Читать интересную книгу Рецидив - Тони Дювер

Скорее всего, это было поздним утром, около десяти: значит, я брел уже четыре часа. Разумеется, я проголодался. Страшный ливень. Я двигался вдоль высоких деревьев с еще не опавшей густой листвой: дубов, берез, орешника, ясеней — поди разберись.

Я заметил аллею для верховой езды, ведущую в лес. Она была широкая, чистая, словно выскобленная. Я свернул в нее.

Едва сделал пару шагов (вдалеке слышались выстрелы), показалась другая аллея. Я пошел по ней, изменив первой. Заросшая травой, усыпанная листьями аллея постепенно сужалась под роняющими капли ветвями и вскоре превратилась в тропинку посреди колючего кустарника.

Быть может, я дошел под дождем до самого конца и по тайной дорожке добрался до какого-то зáмка? Тогда это было время чаепития.

Я стою перед камином в этом жилище, зáмке, где, как водится, обитает одинокий старик. Время чаепития. В камине пылает огонь. Старый господин велел меня раздеть. Моя одежда сушится. Я стою в чем мать родила, веду себя крайне учтиво. Владелец замка бормочет что-то за спиной. Я так голоден, что не обращаю внимания на его слова и долгие взгляды, которые он бросает на мой член.

Старик встает, выпячивает грудь и с чашкой в руке продолжает монолог, даже не вспоминая об ужине. Он вертится вокруг, задевая меня локтями, бедрами, пунцовыми щеками. Наконец подносит руку и дотрагивается до моей пиписьки. Я резко отскакиваю, внезапно просыпаясь.

Я сильно ударил его лбом в лицо. Возбудившись, он накинулся на меня. Тогда я заехал ему коленом по яйцам, и он повалился на пол.

На выходе я услышал оклик старика:

— Малыш, останься, умоляю! Я тебя не трону. Останься со мной!

Я замешкался. Близилась ночь, по-прежнему лил дождь, на улице и впрямь было очень холодно, да еще неприветливо грохотал гром.

Я остался. Но старик не ужинал сам и не накормил меня. Лучше бы я ушел.

Я старался не смотреть на него. Он усадил меня рядом с собой и, не спуская с меня глаз, неторопливо дрочил. Хоть я оделся, он уже видел меня голым и представлял замысловатые картины, что подчинялись ритмичным движениям его руки, переливались через край, затапливали стены и тела, превращали всю комнату в трясину, яму с зыбучими песками, где я мало-помалу увязал.

Я проснулся. Была полночь. Старый господин, очевидно, спал. Огонь угас, но уголья еще тлели, и я подбросил дров.

Гостиная напоминала утро после бала; я рассмотрел потолок, лепнину, увидел огромные рога с плоскими отростками, как у северного оленя. Я вообразил приключения в Лапландии, снежные бури, литры выпитого алкоголя… Большое кресло с кожаной обивкой, где мечтают о путешествиях с планисферой в руке — путешествиях, что совершались только в далеком прошлом.

Я не слышал дыхания старика. Он скрючился, засунув руку в ширинку и склонив голову на плечо. Мне померещилось, что он умер, и я принялся трясти его за отворот куртки.

Было одиннадцать часов. Я не хотел здесь оставаться. Меня пугала гостиная, и вестибюль, и каменная лестница, и длинная тропа, по которой я пятился.

Пока я спал, гроза пронеслась мимо, но дождь лил не переставая. Прямая аллея тревожила меня еще больше, нежели узенькая тропинка в зарослях: на открытой дорожке я был удобной мишенью. Изредка выглядывала голубая луна, и я отбрасывал перед собой тень.

Разумеется, нет. Я пошел по другой тропе. Шагал добрых полчаса, затем вышел на дорогу и добрался до деревни. В семь или восемь утра на улице никого не было. Я заметил лишь двух замарашек, сидевших на корточках во дворе; их грязные юбки задрались до самых ляжек. Они посмотрели, как я пью из колонки, — чтобы полилась вода, нужно повернуть чугунный диск, — судя по пыльным ногам, они, наверное, во что-то играли.

За деревней фруктовый сад вдоль дороги. На откос падали красновато-зеленые яблочки. Я подобрал три-четыре, но они оказались кислыми и червивыми.

Когда проснулся в рощице часов в пять, небосвод был зеленым, как вода, и вдалеке розовел горизонт; потом зелень стала бронзовой, а розовый цвет посерел. Я вышел из рощицы и двинулся напрямик через поля — к веренице обозначавших дорогу телеграфных столбов. Пришлось долго брести по комьям земли, разминая ноги. Я перестал их чувствовать: словно ватные. К ногам постепенно приливала кровь, они становились мягкими, нежными, хрупкими, будто их исколошматили.

Воскресенье, потому как трезвонили колокола, а в деревне все были в черном и в шляпах — обыватели на церковном празднике.

Это случилось неподалеку от хутора: двое ходивших парой мальчишек спросили меня, который час, я посмотрел на чистые колени, брюки со «стрелками», старательно расчесанные на косой пробор волосы и слегка лоснящиеся лица — такое бывает, когда не смываешь мыло полностью, отчего кожа натягивается и блестит.

Поболтали. Я предложил подрочить втроем. Они были не против, вот только сходят на мессу, а то уже и так опаздывают. Не вопрос. Я подожду.

Аббат насыпал мне две ложки пюре и откусил хлеба.

