Читать интересную книгу Вас сейчас расстреляют… - Юрий Туманов

— Моих гробишь, а твои люди где? Где твои? — выговаривал он Железнякову.

Видя, что артиллеристов на высоте не больше, чем стрелков, он не понимал, что вся батарея до последнего человека брошена на двести сорок восемь шесть. У пушек оставалось только по одному часовому. Чтобы, если немцы полезут, каждое орудие успело выстрелить два-три раза пока расчеты добегут до огневых с проклятой высоты.

И, как не береглись, каждую ночь были ранение и даже убитые. Немалой кровью доставался дзот, немалой. Немцы то ли слышали работу, то ли наугад били по высоте. Санитары постоянно были наготове.

Тяжко было и тем, кто всю ночь бессменно и без сна должен был стоять на постах у орудия, слушая каждый шорох, до рези в глазах всматриваясь во тьму. Известно было, что в соседней дивизии ночью, зарезав сонного часового, немцы утащили с огневой такое же легкое орудие. И если б у них оно не подорвалось на минном поле, то уволокли бы и к себе. Пошли под трибунал и комбат, и командир взвода с командиром орудия. Полковое начальство поминалось печатно и непечатно всеми вышестоящими. А все из‑за одного сонного тетери, который и сам‑то погиб ни за понюшку табаку.

Комиссар полка Застрожнов приказал Железнякову поставить часовыми к орудиям всех коммунистов батареи. Нельзя было прозевать немецкую вылазку. Нельзя было подпустить противника к орудиям. На коммунистов комиссар надеялся. Лично инструктировал их, остающихся на ночь у пушек в самую первую ночь. Знал каждого и в лицо, и по делам, поэтому слова его были не просто призывами.

Заставский его тревожил особо.

— Товарищи отзываются о Вас неважно, — глядя ему прямо в глаза отрубил комиссар, — не подведите партию, товарищ Заставский.

Уже не один разговор был с командиром батареи о Заставском.

— Какой он, к чертовой матери, коммунист? — кричал Железняков еще вчера в телефонную трубку. — Пусть идет на высоту, под пулями бревна таскать, там ему место, со всеми вместе.

Но комиссар держался за свое твердо,

— У орудий останутся коммунисты.

— Да у меня и коммунистов на каждое орудие нет! — не унимался Железняков. — Орудий шесть, а коммунистов четверо!

Убедить комиссара не удалось.

У пятого встал часовым комсорг батареи. Хотя его Железняков тоже просил отправить на высоту. Правда совсем по другой причине: не плох, а уж очень хорош был бы тот для дела.

А шестое располагалось на самой двести сорок восемь шесть, где и сам комбат на стройке, и взводные, и вся батарея. Там было кому стрелять из орудия и охранять его тоже.

Всю первую ночь, строя вместе со своими артиллеристами дзот, Железняков уже перед рассветом, в самое воровское время, когда разведка противника всего активнее обычно, а дежурить на постах всего труднее, взяв с собой разведчика Нестерова, пошел проверять посты у своих пушек.

И сам‑то он, как только перестал укладывать бревна и выпустил из рук лопату, спать захотел до полусмерти. Но вылил на голову котелок воды, умылся, затянул потуже ремни, сон отлетел. Километра полтора бежали они с Нестеровым, радуясь окрикам бессонных часовых от каждой пушки. Разведчик попробовал было у одного орудия зайти со стороны противника, так чуть не угодил под пулю. Один из четверых коммунистов, стоявший тут на посту Чесноков, мигом навел орудие на кустарник, откуда подбирался к нему неизвестный, тут же выстрелил по нему из карабина.

— Стой, стреляю! — он крикнул уже после выстрела, когда пуля прошла над Нестеровым.

Хорошо еще, что тот, по-шахтерски матерясь, обложил и Чеснокова и всю его родню, не подымаясь с земли.

Услышав в ночи свою фамилию, да знакомый голос, с привычными всей батарее известными, нестеровскими словесными выкрутасами, Чесноков удержал палец на спуске и вторая пуля так и осталась в стволе.

— А если б я тебя дурака из пушки грохнул? — орал громче Нестерова обозленный Чесноков. — Если б твои кишки на кустах развесил? Кто бы был виноват?

Нестеров, признавая правоту часового, смолчать был не в состоянии, не отваживался, не в его это было характере.

— Ты бы промазал, Чеснок! Ты и из карабина взял на два метра выше. Пойдем в орудийный ствол глянем, куда бы ты снаряд кинул.

— Отойди от позиции! — совсем зашелся Чесноков, замахнувшись прикладом. — Отскочь! Я — часовой! Лицо неприкосновенное. Врежу, до самого своего Донбасса ковылять будешь.

