Читать интересную книгу Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

— Так я же теперь, любезный дяденька, дама… замужняя. Вроде не принято…

Господи, как она сейчас была хороша — небольшого роста, в белом атласном платье и с высоко взбитой прической, с большими серыми глазами, с ангельским милым личиком, его самая любимая племянница!

— А коли ты замужем, выходит, родному дяде и не рада?

— Ой, да что бы, милейший дяденька, как же можно, что я вдруг и переменилась к вам? Нет, теперь, после свадьбы, я вдруг особенно поняла, что от вас — никуда, что всею душою я — только с вами.

Ее личико с нежной белой кожей внезапно вспыхнуло, и она, подбежав к дяде, обхватила его могучую шею руками и упрятала головку на его широкой раскрытой груди. И он тут же осыпал ее страстными поцелуями.

— Погодите, милый, любимый, только не теперь, — слегка отстранилась она, вся еще трепещущая и взволнованная. — Скавронский намерен явиться к вам, потому и послал меня наперед. Хочет напомнить вашей светлости о месте, которое вы ему обещали, выдавая меня за него.

Потемкин прошелся по кабинету.

— Место, — негромко повторил он. — Помню, сказывал такое. И помню, в каких краях — за границею. Так, выходит, благодетельствуя твоему муженьку, определяя ему карьеру, я в ту же пору лишусь тебя, моего самого дорогого бриллианта, моего сокровища?

Последние слова прозвучали на такой высокой, на такой гневной ноте, что Катенька снова кинулась к нему.

— Нет-нет, и не думайте! Вся моя жизнь — это вы. И я никуда от вас, ни ногою — ни в какие заграницы и ни в какие райские места. Вот как перед Богом…

«А ведь правду говорит, — вскинул голову. Григорий Александрович. — Нежная, ласковая, с виду — самая нерешительная среди всех своих сестер, поскольку самая молодая, а надо же — такая в ней решимость. Видать, неспроста, коли так. Выходит, любит всею душою и всею плотью. И не лукавила, не притворялась, когда шептала в объятьях сердечные слова. Да, не так, как ее же сестрица Варвара, — отдавалась, а сама на уме держала свое: чтобы я быстрее подобрал ей выгодного женишка».

Память хранила ее, Варварины, слова, кои она поверяла своим, казалось, искренним записочкам к нему: «Я никак не думала, что вы, осердясь, ушли вчерась от меня. Хорошо, батюшка, положим, что вам досадила: да ведь вы знаете, когда я разозлюсь, то сама себя не помню; к тому же прежде я получила письмо от бабушки, которое меня взбесило… Душка моя, ангел мой, не взыщи, сокровище мое бесценное… Целую ножки твои — дочка твоя, кошечка Гришенькина…»

И как тут было по такому или иному случаю не ответить, отдавая всю свою душу ей, что и в своенравности была желанной?

«Моя жизнь милая, улыбочка моя милая, Варенька любезная, ты живешь в моем сердце и будешь жить вечно…»

Не вышло, как задумывал. Три года назад настояла, чтобы немедля обвенчал с молодым красавцем князем Голицыным Сергеем, да еще чтобы полк ему дал из самых наилучших и имения в губернии Саратовской.

И тотчас после венчания как отрубила: буду мужу своему женою верною, хозяйкою дома примерною и любящей матерью своих — от него, от мужа — детей.

Словно не было у нее до сего момента иных плодов любви, что дядиной любовью были зачаты и его же, дядиными, стараниями были пристроены где-то на стороне, дабы не оказаться помехой уже законной замужней жизни.

Когда увозил из родовой смоленской глуши в столичный Санкт-Петербург всех четырех девиц, горел только одною мыслию — каждой из них уготовить счастливое будущее. И родной сестре Марфе Александровне Энгельгардт говорил: «Обеспечу всем твоим дочерям, а моим родным племянницам такую судьбу, что лишь в сказке может сказаться».

Матушке государыне сестры сразу же приглянулись, и она их зачислила в штат фрейлин. Одна другой казались краше, и любая — на свой манер, со своим шармом.

Старшая, Александра, Санечка, высокая, стройная, с длинной лебяжьей шеей и грацией королевы, оказалась на редкость умна. И умом этим, врожденным чутьем, что ли, вскоре сумела заполнить пробелы провинциального воспитания. Вторая, Варенька, та покорила взрывным темпераментом, за которым ни Потемкину, ни самой императрице, женщине проницательной и умнейшей, так и не удалось разглядеть холодный расчет. Татьяна и поначалу не скрывала своих устремлений — сразу настроила себя на охоту за женихами. Выскочила за некоего смазливого полковника и вскоре Стала искать новые увлечения.

Кроме Варвары дяденька быстро связал себя с тою, что с царственными повадками, — Санечкой. И не заметил, как она, отдавшись ему телом, без остатка и всерьез отдала свою нежную и добрую душу.

