Читать интересную книгу Исповедь королевы - Виктория Холт

Мой муж посмотрел на меня и улыбнулся — очень спокойно и доверчиво. У него никогда не будет любовницы! Он любил меня, и, если бы только он смог стать нормальным мужчиной, у нас были бы дети и наш союз был бы идеальным.

Но предстояло обдумать еще очень много важных вопросов, и эта неловкая тема была забыта.

Луи был добр. Он не мог поступить жестоко даже с мадам Дюбарри.

— Давайте просто отошлем ее, — сказал он. — Этого будет достаточно. Пусть она на время уйдет в монастырь, пока мы решим, куда ее можно сослать.

Это было слишком снисходительно по отношению к ней, но у Луи не было желания наказывать ее, так же, впрочем, как и у меня. Я вспомнила о тех временах, когда меня заставляли сказать ей те глупые слова. Как злилась я тогда! Но теперь все это было забыто. Я помнила только о том, как она оставалась с королем, когда он был уже так тяжело болен, и подвергалась опасности заразиться этой ужасной болезнью. Пусть ее вышлют! Этого достаточно.

Луи вскоре понял, что финансы страны находятся в беспорядке, и решил, что нужно экономить на нашем домашнем хозяйстве. Я была рядом с ним и заявила, что тоже буду экономить, после чего отдала мое droit de ceinture[56], сумму, которую государство отдавало в мой личный кошелек и которую я хранила у себя на поясе.

— Я не нуждаюсь в этом! — сказала я. — Пояса теперь уже не носят.

Эти мои слова повторяли и при дворе, и на улицах Парижа.

Париж и вся страна были довольны нами. Я была их очаровательной маленькой королевой, а мой муж был Louis le Desire[57]. Однажды ранним утром, когда торговцы начали свой путь на рынок, все заметили, что ночью на статуе Генриха Четвертого, установленной на Пон-Неф, кто-то написал: «Resurrexit»[58].

Когда мой муж узнал об этом, его глаза заблестели от удовольствия и в них появилось решительное выражение. По мнению всех французов, Генрих Четвертый был самым великим королем Франции за всю ее историю, королем, который любил свой народ так, как ни один монарх ни до, ни после него.

И вот теперь говорили, что этот великий монарх снова появился в лице Людовика Желанного.

В Шуази было нетрудно забыть о тех последних кошмарных днях в Версале. Я была теперь королевой Франции. Мой муж по-своему любил меня. Все спешили засвидетельствовать мне свое почтение. Чего мне было опасаться?

Я знала, что моя матушка с беспокойством следит за ходом событий. Вне всякого сомнения, ей уже сообщили о том, как я вела себя во время болезни и смерти короля. Кроме того, я сама писала ей обо всем.

Упиваясь собственным триумфом, я написала ей довольно высокомерное письмо. Моим оправданием могло служить лишь то, что я была слишком молода и только-только познала вкус лести, которой все окружают королеву.

«Хотя Господь предопределил, чтобы я от рождения занимала высокое положение, меня изумляют предначертания судьбы, которая избрала меня, самую младшую из ваших дочерей, чтобы быть королевой самого прекрасного королевства в Европе».

Когда я писала это письмо, вошел мой муж, и я позвала его, чтобы показать, что написала. Он посмотрел поверх моего плеча и улыбнулся. Луи знал о моих трудностях с почерком и похвалил меня, сказав, что в этот раз у меня получилось очень хорошо.

— Хорошо бы тебе тоже добавить что-нибудь к этому письму, — попросила я. — Ей это будет приятно.

— Я не знаю, что мне написать!

— Я подскажу.

Я вложила перо в его руку и, вскочив, усадила на свой стул. Он тихонько посмеивался, испытывая, как это часто бывало, одновременно и смущение, и восторг при виде моих непроизвольных жестов.

— Пиши так: «Мне очень приятно, моя дорогая матушка, что у меня есть возможность представить вам подтверждение моей любви и уважения к вам. Я буду испытывать глубокое удовлетворение, если вы будете так добры дать мне совет в такое трудное для нас обоих время…»

Он быстро написал все это и глядел на меня в ожидании.

— Ты намного искуснее меня в том, что касается умения владеть пером, — сказала я. — Конечно, ты без труда сможешь сам закончить письмо.

Он продолжал посмеиваться надо мной. Потом, словно решив произвести на меня впечатление своим искусством, начал быстро писать:

«…Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были довольны, и таким образом покажу вам, какую любовь и благодарность испытываю к вам за то, что вы отдали мне свою дочь, которой я доволен как нельзя больше».

