Читать интересную книгу Дождался - Константин Станюкович

Два англичанина — и старый и юный — были высокомерно-равнодушны. А юный — Ракитин знал — говорил по-французски правильно и с собачьим акцентом.

И даже старый француз, которого главным образом выбрал жертвой Ракитин, и тот, хоть по временам поднимал от тарелки глаза, загоравшиеся блеском, и слушал, сдерживая раздражение, но при этом оскорбительно-насмешливо улыбался.

“Так я вам, остолопы, покажу!” — по-русски подумал Ракитин, больно задетый в своем самолюбии.

И словно бы решивший огорошить этих “идиотов”, уже достаточно взвинченный, Ракитин с вызывающей уверенностью и спокойной развязностью сказал, повторяя слова Нитцше, что все наши ходячие мнения требуют переоценки, и прибавил:

— Возьмите хоть брак. Это одно из нелепых учреждений. В будущем форма его изменится. По крайней мере не будут обязывать супругов любить по гроб жизни и быть каторжниками. Родители поймут, как портят они своих детей…

Слова Ракитина произвели на пансионеров ошеломляющее впечатление.

Чопорно-строгая англичанка не ахнула от негодования только потому, что ахать неприлично. Но она закрыла уши руками. Глаза ее стали неподвижно-злыми. Губы что-то шептали и, казалось, призывали кары на святотатца.

— В каком мы обществе, Маб!

Старый высокий швед-пастор повел на Ракитина неумолимо-скорбный и в то же время безнадежно-суровый, тяжелый взгляд.

— Эльза! Не слушай безбожной нелепости! — строго шепнул он.

— Не буду, Аксель! — покорно ответила хорошенькая “фру”.

И, опустив свои голубые, словно бы еще более недоумевающие глаза на тарелку, не спеша и строго-добросовестно ела рейнскую лососину под голландским соусом, и сделалась и задумчива, быть может, оттого, что не исполнила обещания и слушала хоть и безбожные, но интересные предсказания о браке.

И остальные возмущенные дамы, старавшиеся казаться чересчур оскорбленными профанацией брака, стыдливо не поднимали глаз, но все-таки жадно слушали.

И, словно бы в оправдание такого любопытства, пожилая девица из Гамбурга смущенно промолвила:

— До чего дойдет этот наглый господин… Он забыл, что здесь и девицы!

Только рыжеволосая мисс Маб имела доблесть слушать серьезно и спокойно, не оскорбленная, казалось, речами русского.

Старый джентльмен из Бирмингама, любитель пари, спросил соседа:

— О чем может говорить этот русский?

Молодой человек объяснил.

— Держу пари, что он из Бэдлама [7]! — процедил сквозь зубы заводчик.

— Он просто не джентльмен. Говорить за обедом неприлично-громко свои глупости! — презрительно-спокойно ответил юный лорд.

Рантье уже несколько остыл и, воспользовавшись паузой, любезно сказал Ракитину:

— Я не умею так увлекаться и убедительно спорить, как вы, и потому не смею продолжать. Но хоть мы не сходимся в мнениях, это не мешает мне уважать и любить русских. Франция и Россия — обе великодушные и благородные великие нации!

И он поднял стакан, отпил глоток красного вина и прибавил с едва слышной иронической ноткой в голосе:

— Вы, конечно, проводите такие же смелые взгляды и в ваших, вероятно, интересных книгах, которые, к сожалению, не могу прочесть.

Польщенный комплиментом, Ракитин вспыхнул и, казалось, не заметил насмешки.

И, понижая голос, ответил уже без заносчивости:

— Не совсем!

Тогда рантье-француз с еще большей любезностью спросил:

— Но, вероятно, вы так же смело и остроумно указываете на… на несовершенства русской жизни, как сейчас указывали на банкротство нашего строя?.. И не сомневаюсь, что вашим общественным деятелям так же достается, как достается от наших журналистов нашим министрам?

Ракитин нервно воскликнул:

— Мы в других условиях…

И благоразумно не продолжал.

Старый француз, по-видимому, вполне удовлетворился ответом и тотчас же заговорил со своим соседом о превосходной рыбе и попросил подать ее еще.

Окинув взглядом общество, Ракитин мог убедиться, что пансионеры достаточно “огорошены” и достаточно неприязненны.

— Небось, они остались довольны… Не правда ли? — обратился торжествующе к Неволину Ракитин.

Неволин равнодушно ответил:

— Охота была вам, Василий Андреевич, кипятиться.

VII

На следующее утро хозяйка постучала в комнату Ракитина. Она вошла торжественно и серьезная в полном своем обычном “параде” и, после изысканных извинений, что осмелилась помешать его вдохновению, “позволила себе” заметить, что несомненно возвышенные мнения г.Ракитина, которые так понравились ей самой, к сожалению, взволновали и испугали пансионеров и вредно подействовали на больных…

— Да вы присаживайтесь, госпожа Шварц…

И Ракитин пододвинул кресло хозяйке…

— О, не беспокойтесь, monsieur… Я на одну минуту.

