Окунь был первой весенней рыбой, которая возвращалась к нам из онежских глубин. Сначала шел мелкий окунек, и часто этого окунька перебивал у лунки тяжелый и ленивый логмозерский ерш. Потом за мелким окуньком входил на свежую воду и окунек покрупнее. И только после того, как объявлялся самый крупный окунь, в озеро катила подледная весенняя плотва.
Если окуня по весне ловили немного, то уловы плотвы бывали порой столь велики, что такого улова за один воскресный день хватало большой семье до следующего выходного дня. Плотва обычно шла крупная, сильная, и ловить ее на тонкую снасть было одно удовольствие. Правда, это удовольствие омрачалось по весне, по теплому, а потому и разгульному времени, шумными рыбацкими отрядами, что являлись на лед озера за плотвой на машинах, мотоциклах и мопедах.
И какая уж там ловля, когда рыба ползет под самым льдом – воды-то под ним осталось всего-навсего с полметра, – а сверху прямо по рыбе трещат мотоциклы и мопеды. И ладно бы шум стоял лишь в воскресенье, а то в весенние дни свет держится над озером долго, и после работы можно каждый день катить на мопедах и мотоциклах за рыбой.
Конечно, я не мог осуждать людей, которые, как и я, ждали этих теплых весенних дней, стремились на лед, чтобы посидеть над лункой, попытать свое рыбацкое счастье. Но после весенних рыбалок на дальних лесных озерах, где твоими трофеями, твоими находками были не только богатый улов, но еще и весенняя тишина, особая, радостная от ожидания близкого тепла, я никак не мог привыкнуть к шумному рыбацкому игрищу на последнем льду Логмозера.
Как я и ожидал, в воскресный день на лед набралось предостаточно народу. Непутевые рыбачки, что попадались по весне в достаточном количестве, с шутками и прибаутками сверлили лед вдоль и поперек озера, разыскивая рыбу. Терпения этим торопыгам явно не хватало, и они, поймав мелкой рыбешки на худую уху, с треском и гамом покатили домой. Но многочисленные лунки, насверленные непутевыми рыбачками, оставались, и на следующее утро вскрыть такую лунку было куда легче, чем сверлить новую в толстом льду. Вот и ждал я первого визита знакомых рыболовов с Логмозера, чтобы все узнать, а завтра с утра пораньше пойти на озеро и поискать свое счастье на весеннем льду.
Вечером я узнал, что рыбалка в этот первый весенний день не вышла, что никто ничего путного так и не поймал. Правда, на этот раз – видимо, к ранней весне – в озеро заявилась и плотва – несколько порядочных плотвиц выловили, но больше не нашли.
И вот наступило утро, мое долгожданное утро первого весеннего льда. Рыболовов на озере почти не было. Мороз ночью выпал невеликий, и я легко вскрывал насверленные вчера лунки. В первой же лунке вывернулся окунек, ударил по мормышке и сломал крючок. Потом окуньки клевали чаше, а я все искал такое место, куда могла бы запянуть первая весенняя плотва.
Недалеко от меня сидел на ведре знакомый логмозерский дед, старый кузнец. Время санок-финок отошло – по льду лежал толстый снег, и старый кузнец бродил теперь по озеру пешком, волоча за собой тяжеленную рыбацкую пешню и тяжелое ведро с рыбой. В ведре у рыболова были хорошие окуни, но плотва ему не попадалась пока, да и ловить ее он не собирался, когда в озере была другая рыба Наши пути-дороги разошлись – кузнец остался на середине озера, а я потихоньку побрел к берегу, в тростники, куда, по моим расчетам, плотва должна была явиться в первую очередь.
У тростника готовых лунок не было. Я приготовил лунку и прикрыл ее на время снегом. Все было готово, но я стоял и любовался тепло-голубым цветом весеннего снега и вытаявшими из-под него лбами больших камней-валунов. Каменные лбы дымились под теплым солнцем. На льду под солнцем кое-где раскисал снежок. Время было чудесное, тихое, с какой-то особой спокойной тишиной ранней, но уверенной весны.
Я присел у лунки, развел концом удочки снег и, затаив дыхание, опустил в дырочку-оконце белую мормышку…
Мормышка дошла до дна быстро – воды подо льдом в этом месте всего тридцать-сорок сантиметров. Только не шуметь: плотва услышит малейший шум. Я стоял перед лункой на коленях, чуть приподняв удочку. Тишина. Рыба не отзывалась на игру крошечной мормышки, украшенной тройкой рубиновых мотылей.
Еще раз мормышка поднялась ото дна, медленно поползла вверх, остановилась, чуть качнулась вниз и замерла в полводы. Мотыль был свежий, яркий, и плотва должна была его заметить. И тут что-то качнулось: то ли вода в лунке, то ли чуть кивнул сторожок. Я замер. Сторожок еще заметно приподнялся, а потом сразу рванулся вниз. Подсечка, и внизу подо льдом заходила тяжелая, упрямая Рыбина. Рыбина рванулась в сторону под лед, и я почувство-
зал, как тяжесть пропала. Мормышка скользнула вверх и остановилась, впившись в край лунки.
И снова тайное ожидание встречи, полное надежд и возможных разочарований. И снова, но не сразу, а минут через десять, сторожок чуть дрогнул, чуть приподнялся вверх и рванулся вниз.
Весенняя плотва была хороша в своей серебристой одежде. Она тяжело лежала на подтаявшем снегу, а потому казалась выкованной из черненого металла.
Плотва ловилась до самого вечера верно, но нечасто подходила к лунке. Но вот чуть стемнело, с запада потянули серые, пасмурные тучи, на лед разом упало тепло, и из лунок на лед вышла от большого тепла вода.
Вниз, до самого льда, спустился белесый туман. В этом сыром, душном тумане сторожок было еле видно, и я больше не по сторожку, а по удару рыбины догадывался, что пора выводить из лунки новую плотву.
Плотва будто сошла с ума, хватала мормышку на лету и брала, брала без остановки.
Вокруг меня на снегу лежала не одна тяжелая рыбина. В тумане серебро плотвы терялось, сливалось со снегом, и только по черным хвостам разбирал я на снегу пойманных рыб. Приходил азарт, где-то родилось желание – ловить и ловить… «Ну, хоть еще одну, ну, самую последнюю…» – копошилась во мне моя страсть… Нет, славен все-таки человек тем, что умеет вовремя остановиться, умеет не перейти границу, дозволенную умом, не потерять честь и остаться всегда человеком, который помнит не только о себе.
Рыбу я собирал на ощупь, руки мерзли от ледяного месива, в которое растекся недавний снег. Я шел домой по раскисшему снегу и в тумане с трудом угадывал очертания своего дома.
Дома меня уже потеряли, заждались. Первым к дверям кинулся сынишка и потребовал незамедлительно выложить на стол рыбу. Я притворно молчал о сегодняшнем дне и попросил сына принести для рыбы мисочку побольше. Мисочку мальчишка принес, но я отказался выкладывать свой улов в такую маломерную посуду. Мне подали миску поглубже, но я отказался и от этой миски. И когда, наконец, жена поставила на стол тазик и потребовала не терзать мальчишке душу, полную трепетного ожидания, я сдался и разрешил своим домочадцам принять мой сегодняшний улов.