– Пушистик? Серьезно, Пушистик?! – вполголоса бушевала я, пока детеныш спал, привалившись к стенке кареты. Равномерное укачивание и насыщенный событиями, основательно вымотавший ее день сделали свое дело.
Ребенок спал, а я могла переползти из ее объятий на колени волка и негодовать, дергая его за жилет.
– Это выбор Эдит, – с серьезным видом ответил… Хельму. Ему, конечно, с именем совсем не повезло, но это же не повод отыгрываться на мне!
– А ты не мог отказаться? Запретить? Хотя бы сказать, что это плохая идея? – безнадежно спросила я, уже понимая – не мог.
В том, что дочь оказалась его слабостью, были не только положительные стороны. Один огромный и непоправимый минус насквозь пронзил мою гордость.
Пушистик, подумать только…
– Ты тоже могла это сказать.
Устав от моего самоуправства, волк отцепил от себя мои лапки и скинул меня на скамью.
– Не могла вообще-то, – с грустью ответила я, забираясь обратно. Упрямства мне было не занимать. На самом деле, его было даже с избытком – иначе не дожила бы до своих лет. – Я с ней не разговариваю.
Хельму удивился.
– Почему же?
– Не хочу стать жертвой детской общительности, – проворчала я и еще раз дернула его за жилет – было в этом что-то успокаивающее. – Я едва ее нежности переживаю.
Сегодня было особенно сложно. Сегодня мы были на прогулке.
На меня нацепили нелепый ошейник со стилизованной косточкой-подвеской – наследство какого-то мелкого недоразумения из песьего племени – и пустили на поводке гулять по парку.
Конец поводка держала Эдит, поэтому прогулка выдалась изматывающей и унизительной. К нам подходили трижды, восторженные леди с одинаковыми лицами, и каждая считала своим долгом отметить, что я рыжая, страшная и с облезлым хвостом.
«Лучше бы родители тебе, дорогая, купили такую лапочку, как моя…»
Лапочки больше всего походили на неудачные попытки скрестить собаку с хомячком, были пушисты, трусливы, бесполезны и, что особенно меня поразило, заметно меньше меня. Такое несчастье, если на улице окажется, обделается со страху и умрет… скорее всего, тоже со страху.
Зачем оно Эдит, когда есть я? Я на улице выживу и ее, если будет надобность, сберегу.
За день девочка вымоталась, но вечером, узнав, что Хельму заберет меня у нее на несколько часов, отдавать отказалась и напросилась ехать с нами. Мужественно пообещала, что не будет жаловаться, если заскучает… и действительно не жаловалась, хотя по виду ее было несложно понять, что сидеть тихо, пока взрослые обсуждают какие-то непонятные вопросы, детенышу было мучительно.
Воодушевилась Эдит лишь раз, когда у нее спросили, как меня теперь будут звать. Тогда она одним своим словом полностью меня растоптала, а теперь тихо посапывала, сидя напротив своего отца.
– Как она сегодня? – спросил волк.
– Как и вчера. – Я обернулась на девочку. Вот такая, спящая и неопасная, она была удивительно миленькой с этим своим воздушным платьицем, круглым личиком и вьющимися темными волосами, собранными в простую, чуть растрепавшуюся прическу. – Энергичная, эмоциональная, с устрашающей тягой к обнимашкам.
Карету чуть раскачивало, в незашторенное окошко длинными вспышками проникал теплый свет уличных фонарей. Эдит что-то промычала и коротко вздохнула.
Я перевела взгляд на волка и ненадолго лишилась дара речи. С таким выражением лица он смотрел на девочку, что у меня сердце сжалось.
– Слушай, если ты ее так любишь, больше внимания ей уделяйте, что ли, – проворчала я, смущенно почесав морду обеими лапками. – Малявке, кажется, ласки не хватает.
– А я чем тут помогу? – удивился он искренне.
Безнадежный случай, сообразила я.
– Все с тобой понятно, а мать ее где? Пусть тогда она… – Я осеклась на полуслове, заметив, как застыло лицо волка. – Что не так?
Он не ответил, отвернулся к окну и больше не проронил ни слова за всю поездку.
***
– Пушистик, – сонно пробормотала Эдит, подтягивая меня поближе и сразу же вновь засыпая.
