Бегу. На ходу огибаю застывшие статуи Красоток, лавирую между ними, проклиная их несметное количество. Чувствую, как статуи теряют неподвижность, медленно, но неизбежно в них возвращается жизнь, означающая мою смерть. Луна, продержись еще пару минут, прошу, милая!
Кидаю мимолетный взгляд наверх и тут же сбиваю дыхание: тучи уже наползают на желтый лик светила, лишая меня столь нужного времени. Ускоряюсь, выкладываюсь перед воображаемым финишем по полной, на сто процентов, на все двести, на тысячу… И всё равно не успеваю.
Скатываюсь по разбитым ступеням в подвал, укрываюсь там от наступившей темноты. Луна проиграла, захлебнулась не своим светом в смраде поганых туч. Я смотрю в крохотное зарешеченное окно, умоляя её пробиться сквозь черную броню осенней грозы, взглянуть еще раз на бренную землю, озарить унылую поверхность хоть на пару минут…
Губительный рассвет хоронит ночь, старшая сестра — Солнце — сменяет юную Луну на небесном посту.
Часы ожидания тянутся с садистской бесконечностью, минута за минутой скрадывая двадцать пятое сентября. День — запретное время суток, его свет убивает нас… Нужно поспать и отдохнуть, до сумерек я беспомощен, однако уснуть не могу, слежу за секундной стрелкой, как зачарованный. ТИК, длинная тонкая стрелка вздрагивает и нехотя сдвигается на одно деление. Замирает. ТАК. Новое усилие, новый шаг. ТИК-ТАК, ТИК-ТАК, медленный бег по извечному кругу. ТИК…
ТАК. Просыпаюсь, когда проем окна в подвале заполняется робкой, еще не вступившей в свои права, темнотой. Состарившийся за день свет на глазах дряхлеет и мучительно умирает за невидимым горизонтом. Луна, ночная красавица, твой выход!
Однако капризная дама не слышит меня, прячется где-то в низких облаках, дразнит глупого человека. Не будь сукой, прошу, покажись хоть ненадолго, мне хватит минут, чтобы добраться до туннеля!
Она снисходит до моих молитв лишь к утру следующего дня. Кокетливо выглядывает в разрыв между туч, и я тут же срываюсь с места. Бегу, бегу, бегу — пока не оставляю за спиной герму и охраняемый мертвецами пост. Доблестные дозорные, это снова я, в третий раз тревожу ваш покой… Не гневитесь, пропустите, я иду служить вашей станции!
Электрический свет больше не играет со мной в свои причудливые игры. Узнал меня? Хорошо, что никто не отвечает вслух, лучший ответ — это безжизненные, пыльные лампы, покоящиеся в прозрачных плафонах-саркофагах. Иду, чувствую, бежать нельзя, не стоит злоупотреблять нежданным гостеприимством проклятого туннеля. Осторожность и медлительность — моя вежливость.
— Таки явился?! — блокпост станции встречает меня удивленным окриком. Единственный дозорный машет рукой:
— Ходу, фраерок, не столбычь! Тама замес ацкий, сходняк рамсит Денисыча за беспонтовое кидалово с общаком… Дуй за мной, выручать его срочняком надо, он-то башкой за тебя, залетного, чуть не проотвечался!
Моё опоздание может дорого выйти поручившемуся за меня Мальцеву — вот как это переводится на человеческий язык. И я вновь бегу — вслед за торопящимся изо всех сил дозорным.
* * *
Сказка закончилась. Аленушка уснула раньше, чем папа отправился в путь, наверное, ей снилось что-то хорошее… Цветочек, краше которого нет на всем свете. А может, добрый незнакомец, уступивший такое диво сталкеру, который позже стал союзником и хорошим приятелем. Он действительно был добр, этот неизвестный Мальцев. «Воинская помощь» оказалась неоценимой: Максим спас жизнь ему и многим его людям во время боевой операции. И хоть сначала они договаривались о сроке службы в два года, муж вернулся намного раньше. Аленка тогда уже крепко стояла на собственных ножках, ничуть не испугавшись застывшего у входа сталкера, направилась к нему. И скоро выучила слово «папа».