Однако хозяйка присела и продолжала:

— И многие выразили мне неудовольствие на громкие споры за столом. А мой принцип: полное спокойствие жильцов, которые делают честь пансиону. Вы, как необыкновенно умный человек, конечно, согласитесь с этим принципом? — любезно и твердо прибавила хозяйка.

— А не то, госпожа Шварц, вы захотите лишиться такого необыкновенно умного человека? — ответил, улыбаясь, Ракитин.

— К сожалению, я поставлена в тяжелое положение…

— А комната здесь отличная… Не жарко…

— И какой вид с балкона…

— И вид… И работается хорошо… И кормите порядочно…

— Я стараюсь! — вставила госпожа Шварц.

— Вы образцовая хозяйка и — примите вполне заслуженную дань — такая интересная женщина, что присутствие ваше за столом может только доставлять эстетическое удовольствие… Одним словом, пансион мне нравится.

И с серьезным видом прибавил:

— Простите нескромный вопрос, милая хозяйка: вам лет — тридцать?.. Или нет еще?

— Что вы?.. Вы смеетесь?.. Я старуха… Мне сорок два! — скромно промолвила госпожа Шварц, внезапно оживляясь, словно старый парадер, заслышавший трубу.

— Неужели?.. А какой же у вас, значит, живительный воздух… Моложавит… Без шуток говорю! — воскликнул Ракитин, который по привычке старого юбочника говорил до дерзости невозможные комплименты, самодовольно уверенный, что хоть долю из вранья женщина примет за правду.

— Я когда-то была недурна, а теперь…

И госпожа Шварц вздохнула и тоже по старой привычке сверкнула когда-то многообещающими глазами.

— Так вы извините, что я вынуждена была передать вам неудовольствие пансионеров…

— Какие извинения!.. Можете быть спокойны, что больше я не поставлю вас в неприятное положение и ваших пансионеров не огорчу спорами.

— Как приятно иметь дело с таким умным человеком! Нет слов благодарить вас…

Госпожа Шварц не уходила.

И, принимая серьезно-грустный вид, с искусственно печальной торжественностью произнесла:

— Считаю своим долгом сказать, что ваш соотечественник очень плох.

— Бедняга! Еще вчера вечером я сидел у него, и он бодрился.

— Милый наш доктор только что был у Неволина…

— И что же сказал?

— Он предупредил меня, что бедный молодой человек более недели не протянет.

— Неволин и не догадывается?

— Почти все чахоточные не догадываются. А кажется, так легко догадаться… Я сейчас навещала Неволина… Он не встал сегодня с постели и наверно уж не встанет… И как слаб, как взволнован!..

— Отчего взволнован?

— Рано утром получил телеграмму… О, как жестока его хорошенькая жена! Как жестока! Бывают бессердечные женщины, но такие, как она, редки. Не правда ли? Вы, как писатель, знаете нас. А Неволин не знает. Он все еще надеется… А я, признаюсь, думаю, что эта дама совсем не приедет… К чему ей умирающий муж? Она, верно, забыла священный долг жены… А он так ждет, так любит! — И госпожа Шварц поднесла к глазам носовой платок. — Мне так жаль молодого человека, который так хочет увидеть жену и умирает один, на чужбине, что я посоветовала ему сейчас же ехать в Петербург…

— Умирающему? — воскликнул Ракитин.

“И какая же ты стервоза!” — подумал он.

— Доктор находит, что больной доедет… Уже ожидание видеть через два дня жену поддержало бы его… Так бы хорошо было бы для него умереть около любимого человека… И когда я сказала о Петербурге и думала, что поездка его обрадует, Неволин — вообразите — взволновался и рассердился…

— Не оценил вашей доброты, госпожа Шварц?

Хозяйка сделала вид, что не услышала злой иронии в голосе Ракитина и не заметила его насмешливых глаз.

— Я желала Неволину добра… Разве не ужасно умереть одному, без близких?..

— Но все-таки дайте ему умереть в пансионе…

— Да разве я не хочу держать умирающего в пансионе?.. О, не говорите так, monsieur! Я не заслуживаю обидного подозрения. Я христианка! — патетическим тоном оскорбленной добродетели воскликнула хозяйка. — И я так люблю бедного Неволина. Он всегда был так добр и деликатен со мной… Так предупредительно платил вперед. И — спросите у него — как я заботилась о нем! Поверьте, что я постараюсь, чтобы его последние дни в моем пансионе были по возможности покойны… Сегодня же позову сиделку, хотя бы на мой счет, если Неволин не вспомнит перед смертью заплатить ей…