здоровее других. Кир одолел всех и, когда были разодраны первые две крысы, получил самую большую долю. Он обожрался. Не сможет переварить. Подохнет. Видите, как его скрючило? Не сегодня, так завтра уж непременно его прикончат.
В палате Чониа выкладывал из мешка провизию, разбирал, рассовывал, развешивал. Он взглянул на нас, и я почувствовал, как в нем натянулась струна подозрения. А может быть, он насторожился оттого, что мы застали такую пропасть всякой снеди, свалившуюся на него, будто с неба, тогда как сам он уверял дядю Мурмана, что у него на свете нет никого и нечего ждать, что к нему придут.
Больные, разумеется, не принимали ни малейшего участия в хозяйственных хлопотах Чониа. Казалось, они не замечали ни Чониа, ни его богатства, но было видно, все терялись в догадках — откуда свалилась на него этакая благодать?
На подоконнике стало тесно от бутылок и банок всех калибров. Чониа приспособил даже гвозди, торчавшие в стене: на одном висел мешок с мукой, на другом связки лука и чеснока, на третьем — перец и сулугуни, нанизанные на шнур. Свисали дородные куски копченого и вяленого мяса. Словом, палата походила теперь на кладовую зажиточней семьи и на крепостной бастион, под который были подложены бочки с порохом, — разом.
Чониа закончил свою возню и приступил к ужину. Подогретый хачапури он запил водочкой и отведал вареного сома под острым соусом. После этого ему почему-то захотелось холодного чурека с чесноком, а на десерт он пососал сахарный песок. Вроде бы сыт! Он собрал остатки ужина, вымыл миску и прилег было, но ему захотелось пеламуши, и в полной катхе его заметно поубавилось. Он насыщался с таким остервенением, будто час тому назад не мне и Дате Туташхиа летели в голову косточки от курицы квишиладзевской Цуцы.
Варамиа лежал лицом к стене и, казалось, спал. Квишиладзе перебирал четки и ни разу не взглянул в сторону Чониа. Кучулориа исподволь, но с острым вниманием наблюдал за церемониалом ужина Чониа, за разнообразием блюд и, убедившись, что Чониа и в голову не приходит потчевать его, бросил ядовито:
— Хотелось бы знать, откуда у такого бедолаги, как ты, столько жратвы взялось?
Чониа и ухом не повел.
Дата Туташхиа упоенно рассказывал Замтарадзе о нашем приключении и о свидании. Замтарадзе еле сдерживал смех, и, когда не мог пересилить себя, от взрывов его хохота вздрагивали стены.
— Кучулориа, туши лампу, спать пора! — весьма решительно приказал Чониа.
Палата опешила.
— Помилуй, мы ведь не куры — лезть на насест, едва стемнеет, — мягко заметил Кучулориа после минутного молчания. — Сварим гоми, остатки сыра наскребем, поедим, а спать или не спать — об этом уж после поговорим.
— А какое мне дело, ужинали вы или нет, что там у вас — ошметки сыра или жмых. Сказал — тушить лампу и спать! И чтоб звука не слыхал — устал я сверх всякой меры!
И слова поперек никто не сказал.
— Не человек ты, вот что я тебе скажу! — едва слышно проворчал Варамиа.
— Тушите, тушите, некогда мне с вами разговоры разговаривать! — Чониа оглядел больных и, поняв, что подчиняться ему не собираются, встал, подкрутил фитиль и лег.
Квишиладзе без чужой помощи встать с постели не мог, да и лампа от него была далеко, что правда, то правда, но хоть словом мог он ему возразить? Ни звука он не произнес. Варамиа и вставать, и ходить мог, но руки у него были в гипсе — ему ли с фитилем возиться? Да и трудно было ждать от такого человека чего-то большего, чем он уже сказал. И Кучулориа тоже ни словом, ни делом не обнаружил своего отношения к происходящему. Судя по всему, фитилю суждено было остаться опущенным и вечернему гоми — несъеденным.
Прошло минут десять — пятнадцать, и звук фанфар раздался совсем с другой стороны: расторопней обычного Чониа вскочил с постели и стремглав бросился к балкону… Балкой, разумеется, был тут ни при чем — до того места, куда торопился Чониа, было совсем не близко, если б, конечно, он не ослушался строгих неоднократных наказов Хосро.
Дверь захлопнулась, и Квишиладзе расхохотался.
— Ты чего, дурак, смеешься? — набросился на него Кучулориа.
— А чего?
Квишиладзе оторопел:
— Как это чего?.. — Кучулориа бросил взгляд в сторону нашей комнаты, подбежал к Квишиладзе и наклонился над его ухом.
— Что?.. Как?.. — закричал Квишиладзе. — Неси сюда!
Кучулориа поднял фитиль, поднес катху с пеламуши Квишиладзе и ткнул пальцем в шарнир ручки.
— А-у-у-у! — завопил Квишиладзе. — А-у-у-у!
Повернулся Варамиа.
— А-у-у-у! Катха моей Цуцы!
— Да-a, Чониа будет съеден, как пить дать! — сказал Замтарадзе.
— Одолеют, думаешь? Слишком уж нагл, мерзавец, — Туташхиа был в сомнении.
— Таких, даже будь он царь, съедают вместе с войском, — уверил Замтарадзе.
— Катха моей Цуцы! А-у-у! — ничего другого не мог вымолвить потрясенный открытием Квишиладзе.
— Очнись! Почему это твоей Цуцы катха? По всей Гурии и Аджарии полно таких катх, да и в Имеретии их не меньше, — сказал Варамиа.
— Да замолчи ты! — одернул его Кучулориа. — Цуцину катху не то что Квишиладзе, я сам среди ста катх, глаза закрыв, узнаю. У Цуцы на катхе с обеих сторон всегда кресты вырезаны. Послушай, Квишиладзе! Ты лежи себе и помалкивай, а катху в руках держи. Он как войдет, мы поглядим, что он, подлец, скажет!
Палата затихла в ожидании, но Чониа не показывался.
— Подумать только! Как он чужой хлеб жрал, a! Эге-е-е! — Голос Кучулориа громом рассек напряженную, готовую разорваться тишину.
И опять сомкнулась тишина. Квишиладзе вперился глазами в Кучулориа и готов был испустить свое а-у-у, но Кучулориа погрозил пальцем, и у Цуциного возлюбленного вопль застыл на губах.
В палату вошел Чониа.
— Кто засветил лампу? — Он произнес это так, будто человека, совершившего это, ждала верная смерть.
Квишиладзе хлопнул крышкой катхи. Чониа обернулся. Оторопь длилась не более секунды. Он прыгнул кошкой и вцепился в катху. Квишиладзе одной рукой схватил Чониа за шиворот, а другой поднял полено и трахнул им его по голове. Чониа свалился на пол. Кучулориа мигом оказался рядом и, пока я сообразил выйти и разнять их, с такой ловкостью и сноровкой колошматил застрявшего между кроватей Чониа, будто никогда и не слышал о болях в позвоночнике. На крики и возню в палату вбежали мой дядя Мурман и Хосро. Все население лазарета Мурмана Ториа сбежалось на место происшествия.
— Что здесь происходит?! — закричал Хосро.
Чониа дали понюхать нашатыря и привели в чувство.
— Да ничего такого, Мурман-батоно, пошутил я немного, — простонал Чониа и укоризненно — Квишиладзе: — И