Читать интересную книгу Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

— Но вы же сами проповедовали совсем другое.

— Знаю. Иной раз я сам себе кажусь глупым. Но положение изменилось, и нечего закрывать глаза на факты.

Джимми молчал.

— Главную роль в перемене моих взглядов сыграла Россия,— продолжал Эмиль, отвечая на его немой вопрос.— Что толку добиваться социализма, а потом добровольно броситься под колеса военной машины, чтоб она раздавила нас? Хватит валять дурака, лора поумнеть! Какая теперь надежда спасти Россию?

— Но есть же в Германии социалисты...

— Ну, так, значит, у них не хватило сил, вот и все. Больше того, мы должны откровенно признать, что очень многие из них вообще не революционеры, а просто политиканы. Они не нашли в себе смелости пойти против толпы. В общем, не знаю, какие там были причины, но они и свою страну не спасли и Россию тоже. И пусть не ждут, что мы еще раз им поверим,— слишком дорого это обходится.

— Ну, хорошо,— возразил Джимми.— Выходит, мы сами делаем то, за что ругали их! Ведь это же так, если мы поддерживаем капиталистическое правительство!

— Одно дело — слепо поддерживать правительство, а другое дело—поддерживать его, зная, как оно использует нашу поддержку,— объяснил Эмиль.— Нам прекрасно известны недостатки нашего правительства, но мы знаем также, что народ может сменить его, когда большинство окажется к этому готовым. А в этом-то вся и суть! Я пришел к выводу, что если мы поколотим кайзера, то немцы дадут ему по шее, и только тогда можно будет начать разговаривать с ними человеческим языком.

IV

Некоторое время оба шли молча. Джимми старался вникнуть в то, что сказал Эмиль. Это было ново — не сама мысль, ее он слыхал и раньше,,— ново было то, что она исходила от немца. А что ваш отец думает на этот счет? — спросил он, наконец.

— Отец? Его ничем не проймешь! Я с ним прямо измучился. Мы с трудом избегаем ссор. Он старый человек, и новые идеи ему даются нелегко. Казалось бы, кто как не он должен понимать это: ведь его отец еще в старое время был революционером и сидел в тюрьме в Дрездене! Вы, наверно, мало знакомы с историей Германии?

— Да, маловато,— признался Джимми.

— Немецкий народ попробовал тогда добиться свободы, но восстание подавили при помощи войск, и тем, кто участвовал в революции, пришлось бежать из Германии. Некоторые приехали в Америку, в том числе и мой дед. И вот, понимаете, дети этих эмигрантов постепенно забыли обиды отцов и представляют себе Германию этакой идиллической страной, как она изображается в сказках и рождественских песнях. Они не знают новой Германии, Германии стальных и угольных королей, страны, где жестокость феодализма сочетается с современной деловитостью и наукой. Это же дикий зверь с мозгом инженера!

Эмиль впал в задумчивость.

— А знаете,— через несколько минут опять заговорил он,— война явилась для меня откровением. И вы не можете даже вообразить, какое это жуткое откровение! Так бывает, когда любишь женщину, а она на твоих глазах сходит с ума или превращается в дегенератку. Я ведь тоже верил в Германию с рождественской картинки, любил ее; я спорил и защищал ее, я просто не мог поверить тому, что писали о ней в газетах. Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что немецкие генералы всячески старались уловить мою душу, они дотягивались до нас через океан и подчиняли себе мою волю. Возможно, что теперь я впал в другую крайность: теперь я больше не верю ничему немецкому. Вчера вечером отец упрекал меня за это — он пел старинную немецкую песню, там есть такие слова: если ты слышишь, что люди поют, можешь спокойно спать, потому что дурные люди не поют! А я напомнил ему, что нация, которая внушала нам это, с песнями захватила Бельгию.

— Здорово! — воскликнул Джимми. Он живо представил себе, как старик Герман Форстер отнесся к этой реплике.

Эмиль улыбнулся, правда довольно невесело.

— А он говорит: «Ты так рассуждаешь, потому что ты надел хаки!» Но я должен признаться, что мысли эти давно не выходят у меня из головы, а теперь как-то все назрело. Я получил повестку, и волей-неволей пришлось решать. И я решил: пойду! А раз идти, так лучше сразу.— Эмиль помолчал, потом, взглянув на Джимми, спросил: — Ну, а вы как?

Джимми — ясное дело — увиливал от призыва; таких, как он, называли «тыловыми лодырями». При других обстоятельствах он признался бы в этом Эмилю, и оба ухмыльнулись бы, только и всего. Но теперь Эмиль надел военную форму, Эмиль стал патриотом; так, может быть, не стоит уж очень-то ему доверяться? И Джимми ответил:

— До меня еще не добрались.— Потом прибавил: — Я уже не говорю наотрез «нет!», но все-таки я не готов к солдатчине. Если бы такой вот тип надо мной командовал, я наверняка бы не выдержал.