Я пожалела, что осталась спать рядом с детенышем, а не отползла в изножье кровати, возмущенно пофырчала ей в шею, пообещала себе, что никто из собратьев никогда не узнает о моем позоре, и, смирившись с творящимся беспределом, задремала в ее руках. Умудрилась даже немного помурлыкать, не специально и не для того, чтобы убаюкать и так спящую девочку. Просто… захотелось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пушистик так Пушистик, решила я оптимистично, могло быть и хуже.
А утром спасалась бегством, потому что «хуже», которое могло бы быть, случилось. Эдит решила Пушистика причесать.
***
Эдит была одним из тех беспокойных, оглушительных сгустков энергии, от которых я всегда старалась держаться подальше. Не показываться на глаза, не даваться в руки, обходить стороной, какими бы вкусностями они ни пытались меня приманить.
Невероятная жизнерадостность искрилось в ее глазах, улыбке, прорывалась в движениях, звенела в голосе…
И именно она, одна из тех, кого я всегда избегала, оказалась ребенком, за которым мне нужно было приглядывать.
Не самая простая работенка, но мысли о побеге с каждым днем посещали меня все реже.
Через несколько дней после того, как я стала Пушистиком официально, Эдит начала постепенно отпускать меня. Все меньше носила на руках, все чаще бегала следом – ей нравилось смотреть, как длинными скачками я преодолеваю коридор на втором этаже и как могу в два прыжка пересечь гостиную на первом этаже.
Она говорила, я почти летаю.
Домашняя прислуга, стоило мне выскочить им под ноги, обычно говорила что-то нецензурное и злое, но тихо, чтобы не услышал ребенок.
Эдит поверила, что я не исчезну, и вернула мне мою свободу, хотя порой я все еще ловила на себе ее напряженный, беспомощный и совсем не детский взгляд. В этом взгляде было нечто важное, глубинное, раскрывающее самый большой страх девочки, но у меня не получалось его понять.
Догадывалась, что дело в ее матери. В той женщине, о которой не хотел говорить Хельму и о которой мне некого больше было спросить.
Я не могла найти в себе храбрости и безрассудства, чтобы просто так раскрыть посторонним людям важную тайну обо мне. Не была уверена, что отношение прислуги не ухудшится, узнай они, что я говорить умею и вообще высшая нечисть.
Няньке детеныша, носящей скучное имя Марта, я и такая не нравилась. Она не одобряла современной моды заводить в домах нечисть и уж совсем не понимала, зачем было брать нечто малосимпатичное и приблудное с улицы, когда в городе есть питомник с элитной мелкой нечистью только самых безобидных и милых видов.
Пока Марта ворчала себе под нос или обсуждала меня с домашней прислугой, я легкомысленно ее игнорировала, не видя угрозы в пустой болтовне, но, когда однажды на прогулке она осмелилась поделиться своими мыслями с Эдит, пожалела о своей беспечности – чокнутая нянька имела на детеныша влияние.
Меня тоже многое в Марте не устраивало, начиная от ее устаревших взглядов и заканчивая привычкой шипеть на провинившуюся Эдит ядовитой змеей.
– Подумай, дорогая, может, стоит попросить господина Йегера заменить ее чем-нибудь более… соответствующим твоему статусу? Эта крыса… – ласково вещала она, проигнорировав мое утробное ворчание. Угрозы во мне она не видела напрасно. Может, я и сидела на поводке, но намордника на мне не было, зато были острые зубы и длинные когти.
– Но мне нравится Пушистик. – Эдит протянула ко мне руку. – Пушистик, ко мне.
Я, не раздумывая, подбежала к ней и проворно забралась по подолу платья и зимнему пальто под сдавленное оханье няньки, устроившись у детеныша на руках.
– Она хорошая, – сказала девочка, и, подтверждая ее слова, я замурлыкала, подставляя ушастую голову под ладонь.
Марта поджала губы, она считала меня какой угодно, но не хорошей.
– И все же девушке твоего положения стоит подобрать что-то соответствующее. С этим отродьем пусть играют деревенские дети. Может, она больная. Или бешеная. Дикая ведь тварь, никто не знает, что у нее на уме.