Читать интересную книгу Печаль в раю - Хуан Гойтисоло

— Четырнадцать? — спросил он.

— Да, сеньор капитан. И шестнадцать в госпитале.

Капитан вернулся к машине и завел мотор. Оттуда он бросил последний взгляд на зевак, окруживших трупы; черный силуэт священника на фоне заката был окружен розовым сиянием, как святой на картинке.

— Скажите ему, что я пришлю за ним машину, — сказал капитан вахмистру.

Пока они ехали к интернату, внезапно стемнело. Воздух густел, словно наполняясь дымом. У перекрестка они увидели машину капитана медицинской службы. Сестры высунулись в окошко и помахали Бермудесу рукой.

— Ужинать тут будете?

Бермудес кивнул и прибавил скорости, чтобы их догнать.

— Как дела?

Выходя из машины, Бегонья с наслаждением потянулась. Она работала в Красном Кресте уже пять лет, прошла с полком всю воину и славилась красотой не меньше, чем умением ухаживать за ранеными. Для своих лет она была полновата, но двигалась легко, как девочка. За ловкость, за веселую улыбку, за насмешливый нрав ее любили и уважали в полку. У нее не раз брали интервью для радио, а какой-то американец, увидев, как она перевязала за один день больше ста раненых, даже написал для своего журнала статью про «Невесту славного воинства». Однако Бегонья не обращала на все это особого внимания; кажется, ей льстило только прозвище Матушка, которым наградили ее в полку.

Солдаты разложили перед интернатом большой костер. Присев на корточки вокруг походного котла, они неторопливо и важно погружали в него ложки. Два парня, привалившись к двери, тянули какую-то песню, но, увидев офицеров, замолчали. После короткой передышки снова подул северный ветер, и в воздухе судорожно заплясали извилистые отблески костра. Бегонья смотрела, как младший лейтенант Феноса встал по стойке «смирно», поравнявшись с офицерами; подруга что-то сказала ей на ухо, она улыбнулась. В доме было темно — повреждена проводка, — и ординарцы вышли встречать их со свечами.

— Видала? — сказала подруге Бегонья. — Ну настоящие привидения.

Напевая вполголоса, она подошла к костру и протянула к огню руки.

— Эй, Матушка, как дела?

— Привет, ребята!

Они пригласили ее к походному котлу:

— Если не побрезгуешь…

— Спасибо, спасибо.

Свет свечей избороздил морщинами лица солдат, отражался в зрачках, как в перевернутом бинокле.

— Проголодалась?

— Еще бы!

Она улыбнулась им широкой улыбкой и пошла к офицерам. Младший лейтенант напевно рассказывал, как мальчики застрелили своего товарища, Авеля Сорсано. Тут к ним подошел вахмистр и доложил, что ужин готов.

В столовой, на овальном столе, горели свечи в канделябрах, которые расставил вахмистр. Два лейтенанта из штаба полка тихо беседовали с майором; когда вошли капитаны, оба вскочили. Защелкали каблуки.

Бегонья раскладывала жаркое и почти не слушала младшего лейтенанта.

— …один солдат, некий Мартин Элосеги…

Вилка замерла у нее в руке.

— Мартин Элосеги?

И столько удивления было в ее голосе, что все офицеры повернулись к ней. Феноса поморгал близорукими глазами и закашлялся.

— Да, Мартин Элосеги.

Она положила вилку на скатерть.

— Такой высокий, черный, лицо сердитое?

— Он самый.

Она засмеялась.

— Господи! — воскликнула она. — Вот здорово! Это, это…

Она остановилась, подбирая нужное слово, так и не нашла и откинула кури, упавшие на лоб.

— Ему лет двадцать пять, — сказал Феноса. — Студент. Юрист, кажется.

Бегонья все смеялась.

— А можно узнать, в чем дело? — спросил один из лейтенантов, прожевывая мясо.

— Осторожней, мы люди ревнивые!

Бегонья обвела мужчин торжествующим взглядом. Она давно приняла всерьез свое прозвище, и офицеры были для нее просто большими детьми.

— Это моя первая любовь, — смеялась она. — Мы жили на одной улице, в Логроньо, и он каждый день меня провожал. — Она повернулась к Феносе. — Куда вы его дели? — весело спросила она.

Феноса растерянно улыбнулся.

— Я думаю, он в сарае с другими пленными…

— Ох, бедный Зверек! — воскликнула она. — Там такой холод… — Она поднялась было, но майор остановил ее жестом.

— Не покинете же вы нас сию минуту!

— Подождите! Потерпите немножко, Бегонья.

Она не слушала. Машинально оправив нагрудник белого передника, она властно посмотрела на мужчин.

