Читать интересную книгу Гордость и гордыня - Джейн Остин

— И навлечены на него вами! — с жаром вскричала Элизабет. — Вы ввергли его в нынешнюю бедность. Вы отняли у него блага, которые, как вам было известно, предназначались ему. Вы лишили его лучшие годы той независимости, которая была его правом, вполне им заслуженным. Все это сделали вы! И тем не менее вы способны встретить упоминание о его несчастьях презрительной насмешкой!

— Таково ваше мнение обо мне! — воскликнул Дарси, быстрым шагом пересекая комнату. — Так вы смотрите на меня! Благодарю, что вы все так подробно изъяснили. Мои вины, согласно этой оценке, поистине велики! Но, может быть, — добавил он, останавливаясь и поворачиваясь к ней, — все эти проступки могли быть оставлены без внимания, если бы вашу гордость не уязвило мое честное признание в сомнениях, которые столь долго препятствовали мне принять решение. Эти горькие упреки могли бы остаться не сказанными, если бы я более расчетливо скрыл свои борения и лестью заставил бы вас поверить в то, что мной движет беспредельная, не видящая никаких препон нежная склонность, которая поддержана рассудком, долгим обдумыванием — ну, словом, всем. Но мне противно любое притворство. И я не стыжусь чувств, о которых рассказал. Они естественны и оправданы. Могли ли вы ждать, что меня будет радовать ваше происхождение? Что я буду поздравлять себя с тем, что породнюсь с людьми, чье положение в обществе настолько ниже моего?

C каждым мгновением гнев все больше овладевал Элизабет. И тем не менее она приложила все усилия, чтобы сохранить спокойствие, когда сказала:

— Вы ошибаетесь, мистер Дарси, если полагаете, будто форма, в которую вы облекли свое признание, как-то повлияла на меня, если не считать того, что она избавила меня от жалости, которую я могла почувствовать, отказывая вам, если бы вы вели себя как подобает джентльмену.

Она увидела, как Дарси вздрогнул при этих словах, однако он ничего не сказал, и она продолжала:

— В каких бы словах вы ни предложили мне свою руку, они не соблазнили бы меня принять ее.

Вновь он не сумел скрыть изумления и взглянул на нее с выражением недоверия и растерянности. A она добавила:

— C самого начала, с первой же минуты, могу я сказать, моего знакомства с нами ваши манеры вполне показали мне вашу надменность, вашу спесь и ваше эгоистичное пренебрежение чувствами других и послужили тем фундаментом неодобрения, которое благодаря последующим событиям превратилось в прочную неприязнь. Мы были знакомы менее месяца, когда я поняла, что вы — последний человек в мире, за которого я вы шла бы замуж, как бы меня ни уговаривали.

— Вы сказали достаточно, сударыня. Я вполне понимаю ваши чувства и теперь могу лишь стыдиться того, что чувствовал сам. Простите меня за отнятое у вас время и примите мои наилучшие пожелания здоровья и счастья.

C этими словами он поспешно вышел из комнаты, а мгновение спустя Элизабет услышала, как за ним захлопнулась дверь дома. Она была в полном смятении, не понимала, как успокоиться, села, потому что ноги ее не держали, и проплакала полчаса. Ее удивление, когда она вновь и вновь думала о произошедшем, все более возрастало. Мистер Дарси сделал ей предложение! И был в нее влюблен уже столько месяцев! Так влюблен, что хотел на ней жениться вопреки всем тем возражениям, которые подвигли его помешать женитьбе его друга на ее сестре и уж тем более должны были иметь силу в его глазах, когда речь шла о нем самом! Все это представлялось ей почти невероятным. Ей льстило, что она, сама того не зная, могла внушить столь сильное чувство. Но его гордость, его невыносимая гордыня, бесстыдное признание в том, как он поступил с Джейн, его непростительная уверенность в своей правоте, хотя он ничем не мог оправдать своего поведения, и бесчувственность, с какой он упомянул мистера Уикхема, даже не считая нужным отрицать свою жестокость по отношению к тому, — все это вскоре заставило ее забыть о жалости, какую было пробудила мысль о его любви к ней.

Она все еще не могла прийти в себя, когда стук колес экипажа леди Кэтрин заставил ее поспешить в свою комнату, чтобы избежать проницательных глаз Шарлотты.

Глава 35

На следующее утро Элизабет тотчас вернулась к тем мыслям, которые накануне долго мешали ей уснуть. Она еще не оправилась от удивления и не могла думать ни о чем другом. Не в силах чем-нибудь заняться, она после завтрака решила погулять, подышать свежим воздухом и направилась было к своей любимой дорожке. Однако воспоминание, что мистер Дарси иногда тоже гуляет там, остановило ее, и вместо того, чтобы свернуть в парк, она пошла по проселку, который уводил в сторону от тракта. Однако с одной стороны вдоль него тянулась ограда парка, и вскоре Элизабет миновала боковую калитку. Пройдись раза два по началу проселка, она, соблазненная красотой утра, остановилась у калитки и залюбовалась парком. Пять недель, которые она провела в Кенте, внесли большую перемену в пейзаж, и с каждым днем деревья, рано развертывающие листья, зеленели все больше. Она уже собиралась продолжить прогулку, как вдруг заметила в прилегающей к парку рощице фигуру какого-то человека. Он шел по направлению к ней, и, опасаясь, что это может оказаться мистер Дарси, она было пошла назад. Однако не осталась незамеченной, и он, ускорив шаг, ее окликнул. Хотя она узнала голос мистера Дарси, но все-таки повернулась и направилась назад к калитке. Дарси уже стоял там, протягивая ей письмо, которое она машинально взяла, а он сказал с видом надменного спокойствия:

— Я уже давно прогуливался в роще в надежде встретить вас. Вы окажете мне честь, прочитав это письмо?