А если дочери снились дальние страны, увлекательные путешествия и конь, который быстрее ветра? Ведь она так похожа на Максима… Нет, пусть лучше девочка мечтает о том, что получит в подарок настоящий Аленький цветочек. Чтобы и у нее когда-нибудь был такой же любящий, надежный… тот, кто снова совершит для нее невозможное. Кто сделает сказку настоящей, даже если в нее уже никто не верит.
Михаил Табун
«Мамзель» (басня)
Отметив двадцать лет, ганзейца дочь
Сбежала от папаши в ту же ночь.
Решила путешествовать она.
Красивая, но вредная девчонка
Росла балованным ребёнком.
Дочурке с детства всякая вина
За счёт красивых глаз отцом прощалась.
Всё это ей естественным казалось.
Привыкнув к вольнице такой,
Само собой,
Взбрело особе юной той,
Что так на станции любой
С ней как с царицей
Будут обходиться.
Видать метро девчушка плохо знала.
Людей хороших нынче мало,
Точней сказать, дурных полным-полно.
Узнать же это ей, увы, не суждено.
Представьте, как мамзель была удивлена,
Когда дрезину в тёмном перегоне
Внезапно, без погони
Атаковала упырей волна…
Не удалось начаться бою…
Приникнув к тюбингу спиною,
Лежит девчушка, а над ней, склонясь,
Мутантов пара троек собралась.
Вот-вот съедят.
Тут барышни перехлестнулся взгляд
Со взором стаи вожака.
Ей видно
Стало очевидно,
Как смерть близка.
Но поперёк всех-всех звериных правил,
Под взором голубых девичьих глаз,
Вожак мутантов сей же час
Не съел мамзель…
Ан на десерт оставил…
***
Сколь по метро найдётся боевых подруг,
Которые ещё не так страдали
За спесь свою, хотя отлично знали,
Что девушкам всегда всё сходит с рук,
Но с монстра лап едва ли!!
Константин Бенев
«Изумрудная сказка»
Мечта моя, меня не обмани…
Воробьёвы Горы… Кто не знал их? Удивительное место… Москва под ногами — как на ладони, словно не стоишь у парапета, а летишь на городом. И сердце замирает, и дыхание перехватывает от восторга… А на глазах — слёзы: хорошо-то как!! Красота… Кто один раз увидел — обязательно вернётся вновь. Не сможет не вернуться. Такое, вот, волшебное место.
Было…
А сейчас, скрытые туманом от посторонних глаз, зарывшиеся в непролазную чащу Нескучного сада, они скрывали в себе Тайну. Тайну, про которую знали все, и которую, тем не менее, не знал никто… Изумрудный Город. Мечта, сказка. Правда, дорога, ведущая туда, совсем не похожа на ту, что Вымощена Жёлтым Кирпичом. Да и сказочный Людоед по сравнению с чудовищами, которые подстерегают путников, выглядит невинным ребенком. И Гудвина там нет… Зато есть таинственные Хранители. И под их неусыпным взглядом Москва, как могла, выживала после Конца Света.
Поразительно, но университетская высотка пережила бомбардировку. Величественный исполин, пусть потрёпанный катаклизмом, казался живым существом, удивлённо наблюдающим за тем, что происходит вокруг. Сейчас в поле его зрения попали люди, карабкающиеся на гору по раскисшей от бесконечных дождей земле. Видно было, что они смертельно устали, что напуганы и торопятся, хотя и осторожничают, хватаются за торчащие из земли корни, цепляются за каждую веточку, каждый сучок…
— Эль, давай обвяжем Железку верёвками, с Татошкой потащите, так… — мужчина не договорил, закашлялся. Когда приступ закончился, продолжил. — Я Игорька на спине вытяну, а вы Железку. Времени мало, стая может ведь и вернуться.
При упоминании о стае пёс-кавказец, что крутился рядом с людьми, зарычал и гавкнул.
— Тато! Умница ты наш. Поможешь Эле?
Пёс радостно завилял хвостом.
— Лёвушка, дойдём ли? — девушка поднялась с земли и стала наматывать на руки верёвку от самодельных носилок, на которых лежал человек. Или то, что когда-то было человеком: тело было настолько изуродовано, что удивительно, как ему удалось выжить.
— Дойдём, Принцесса! Тут и идти-то совсем ничего. Вон выступ, видишь? — Лёвушка махнул рукой куда-то вверх. — Нам туда. Считай, что почти дома!