Эмиль рассмеялся.

— А вы совсем не допускаете мысли, что я хочу кое-чему научиться?

— Но разве обязательно при этом ругаться?

— Это уж у них так принято, и никто не обижается. Он прививает нам боевой дух, а нам как раз этого и недостает.

Это было настолько неожиданно, что Джимми просто растерялся.

— Поймите,— продолжал между тем Эмиль,— тот, кто действительно хочет воевать, даже рад этому. Правда удивительно, до чего меняются наши чувства? Как подумаешь, что [перед тобой враг и успех операции всецело зависит от дисциплины, так даже радуешься, что к тебе приставлен опытный командир, и ты можешь учиться у него тактике боя и всему прочему. Я понимаю, вам смешно слышать это от меня, но я просто влюбился в дисциплину!— Эмиль нервно хихикнул.— Наша армия создана не для игры — она сразу приступила к делу, будьте уверены! Там, в Европе, воюют уже три с половиной года, и они прислали сюда самых лучших своих людей учить нас. Мы буквально носом землю роем —так стараемся постичь эту науку, работаем, точно дьявол у нас за спиной!

V

Чудеса — слышать такие речи от Эмиля Форстера! Джимми даже не мог поверить, что это наяву, -с такой неожиданностью рушились все его представления. Вот, значит, как милитаристы совратили социалистов, заставили их тоже плясать под свою дудку4 Но сказать это Джимми не- осмелился, а только заметил, осторожно подбирая слова:

— А вы не боитесь, что мы привыкнем к войне, к дисциплине и ко всем ихним штучкам? А потом эти миллионеры возьмут да и скрутят нас в бараний рог?

— Стараться-то они наверняка будут, — отвечал Эмиль.— Я над этим и сам задумывался—для чего бы им иначе понадобилось всеобщее военное обучение? Придется дать им отпор, только я всего, и начать это надо теперь же, не откладывая в долгий ящик,— пусть знают, зачем мы идем на войну! Мы должны заявить народу, что воюем за победу демократии во всем мире. Если мы сумеем внушить это, тогда империалисты к нам не сунутся.

— Так-то оно так, но как это сделать? — вставил неуверенно Джимми.

— Но мы уже делаем это! — воскликнул Эмиль.— Мы изо дня в день бьем в одну точку! Как по-вашему, стачка в Лисвилле разве этого не подтверждает?

— Какая стачка?

— Да вы что, не слыхали про последнюю стачку на заводе «Эмпайр»?

— Понятия не имею.'

— Рабочие забастовали, и правительство присылало сюда арбитражную комиссию и обязало обе стороны принять ее решение. На этот раз сломили-таки старого Гренича, заставили его признать профсоюз и согласиться на восьмичасовой рабочий день.

— Вот это да! — поразился Джимми. Ведь за это самое он и агитировал тогда рабочих на заводском дворе, за это на него орал Лейси Гренич, за это его бросили и тюрьму— вшам на съедение. А теперь выиграть забастовку рабочим помогло само правительство! Впервые, буквально впервые за всю свою жизнь Джимми Хиггинс получил основание думать, что правительство — не только враг

и тюремщик народа.— Ну и как Гренич к этому отнесся? — спросил он.

— Ох, ужас! Рвал и метал, грозил все бросить, пускай, мол, правительство само управляет заводом. Но, как только узнал, что правительство ничего не имеет против, притих. И это еще не все, погодите! — Эмиль сунул руку во внутренний карман шинели и вытащил газетную вырезку.—Эштон Чалмерс был на какой-то конференции банкиров и произнес там на банкете речь. Вот почитайте.

Джимми на ходу прочел несколько слов, которые были подчеркнуты красным карандашом: «Радует нас это или нет, но мы должны признать, что старый социальный порядок умер. Мы — на пороге новой эры, когда труд вступает в свои права. И если мы не хотим оказаться выброшенными за борт, мы должны отнестись к этому с полной серьезностью и сами помочь наступлению новой эры, ибо — так или иначе — она все равно воцарится, но с кровопролитием и разрушениями».

— Фу ты черт! — пробормотал Джимми.

— Для Лисвилла это был совершеннейший нокаут,— сказал Эмиль.— Если бы вы знали, что творилось тогда с газетами, как они расписали эту речь! Казалось, сам господь бог на небесах свихнулся, и священники с амвона возвещают об этом!

Внезапно Джимми осенило. Он схватил своего друга за локоть.

— Эмиль! А помните, как Эштон Чалмерс и старый Гренич явились к нам на митинг в оперный театр?