— Ну что вы! Как я могу тут сидеть, болтать, когда мой друг попал в беду? Да мне кусок в горло не полезет!

Она сказала это так твердо, что никто не посмел возразить, и, довольная собой, снова обратилась к Феносе.

— А вы не пойдете со мной, лейтенант? — спросила она.

Феноса колебался — он всегда колебался, когда Бегонья о чем-нибудь его просила; с ним, девятнадцатилетним, она говорила покровительственным тоном и очень его этим смущала. К тому же он ждал, что Бермудесу расскажут про его утренний подвиг, и это нарушало все его планы.

— Что ж, пойду… — буркнул он, — Раз уж вы так просите…

Ординарец освещал дорогу походным фонариком. До сарая было метров тридцать, туда вела тропинка, обсаженная мимозами. У входа стояли на часах два солдата; при виде Феносы они быстро встали по стойке «смирно».

— Открыть дверь!

— Сейчас, сеньор лейтенант.

Сарай был узкий и длинный. На потолке висели летучие мыши с тусклыми крыльями. На мешках, среди пустых ящиков, человек десять пленных спали мертвым сном. Услышав скрип засова, некоторые поднялись, и желтоватый свет фонаря мазнул по их испуганным лицам. Другие дремали сидя, опустив голову на ладонь, и при звуке шагов подняли глаза.

— Мартин Элосеги!

Один из лежавших медленно встал, сноп света скользнул по нему. Лицо у Мартина было сонное, злое; он смотрел на пришедших из своего угла невидящими глазами.

— Здесь.

Знакомый звук его голоса был для Бегоньи как откровение. С их последней встречи Элосеги очень похудел, но выражение его лица было то же самое.

— К вам дама, — насмешливо сказал Феноса.

Мартин смотрел на нее и не видел — свет слепил его, — а у Бегоньи все чаще билось сердце.

— Не узнаешь? — спросила она так жалобно, что сама смутилась.

Мартин увидел ее, но еще не верил. Лицо у него было каменное, твердое, как раньше, но выглядел он старше, за два дня отросла бородка.

— Бегонья, — тихо сказал он. — Неужели ты?

Тогда вся нежность, скопившаяся в ее сердце, хлынула наружу.

— Зверек! — закричала она. — Ох, Зверек!

* * *

Уже стемнело, когда в местечко отправили первую группу — шестнадцать мальчишек под командой сержанта Сантоса. Среди них был маленький Эмилио, который, увидев отца, бросился было бежать, но в конце концов обнял его и заплакал. Благодаря его признаниям, дополненным сообщениями учителя Кинтаны, прояснились события последних дней и стало понятней, как и почему убили Авеля Сорсано.

По-видимому, бегство Пабло произвело на ребят очень большое впечатление. Кинтана ушел искать его по соседним деревням, и в интернате полновластным хозяином стал Стрелок. Ребята слушали радио, и в сердце их воцарялись анархия и беспорядок. Диктор непрестанно повторял: «Не теряйте бдительности! Организуйте свою полицию; выявляйте предателей; если среди вас есть фашисты, казните их». Спрятавшись за гардиной у Кинтаны в комнате, один из них слушал это, и призывы уже передавались из уст в уста, пока разведчик карабкался в общую спальню по громоотводу. Здесь они умели читать между строк; из каждого куска газеты, брошенной в углу умывалки, вычитывали невероятные, невиданные, немыслимые вещи. Они поднимались в спальню, преследуемые мыслью о казнях, покушениях и вылазках, и весь день, ускользая от учительского ока, играли в кровавые игры. Стрелок учил их искусству боя и, развивая их ловкость, готовил к захвату власти.

Авель часто смотрел с насыпи, из «Рая», на маневры маленькой армии. С тех пор как бежал его друг, часы текли медленно, и дни были похожи один на другой. Радиопередачи не интересовали его, потому что теперь он знал, что ему не войти в мир взрослых. На вопросы Филомены, которая иногда заговаривала с ним, он молчал как статуя.

Январь был дождливый, ветреный, и Авель почти все время бродил возле дома. Во время одной из этих одиноких прогулок он встретил Мартина; тот недавно вернулся и теперь попросил его сходить с ним на кладбище, где похоронили учительницу. Авель пошел. Мартина тоже бросили одного, но у него хоть что-то здесь оставалось, хоть мертвое тело; он может встать около него на колени, положить цветы. Авель вспомнил, как тетя говорила: «Люди жалеют младенцев, которые умерли при рождении. А что становится с выжившими детьми? Где их тело, где доказательство их бытия, где оправданье их жизни?» — и почувствовал, что он сам куда бедней, чем Мартин, потому что его беду не разделит никто.