Радуясь, что теперь он не один, а сон совсем отлетел, Чесноков, как и Нестеров, готов был орать хоть до утра. Но Железняков, посмеиваясь слушавший их перебранку, остановил обоих.

— Ладно, ребята. Постарше есть виноватые. На меня же не орете? Ну и друг на друга наскакивать нечего.

Когда уже шли к последнему орудию, комбат остановился, захохотав во все горло.

— А если б мы с тобой вдвоем, как хотели, от немцев зашли? Точно схлопотали бы снаряд в брюхо.

— Да, промазал бы он, — завел было снова Нестеров.

Железняков покачал головой: он видел направление орудийного ствола. Не снарядом, так осколком достал бы их Чесноков. Не зря комиссар Застрожнов на коммунистов надеялся. Не зря.

Посмеиваясь и толкуя, как удивились бы прибежавшие на грохот пушечного удара орудийный расчет, шли они от Красной Горки.

Но подходя к последнему орудию, говорить и смеяться перестали. В кустарнике за Красной Гремячкой позиция была замаскирована на совесть. Его не было видно ниоткуда. Впереди лежало минное поле. Все было как надо. Но окрика часового не было.

Уже почти уверенные, что случилось несчастье и Заставский тишком убит немцами, а может быть погибло и орудие, Железняков с Нестеровым теперь не шли, а крались, разойдясь подальше, чтобы если на счастье часовой все‑таки жив и откроет огонь без предупреждения, кто‑то криком остановит второй выстрел. А если на огневой немцы, то с разных сторон тоже идти на них лучше.

Про немцев перемолвились расходясь, на всякий случай. Не должны те были здесь задерживаться. Но все бывает на войне, все.

Оба подползли к позиции уже не надеясь застать в живых часового. И сойдясь на ней, и действительно не увидев на месте Заставского, сразу бросились к пушке, которая на вид была целехонька и нацелена в сторону Варшавского шоссе, на противника, как и должно было быть. Но чем черт не шутит.

Железняков рванул рукоятку пушечного затвора, Нестеров поймал выброшенный экстрактором снаряд и заглянул в ствол. Тот блестел и сиял ничем не поврежденный, никто в него даже горсти песка не бросил.

— Орудие цело, — заключил Железняков, за две минуты окончив осмотр. — А где ж Заставский?

— Захватили? — с сомнением протянул Нестеров. — Уволокли? Не похоже.

Вокруг позиции, как ни всматривались оба, не находили следов борьбы. Кустарник не поломан, не помят, нигде не было того, что обычно бывает, всегда видно, когда в чужом хозяйстве побывают посторонние, ничего не берегущие руки и ноги. Все стояло на местах, во всем был порядок устоявшегося быта.

— Куда‑нибудь за жратвой подался, — уже со злостью предположил разведчик. — Он такой…

И искоса взглянув на комбата, ехидно закончил, — такой… коммунист…

— Семен! — оборвал его Железняков. — Не зарывайся! След найди. Вдруг да убили твоего донецкого земляка.

Но нигде вокруг, ни в ровиках, ни в щелях, ни снаружи не было ничего, что подсказало бы какая судьба постигла часового последнего орудия.

Направляясь по тропинке к деревне Красная Гремячка, чтобы оттуда, из штаба минометного батальона, вызвать с двести сорок восемь шесть смену к орудию, Железняков чуть не наступил на пропавшего часового. Тот лежал под копной, которую огибала тропа, наворошив под себя сена, укрывшись шинелью и спал. Понять, что это он можно было только по высунувшейся грязной заскорузлой руке и засаленному обшлагу, каких не было ни у кого в батарее, да таким же сапогам, с комьями неотмытой глины

Комбат, который еще не вложил в кобуру пистолет, задохнувшись от гнева, и слова вымолвить не мог, только ткнул пистолетом под копну, показывая Нестерову на нечаянную находку.

Разведчик, не поняв, но видя в руке комбата оружие, выскочил из‑за его спины, считая, что тот видит опасность, на ходу срывая карабин, и тоже разинул было рот, но тут же пришел в себя, завидев эту заскорузлую руку и знакомую, прожженную в двух местах шинель.

— Заставский! Он, сволота!

Нагнулся было, чтоб сорвать со спящего шинель, но вдруг, по-новому оценил пистолет в руке комбата и выпрямился.

— А что? По закону военного времени. Пусть на том свете сны досматривает. Только может лучше я?

И снял затвор с предохранителя.

Железняков замотал головой, останавливая обозлившегося разведчика, и только теперь ощутил забытый в руке пистолет, поняв, как он выглядит в глазах разведчика.

— Нет, нет, сначала подумаем.

До слов Нестерова у него тоже мельтешило, что часовой, оставивший пост, всегда и всюду, во все времена, сам себя ставит вне закона. А этот гад. Не просто пост. Орудие! Смерти ему еще мало. Застрелю.