Я отказался и от помощи, и отказался быть потерпевшим.
Несколько ссадин на моем лице выглядели слишком безобидно в сравнении с разбитым и опухшим лицом несчастной Розанны.
– Пойдем отсюда скорее, – сказала моя девушка, когда милицейский УАЗик выехал из парка вместе с Розанной, и, взяв меня за руку, вышла со мной из парка. Неподалеку от парка, мы нашли скамейку, на которую сели и закурили, с тревожным вниманием разглядывая друг друга.
– Как ты думаешь, почему в нашей стране, которая боролась с фашизмом, появились свои фашисты?! – спросила она.
– Увы, в семье не без урода, – глубоко затянулся я сигаретой, – а потом эти подростки, совсем еще дети, несчастные, глупые, как правило, не нужные ни своим родителям, ни своей Родине!
Они чувствуют комплекс своей неполноценности, и пытаются за все свои жизненные неудачи перенести вину на иностранцев, найти в людях другого цвета кожи, другой национальности козла отпущения!
– А мне кажется, – сказала она, – что они боятся любого иностранца! Они видят в нем врага, потому что не знают его, ни его веры, ни его культуры!
– А ты думаешь, они свою культуру имеют?! Этих сволочей ничего не волнует кроме чистоты собственной нации!
– Да, ты прав, они далеки от собственной России! Даже их идейный вождь – это Гитлер, шизоидный тип, с которым боролись их деды и прадеды! Воевали, проливали свою кровь, гибли в борьбе с фашизмом, а им на это наплевать!
– Давай, больше не будем об этом говорить, – поморщился я, чувствуя, как еще больше начинает болеть голова от эмоционального возбуждения.
Я обнял ее и прижался к ее лицу своим, и от теплоты ее лица, тела в моей голове постепенно стала таять боль…
Боль, как и свет, расходилась из меня невидимыми лучами, которые таяли где-то далеко, едва обозначая наши тени…
Как хорошо забыть о всем плохом и думать только о хорошем, или даже не думать ни о чем, а лишь дотрагиваться до нее руками и ощущать ее теплокровную дрожь… Дрожь как чувство обладания…
Некоторое время мы шли по тротуару, взявшись за руки, как дети, мы тенями плыли по реке, и в наших мыслях звезды загорались как огоньки пресветлых наших чувств… Огоньки звезд… Огоньки домов… Огоньки чувств…
– Когда люди лишены любви, это заметно по горящим ночью окнам, – прошептала она задумчиво, и я снова обнял ее и поцеловал, чуть-чуть приподняв пред собою, и прижав к себе…
Ее лобок прижался к моим чреслам, она почувствовала их и глубоко вздохнула… Легкая как пушинка она была вся в моей власти… И я снова ее захотел…
Потом мы поймали такси и доехали до гостиницы «Ленинградская».
В номер она поднималась дрожащей походкой, а я шел за ней, стыдливо потупив голову, и пытаясь ни о чем не думать.
Администраторша пожирала нас язвительным взглядом. Всю ночь моя юная подруга умоляла меня почаще менять позы, и хотя ей было еще немного больно, активно совокуплялась со мной в любом положении.
Правда, оргазм она испытала только один раз, в позе «наездницы». Причем, в этом положении, я опять лишил ее невинности, оказалось, что ее лоно напоминало собой восьмерку, и состояло из двух вагинальных отверстий.
Это отверстие было намного уже предыдущего, и поэтому я с большим трудом вошел в нее.
Весь потный, задыхающийся от напряжения, я, как косточка ягоды, был весь обсосан, проглочен и выплюнут обратно ее жадным тесным юным лоном…
– Что случилось?! – растерялась она. – Ты опять лишил меня невинности?!
– В общем-то, да, – улыбнулся я, и начал ей неторопливо объяснять необычайное строение ее половых органов, но когда заговорил об их многообразии, она прервала мою речь долгим и нежным поцелуем.
Болезненные мысли о моей погибшей Любви, о притворстве Мнемозины, о страстной и порочной Вере, легко и незаметно, вместе с моим семенем растворились в этом юном и волшебном теле.
О, если бы то, что мы находили и отдавали другим, принадлежало нам вечно?! Но разве такое возможно?!
– А кто ты по национальности? – спросила она.
– Я?! Еврей! – вздохнул я.
– Понятно, – улыбнулась она с лукавой улыбкой.
– Ах, если бы все могли видеть только людей, а не их расу и национальность, – еще глубже вздохнул я.
– А почему ты так возмутился, – удивилась она, сразу переходя на шепот. – Между прочим, евреи – очень благополучная нация!
– Я так и знал, что ты это скажешь!
– А почему ты сразу думаешь, что я хотела оскорбить тебя или твой народ?! – смутилась она.
– Потому что на свете предостаточно сук, привыкших издеваться над жидами!
– Прости! Но я, на самом деле, не хотела тебя обидеть! – она прижалась ко мне, вздрагивая всем телом, снова напомнив мне Мнемозину.
Вскоре она быстро заснула, а я все никак не мог успокоиться.
Из головы у меня никак не выходили слова о моей благополучной нации, и эти пьяные головорезы-скинхеды, чей убогий разум был насквозь пропитан расовой ненавистью к людям с другой национальной принадлежностью, принадлежностью как потребностью, выразить себя любым умопостигаемым способом…
Люди как небесные тела движутся по одним и тем же орбитам, привлекая к себе одних и отталкивая других, все они так или иначе являются выражением одного вечного закона, по которому вся жизнь заключает в себе неумолимый Абсурд существования.
Есть точка зрения или предположение, что наша судьба уже записана на вечных скрижалях, на небесах, как угодно и что времена, как дифференциалы, только ускоряют или замедляют ход человеческой истории.
Почему-то мне показалось, что эта точка зрения не лишена смысла. Ошибка человечества, повторяющаяся из века в век, расовые преступления и войны, просто межличностные конфликты, все имеет один корень зла, а вместе с тем и тенденцию повторения.
Человечество движется вместе с небесными телами по кругу, каждый раз сталкиваясь с одним и тем же сопротивлением Вселенной или страшным нежеланием могущественного покровителя раскрыть глаза и уши своему плохо видящему и плохо слышащему детищу.
Весь мир как будто пронизан невидимыми токами любви, только независимо от этого в каждом из нас происходит своя трагедия, своя комедия, которая выражает собой не столько Любовь, сколько ненависть всего человечества!
Мир прекрасен, но это только отражает неприятие Вечного смертным!
Я еще долго думал, ворочался, пока не уснул.
Во сне я увидел Мнемозину. Я плыл по какой-то реке, вокруг которой рос дремучий лес, и вдруг ко мне вынырнула из воды русалкой Мнемозина, и сразу же обвила мою шею нежными руками…
Ее язык, похожий на змеиное жало, вполз между моих зубов, и неожиданно оказался в моем сердце, и я тут же с нею исчез под водой.