Сия открытость и доброта, лишенные всякого притворства и кокетства, и охладили дядюшку. Ценя ее искреннюю привязанность, все более и более обращавшуюся в верность и преданность, Григорий Александрович в то же время стал охладевать к ней как к женщине.

А может, всему виною, что усмотрел раскрывающиеся другие бутоны — Танюшу, а затем и Катеньку?

Ладно, Танюша — куда ни шло, вешалась на каждого. Но вот Катенька, Катюша, самая младшенькая, тихая и бессловесная, вся с виду точно замороженная ледышка, кою и отогреть-то, казалось, нельзя, как она вошла в его сердце и оказалась самой желанной?

Бывает любовь-страсть, любовь-каприз или коварство. Тут же с ее стороны, наверное, проявилась любовь-жалость. Да, именно так Катенька оценивала свое отношение к дядюшке: любила его за то, что он ее полюбил, и только хотела одного — угодить ему, не сделать ему такого, из-за чего бы он расстроился и стал переживать.

К тому же и по натуре своей она была в отличие от всех ее сестер, можно сказать, ленивой и совершенно лишенной всяческой собственной энергии, собственных расчетов и желаний.

Однако по отношению к младшей, Катеньке, у императрицы были свои планы.

До Екатерины доходило, что амурные отношения ее всемогущего фаворита с собственными племянницами зашли уже слишком далеко.

— У нас с тобою, Гришенька, давний уже, уговор: ни я, ни ты не в претензиях к тому, что у каждого из нас случается на стороне. Видно, что и к племянницам своим ты не чисто родственные чувства питаешь. Об одном молю: Катеньку, тезку мою, не попорть. У меня на нее, ангела, свои виды.

Знал Потемкин: Катька большая мечтала женить на Катеньке Энгельгардт подраставшего графа Бобринского, сына своего от Григория Орлова[4]. Императрице хотелось, чтобы ее кровь и кровь Григория Потемкина объединились. Но государыня опоздала — и младшая оказалась на той же стезе, что и все остальные. Потому и решено было: пока не поздно, двух оставшихся — замуж!

Санечке, подобрал Ксаверия Браницкого. Человека в годах, зато графа и гетмана коронного с богатством неописуемым.

И для Катеньки вышел тоже граф Скавронский. Тоже с состоянием несметным. И надо же такому случиться — царских, так сказать, кровей.

Да, как хотела Екатерина Вторая, так и произошло: кровь светлейшего князя Потемкина соединилась в сем браке с кровями царскими — Екатерины Первой, супруги Петра Великого[5].

Известно было: вторая жена Петра была до их нечаянной встречи Мартой, то ли литовской, то ли курляндской простою крестьянкой, находившейся в услужении у обыкновенного деревенского пастыря. Когда уже Марта стала Екатериною Алексеевною, императрицею русской, разыскали власти и ее двоих братьев и двух сестер, тоже, как и она когда-то, простых крестьян. Так началось возвышение новой графской фамилии — Скавронских.

Особенно обласкала родню, своих двоюродных братьев и сестер, императрица Елизавета Петровна[6]. Они, родичи, от власти стояли как бы в стороне, но почести и богатства их стороною не обходили. Так, граф Павел Мартынович Скавронский оказался наследником преогромнейшего состояния, когда умер его отец, Мартын Карлович, генерал-аншеф, обер-гофмейстер императорского двора и андреевский кавалер.

Юный граф как раз вернулся из Италии, где в последние годы жил со своею матерью Марией Николаевной, по рождению баронессой Строгановой.

Жених был богат, знатен, хотя, следует признаться, с виду очень уж захудалый и болезненный.

Потемкин поморщился, когда узнал, что до молодого графа дошло о порочной молодости Катеньки. Потому сразу пошел ва-банк — пообещал завидное место не ниже чем посланника где-нибудь в италийских краях, так милых сердцу молодого графа. И удивился, когда не скрыл радости жених, заискивающе схватил руку и хотел ее поднести к губам.

— Ни к чему сие, — отдернул руку светлейший. — Сие расположение к вам ради вашего же блага и счастия моей любимой названой дочери, для коей я ничего не пожалею.

— Вижу, вижу, ваша светлость. — Бледное и болезненное лицо графа оживилось. — А уж я, поверьте… За мною Катенька будет жить как принцесса…

Обе свадьбы — Санечкину и Катеньки — играли в один день, двенадцатого ноября 1781 года. Торжества были сначала в Эрмитаже Зимнего дворца в присутствии императрицы и всего двора, затем в потемкинском Аничковом дворце. Потом продолжались на загородной даче Григория Александровича, откуда теперь, в самом начале нового, 1782 года, сразу после Рождества, молодые и гости начали разъезжаться по своим пристанищам.