С легким поклоном он повернулся и вскоре скрылся среди деревьев.

Не ожидая ничего приятного, но сгорая от любопытства, Элизабет вскрыла письмо и с удивлением обнаружила два листа, исписанные очень мелким почерком, как и третий лист, в который они были вложены. Она пошла дальше по проселку и начала читать. Письмо было помечено Розингсом, восемью часами утра, и гласило следующее:

«Получив это письмо, сударыня, не тревожьтесь, что найдете в нем повторение тех чувств или возобновление того предложения, которые вчера вечером вызвали у вас такое отвращение. Я пишу без намерения причинить вам боль или уронить себя, напомнив о желаниях, которые для душевного спокойствия нас обоих следует поскорее забыть. Вероятно, следовало бы избежать тех усилий, которые понадобятся, чтобы написать это письмо и прочитать его, но моя честь требует, чтобы оно было написано и прочитано. A потому вы должны извинить вольность, с какой я потребовал вашего внимания. Знаю, сколь противно это будет вашим чувствам, но я взываю к вашей справедливости.

Вчера вы обвинили меняв двух низостях совсем разного свойства и отнюдь не равных по значимости. Bo-первых, что я, не считаясь с их чувствами, разлучил мистера Бингли с вашей сестрой, и, во-вторых, что я, презрев его права, презрев человечность и благородство, лишил мистера Уикхема обеспеченного существования и погубил его надежды на будущее. Беспричинно и злокозненно отвергнуть товарища моей юности и признанного протеже моего отца, юношу, не имевшего иной опоры, кроме нашего покровительства, твердо обещанного ему с нежных лет, было бы гнусностью, с которой разлучение тех, чье взаимное расположение росло и крепло лишь несколько недель, не может идти ни в какое сравнение. Однако я уповаю, что моя вина и в том, и в другом не будет вновь подвергнута столь суровому осуждению, как вчера, после того, как вы прочтете изложение моих поступков и побуждений к ним. Если при их объяснении, необходимом мне, я буду вынужден рассказывать о чувствах, могущих вас оскорбить, мне остается лишь испросить вашего прощения. Необходимости следует покориться, а дальнейшие извинения были бы нелепы.

Я пробыл в Хартфордшире совсем недолго, когда вместе со многими другими заметил, что Бингли отдает вашей старшей сестре предпочтение перед всеми остальными девицами. Однако лишь на балу в Недерфилде я понял, насколько его чувства может быть серьезным. Прежде я часто видел, как он влюблялся. На этом балу, когда я имел честь танцевать с вами, из случайных слов сэра Уильяма Лукаса мне впервые стало ясно, что внимание Бингли к вашей сестре внушило всем убеждение, будто они поженятся. Он упомянул некое желанное событие так, словно оно было лишь вопросом времени. C этого мгновения я начал пристально следить за поведением моего друга и вскоре понял, что его чувство к мисс Беннет совсем иное, чем прежние его влюбленности, которые я наблюдал. Я следил и за вашей сестрой. Ее выражение и манеры были искренними, веселыми и обворожительными, как всегда, но ничто в них не говорило об особом предпочтении, и наблюдения этого вечера оставили меня в убеждении, что она, хотя и принимала знаки его внимания с удовольствием, не поощряла их ответным чувством. Если вы не в заблуждении касательно этого, значит, я ошибался. Вы знаете свою сестру много лучше, чем я, а потому второе более вероятно. Если это так, если моя ошибка обернулась для нее страданиями, то ваше возмущение оправданно. Но я не побоюсь сказать, что безмятежность облика и поведения вашей сестры даже самому проницательному наблюдателю внушила бы мысль, что сердце ее, как она ни мила в обхождении, вряд ли так уж легко завоевать. Не спорю, мне хотелось верить в ее равнодушие к Бингли, но смею сказать, что, разбираясь в обстоятельствах и принимая решения, я редко поддаюсь влиянию моих пожеланий или опасений. Я поверил в ее равнодушие не потому, что хотел, чтобы она была равнодушна. Я поверил в него только после беспристрастной оценки всех обстоятельств, как того требовал здравый смысл. Мои же возражения против их брака были не только теми, которые, как я признался вчера, от меня самого для их преодоления потребовали всю силу страсти. Неродовитость была бы для моего друга куда меньшим злом, чем для меня. Но есть другие причины считать такой брак нежелательным, причины, которые, хотя они существуют и сейчас, причем в равной для обоих случаев степени, я постарался забыть, благо их не было у меня перед глазами. Причины эти следует назвать, хотя и кратко. Родство вашей матери, хотя и нежелательное, — ничто в сравнении с пренебрежением законами приличий, которое столь постоянно, если не сказать всегда, являют она сама, три ваши младшие сестры, а порой — таки ваш отец. Простите меня, мне больно ранить вас. Но, огорчаясь из-за невоспитанности ваших близких, сердясь на подобное упоминание о них, почерпните утешение в мысли, что умение ваше и вашей старшей сестры вести себя так, чтобы избегать подобного осуждения, делает честь благоразумию и характеру вас обеих и вызывает всеобщую хвалу. Добавлю лишь, что происходившее в тот вечер укрепило мое мнение о всех участниках и усилило желание уберечь моего друга от того, что я считал самым нежелательным родством. На следующий день, как, полагаю, вы помните, он уехал из Недерфилда в Лондон с намерением поскорее возвратиться.