— Мамаша велит заваривать вербену. Хочешь немного? Тебе нравится, мальчонка? И смех и грех! Сколько часов, говоришь, ты пролазил по лесу?

Парнишки пообещали вернуться, чтобы я от них отстал: просто оставь нас в покое, и заработаешь сахарок, ладно, скоро повеселимся.

«Сейчас» значит «никогда».

Так все и было. После мессы они пошли ебаться в сарай, а я шпионил, пока они не кончили, и не решился войти.

Старая мамаша кюре прислуживала, а он буквально вытирал об нее ноги, на вид ей было лет сто: крохотная, в чепчике, во время ужина стояла в кухне, я съел ее порцию мяса, которую всучил мне кюре. Разлив отвар, мамаша ушла. Кюре вытянул свои длинные оглобли и зевнул, прикрывая ладонью рот.

Парнишки вылезают из сена: осень, холодно, они пойдут домой, в тепло, пожарят в камине лопающиеся с треском каштаны, сядут на табуретки, почистят фрукты, изредка швыряя их мне, — гроза миновала, в самом конце аллеи видна дорога.

Я иду ночью по деревне, запертые ставни, люди спят в тепле, я быстро прохожу мимо, мои туфли стучат по мостовой, словно трости, слышно до самой церкви, деревня далеко позади, я ступаю на поднимающийся в гору луг, там яблони, вижу сарай, но он заперт на засов, не важно, дождь — это хорошо, в том сарае спят, обнявшись, двое парнишек, не буду им мешать, пусть себе спят, я найду другой, открытый и незанятый, пожалуй, это из-за дождя, на дождь мне плевать, но надоело шагать и твердить, что я шагаю и что идет дождь

я не собираюсь спать стоя, нужно отыскать уголок, здесь повсюду должны быть дыры, щели, желоба, что угодно, к примеру, автобусная остановка — хорошее укрытие, не дует и можно заночевать, на проселочных дорогах есть автобусные остановки, почему я не вижу ни одной? B доме старика я согрелся, но в тепле просыпается голод, стоит сделать привал, и все сначала: обязательное, необходимое, полезное, приятное, излишнее, впору лечь и сдохнуть, но дороги ведут в города, большой город — идеальное место для пидора, можно спрятаться, там ведь памятники, лицеи, скверы, общественные уборные и кафе, да только у меня нету денег

ну и натерпелся он из-за этого дождя, он не так уж и рассердился на педика, ему просто захотелось милого белокурого мальчика, или то был высокий брюнет, мадмуазель влюблена, они ровесники, она восхитительно сентиментальна, у моей дорогой доченьки талант, пидорок — чувствительный пианист, тереться о красивого малыша и нежно вздыхать, мадмуазель в объятьях жениха

потом он ушел, стремясь найти то, что всегда находят в лесу пятнадцатилетние, читайте романы

зáмок

с обширным, густым, непроходимым парком, он перелезет через стену из трухлявых камней, увитую плющом, запах листвы останется на пальцах вместе с зеленой пыльцой, он войдет в парк, будет там жить, лазать по деревьям, пить, раздвигая ветки, убивать белок, грызть лесные орехи, воровать яблоки из соседнего сада, он будет тощим, неопрятным, привыкнет шпионить за красивым самодовольным мальчиком в вышитой рубашке, обитающим в замке, так пройдет больше сотни лет, но они не встретятся, и однажды осенью они вдруг столкнутся лицом к лицу, его член в разорванных штанах напряжется, но он успокоит его, словно болтливую птицу, красивый самодовольный мальчик посмотрит на него и спасется бегством

он покинет парк лес поля вернется в город скажет вот и я поступит добровольцем в армию где ветераны с огромными мышцами квадратными челюстями и толстенными хуями сделают его своим талисманом и будут ебать по десять-двадцать человек за ночь и в конце концов он станет таким же как они, вот

но зря он все-таки ушел, ведь там был не блондин, а брюнет, и тоже красивый, не такой, конечно, красивый, как блондин, но все же, на перемене он тайком вскроет себе вены бритвой и спрячет руки в карманах, чтобы не видно было крови, потом окликнет брюнета, который подойдет и уставится на него с тем видом, что напускают на себя взрослые, занятые крайне важным делом, например, игрой в мяч, если их отвлекают, тогда он покажет брюнету запястья, и тот скажет «ну и ну, вот так так, что стряслось» и придет обнять его в медпункт, или он зайдет в сортир одновременно со взрослым и перебросит ему через дверь записку, которую переписал десять или двадцать раз, пока не остался доволен почерком, бумага упадет взрослому под ноги, тот подберет ее, прочитает, застегнется и впустит меня в кабинку, но мы не отважимся заняться сексом, ведь в первый же день — это очень скверно, просто признаемся друг дружке в любви и подождем до следующего четверга, когда взрослый пригласит малыша к себе домой, это произойдет в натертом до блеска коридоре с фарфоровыми вазами, шляпами и большим зеркалом, затем в буржуазной гостиной с парчой, белоснежными безделушками, восточными коврами и небольшим роялем, они останутся наедине в жуткой гостиной, взрослый обнимет малыша, и малыш упадет в обморок, хотя специально помоет перед этим ложбинку между ягодицами, все будет так мягко и медленно лежа на животе и он не посмеет застонать делая вид что потерял сознание чтобы другой ебал не слишком грубо понимая какое это для него потрясение