— Значит, вы довольны мною! Благодарю вас, сир! — сказала я и сделала ему глубокий реверанс. Потом встала, вырвала перо у него из рук и написала под его посланием следующее:

«Король пожелал добавить несколько слов от себя, прежде чем отправить вам это письмо. Дорогая матушка, по тем комплиментам, которые он делает мне, вы поймете, что он, несомненно, влюблен в меня. Однако он не балует меня высокопарными фразами».

Луи выглядел озадаченным и немного пристыженным.

— А что бы ты хотела услышать от меня?

Я засмеялась, выхватила у него письмо и сама запечатала его.

— Ничего такого, чего ты еще не говорил мне, — ответила я. — В самом деле, сир, судьба отдала меня королю Франции, которым я довольна как нельзя больше.

Это было характерно для наших взаимоотношений в то время. Он действительно был доволен мною, хотя не желал, чтобы я вмешивалась в политику. Он был самым верным мужем при дворе. Но в то время я не могла бы точно сказать, чем это было обусловлено: его преданностью мне или его физическим изъяном.

Моя матушка была одной из самых беспокойных женщин во всей Европе. Она была очень умна и весьма сожалела о том, что король умер. Если бы он прожил еще десять или хотя бы пять лет, у нас было бы время подготовиться к тому бремени, которое свалилось на нас. Фактически мы оба были еще детьми. Моего мужа никогда не учили, как управлять государством, а я вообще никогда ничему не училась. Таким виделось ей положение, в котором мы оказались. И как же она была права! Я часто удивлялась тому, что, в то время как все окружавшие нас люди мечтали об идеальном государстве, в которое, как они воображали, двое неопытных молодых людей могли каким-то сверхъестественным образом превратить страну, моя матушкам, которая была так далеко от нас, необычайно ясно представляла себе истинное положение дел.

Вот каким был ее ответ на мое необдуманное письмо, то самое, к которому я просила мужа сделать приписку от себя.

«Я не буду поздравлять тебя с твоим новым титулом. За это заплачено дорогой ценой, и тебе придется заплатить еще более высокую цену, если ты не будешь вести спокойную и невинную жизнь, такую же, какую ты вела со времени твоего приезда во Францию. Ты жила под руководством человека, который был для тебя как отец. Только благодаря его великодушию ты смогла завоевать благожелательное отношение к себе членов его семьи, которая стала теперь твоей семьей. Это хорошо. Но ты должна научиться сохранять это хорошее отношение и уметь пользоваться им для блага твоего мужа-короля и страны, королевой которой ты стала. Вы оба еще так молоды, а ноша, которая легла на ваши плечи, так тяжела! Я очень огорчена тем, что этому суждено было случиться».

Ей было приятно, что мой муж присоединился ко мне и тоже написал ей. Она надеялась, что оба мы сделаем все, что в наших силах, чтобы поддерживать дружественные отношения между Францией и Австрией.

Она очень беспокоилась обо мне. Мое легкомыслие (под этим она и Мерси подразумевали мою озабоченность маловажными вопросами), моя любовь к танцам и болтовне, мое неуважение к этикету, моя импульсивность — все эти качества, как отмечала матушка, считались предосудительными для дофины, но они абсолютно неприемлемы для королевы.

«Ты должна научиться интересоваться серьезными вопросами, — писала она. — Для тебя будет полезно, если король пожелает обсуждать с тобой государственные дела. Тебе следует вести себя очень осторожно, не быть расточительной и не подталкивать к этому короля. В настоящее время народ любит тебя. Ты должна сохранить эту любовь. Вам обоим повезло больше, чем я надеялась. Вы должны стараться и далее оставаться любимыми своим народом. Это сделает счастливыми и вас, и их».

Я послушно ответила ей, что понимаю всю важность моего положения, признаюсь в своем легкомыслии и клянусь, что она сможет гордиться мной. Я рассказала матушке о почете, окружавшем нас, обо всех церемониях и о том, как стремятся все угодить мне. Она отвечала мне иногда с нежностью, но чаще бранила меня. При этом она замечала: «Мне кажется, что хорошие времена для тебя закончились».

Через четыре дня после нашего прибытия в Шуази из дома тетушек, находившегося поблизости, к нам прибыл посыльный. Он сообщил нам, что у мадам Аделаиды лихорадка и боли в спине. Казалось слишком маловероятным, чтобы им всем троим удалось избежать заражения. И в самом деле вскоре подтвердилось, что Аделаида больна оспой. Поскольку Виктория и Софи всегда и во всем следовали за старшей сестрой, очень скоро обе они тоже заболели этой ужасной болезнью.