна, непреклонна - я уступил, убедясь, что с характером Веры, с ее душою, она должна остаться победительницей в борьбе любви с расчетами.

Она еще не совсем верила, чтобы Клирмовы отвергли меня за один недостаток богатства; она не умела растолковать себе расчет и честолюбие, полагаясь на привязанность родных к себе. Она хотела, чтобы я объяснился не сам, а через княгиню Софью. Мне самому было душно и тягостно в ложном, неопределенном положении нашем, и я горел нетерпением решительно узнать, до какой степени я мог надеяться. Мы просили княгиню быть посредницею моего сватовства. Она отказалась, боясь гнева Клирмовых. Но сердце ли ее было втайне вооружено против расчета, горький ли отзыв былого внушил ей сочувствие к нам, она наконец дала нам слово выведать от матери, как бы я был принят в случае предложения. Более этого не внушил ей ничего нрав робкий и характер недеятельный.

Прошло несколько недель - и день отъезда наступил для меня, а мы все еще жили волнением, перемежающимися страхом и надеждами...

Мечты и планы, воздушные замки и тревожные ожидания сменялись в моей душе, мелькали пред воображением чарующею фантасмагориею, и порой мне удавалось выманить у Веры умильную улыбку или слово, полное одушевленного одобрения, когда я с жаром высказывал ей все мои бредни о будущем. Я пересоздавал постепенно ее понятия о жизни, дотоле ничьим попечением не руководимые. Я представлял ее неопытности всю суетность суждений, в которых ее вырастили, всю неосновательность, всю пустоту ее жизни, единственно посвященной светским требованиям, светским отношениям. Я направил ее врожденные свойства к цели, их достойной. Я поселил в преданную мне душу надежды, согласные с моими надеждами, желания, соответствующие моим желаниям.

Вера слушала с восторгом повесть драгоценных воспоминаний моего детства, с участием расспрашивала о малейших подробностях нашего семейства, нашей домашней жизни. Она научилась от меня почитать, любить лучшего, добрейшего из отцов.

Она умела представить себе его седую голову, его черты, на которых отпечатана вся жизнь добродетели, его бессменное спокойствие, его патриархальную величавость и кроткую мудрость. Она всею душой полюбила тебя, мою Катеньку, до нее моего лучшего друга, взросшую со мною, чтобы быть мне подпорой и наперсницей во всех переворотах моего жребия. Она искренне желала сойтись с вами, заслужить вашу дружбу, тебе быть сестрою, батюшке - дочерью, столько же преданною, как ты. Мы, то есть она и я, два существа с одною волею, с одним помышлением, мы решили, что я оставлю службу, при-, везу ее к вам и поселюсь с вами.

Я любил говорить с Верою о нашем приезде в Уютово, о ее встрече с вами, о нашем тихом житье в отцовском доме.

Мы оба представляли себе, как она, об руку со мною, вступит в старую гостиную, как она примет первое благословение нашего старика, как она будет разделять с тобою хозяйственные заботы и назидательные занятия. Как блаженствовал я, находя в ней такую готовность быть счастливою тем, что должно самого меня осчастливить! С каким умилением смотрел я на эту царицу балов, на эту красавицу, рожденную и воспитанную в суете и шуме, которая так охотно, так безоглядно готовилась отречься от света, от всех наслаждений женской гордости и сама не догадывалась, что делает жертву, потому что любовь изгоняла из ее сердца все, что было в нем постороннего. Вера была искренна, когда говорила, что хочет жить только для меня, только одним мною; я слишком хорошо ее знаю и не могу сомневаться в чувствах, столь редких в других. И ты увидишь, сестра, что я вполне награжден ею за все неудачи прошлых дней; ты будешь утешаться нашим благополучием, ты будешь любить мою, нет - нашу Веру, ты отдашь справедливую дань всем качествам, всем совершенствам ее.