– Это ты о себе, что ли? – пренебрежительно спросила Джилья. – Вот уж правда, лаешь ты громко. Обидеть?.. О да! Эти твои способности не умеряются у тебя ничем, потому что ты с детства был чужд какой-либо деликатности и изысканности.
– Чужд изысканности? – взревел Аретино. – Ну и что? Я ведь не мальчик с накрашенными губами и подведенными глазками! Зато я свободен в своих грубых удовольствиях и могу поэтому считать себя счастливым. Педанты скорее лопнут от бешенства, чем обеспечат себе такую жизнь, какой живу я! Деликатность? Изысканность? Да на кой ляд тебе эта изысканность, если мой… длиннее и толще самых высокообразованных и изысканных?
Троянду словно кипятком ошпарило. Неужто это Пьетро, сладкоречивый, любезный Пьетро ругается так грязно, словно последнее отребье?! Безумная Джилья! Зачем она так разозлила человека, которому обязана всем на свете? Да Аретино сейчас убьет ее – и будет прав, потому что такая черная неблагодарность…
– Нет деликатности? – перебил ее мысли рык Аретино. – А если без нее? А если вот так? Ну, как? Это тебе как?!
Джилья пронзительно взвыла. В ее голосе слышалась боль!
Все, поняла Троянда: разъяренный Пьетро начал ее избивать. Надо немедленно остановить это. Джилья – единственный человек, который способен помочь Троянде, и хотя она самая неблагодарная из всех…
Ох, как она кричит! Да он убьет ее до смерти!
Троянда рванула портьеру в сторону – и замерла на пороге.
Аретино не избивал Джилью, хотя, взглянув на ее одежду, изорванную в клочки и валяющуюся на полу, можно было подумать, что эта безвинная парча стала жертвой лютой злобы.
Вовсе голая, Джилья валялась поперек длинного стола, у края которого стоял одетый столь же скудно Аретино и, поддерживая Джилью под колени, с силой вонзался в ее тело своим могучим естеством, выкрикивая:
– Да, я вымогаю, клянчу, курю фимиам сильным мира сего – но и злословлю. Ну и что? Tебе не нравится? А если так? – Он ударился в тело Джильи, и та выгнулась другой. – Это верно, но все это ходячая монета в наше время, которая приносит еще множество монет. На них можно купить все: жизнь, смерть, свободу, красоту… любую женщину, от невинной монахини до… до такой распутницы, как ты, моя Джилья!
Он схватил Джилью за маленькие острые грудки и потянул к себе с такой грубостью, что она вновь закричала, но принуждена была подняться. Чтобы снова не упасть, она обхватила Аретино за шею, и Троянда увидела ее лицо.
Джилья смеялась! Ей не было больно!
И Троянду осенило: это совсем не насилие. Аретино набросился на Джилью не по злобе. Они оба охвачены страстью, свирепой, грубой, звериной похотью, когда наслаждение тем острее, чем сильнее боль.
Да, правда! Аретино с размаху влепил Джилье пощечину, а та в отместку оставила десять кровавых полос на его смуглой, волосатой спине.
Tеперь взвыл от боли Аретино, а Джилья злорадно захохотала, с силой стискивая его чресла ногами и закинув голову. И тут она заметила Троянду.
Мгновение они смотрели в глаза друг другу, и все это бесконечное мгновение Троянда ждала, что Джилья с криком отпрянет от Пьетро, со стыдом прикроется.
Hичуть не бывало! Алые, вспухшие от поцелуев губы раздвинулись в улыбке, а тело ее задвигалось так быстро, что Аретино тяжело, учащенно задышал, ускорив в ответ свои мощные толчки.
– Эй… смотри, кто здесь! – шепнула Джилья, не сводя глаз с Троянды, но Пьетро ее уже не слышал: разверзнись пред ним бездны преисподние, он не заметил бы и их, самозабвенно извергаясь в распяленное тело любовницы и все крепче наваливаясь на нее всей своей тяжестью.
Тут и Джилья закатила глаза, забила кулачками по столу. Наслаждение настигло и ее… но дальше Троянда смотреть уже не стала.
* * *
Она не помнила, как вернулась к себе и что было потом. Какая-то тьма – без мыслей, без чувств и даже без боли – поглотила ее, и Троянда испуганно прикрыла глаза ладонью, когда вдруг три ярких, болезненно-ярких язычка пламени прорезали эту тьму и отогнали ее в углы комнаты.
Аретино поднес подсвечник к самому лицу Троянды, и та повыше подтянула колени, даже сейчас не забывая о том, что ей нужно скрывать.
Пьетро смотрел ей в глаза не без тревоги, но прямо и открыто.
– Говорил же я тебе, что эту шлюху нужно было сбросить в канал! – попытался он рассмеяться, но смеха не получилось. – А тебе не следовало идти, когда не зовут. Меньше знаешь – лучше спишь, как говорится. Я ведь не вчера родился. Я жизнь прожил до встречи с тобой! И Джилья была немалой частью этой жизни. Ох, немалой! Я когда-то нашел ее на улице: она спала на ступеньках канала. Меня заинтересовало: кучка грязного тряпья плачет во сне! Привел ее к себе, отмыл, приодел… Тогда-то ее и назвали Джильей. Ты видела, какими способностями к чудесным превращениям она обладает. К тому же она горела таким желанием выразить свою благодарность, что в знак этого едва ли не изнасиловала меня. Ну что ж, она меня крепко зацепила! И запросто очаровала всех моих друзей, потому что все они убеждены: женщину следует любить не только за фарфоровую красоту, но и за огонь, который бьется и играет в этом сосуде. А огня, ума, чувств у Джильи предостаточно! Только, бывает, этот огонь очень больно жжется… Спустя неделю девчонка исчезла, прихватив кошель с хорошей суммой. Я поверить не мог в такую черную неблагодарность! Очень страдал, но плюнул и забыл. И что, ты думаешь, было потом? Однажды Лазарио обнаружил на ступенях моего палаццо знакомую кучку лохмотьев. Оказывается, это была Джилья, которая, спустив все деньги и подцепив где-то чахотку, жестоко раскаялась и приползла ко мне умирать.
Губы Троянды чуть дрогнули, и Аретино в ответ горько усмехнулся:
– Да-да, ты сама видишь: ее уловки не больно-то разнообразны. Но хоть я тогда еще ничего о ней не знал, а все же не хотел брать ее обратно. Меня поддерживал Луиджи, но Лазарио просто из кожи вон лез, заступаясь за Джилью. Они тогда жили вместе, эти двое моих содомитов, и, казалось, никто им больше не нужен.
Я ничего не имел против. Что с того, что кому-то не нравится любовь двух мужчин? Я с недоверием смотрю на тех молодых людей, которые после четырнадцати лет все еще остаются девственниками, а с кем они занимаются любовью – с мужчиной или женщиной, – они выбирают сами. Я и заподозрить не мог, что… Ну ладно. Лазарио меня уговорил, Вероника Гамбарра тоже руку приложила: эта святая женщина почему-то любила нашу потаскушку, будто младшую сестру. В конце концов Джилья водворилась здесь – умирать, разумеется! – и я был настолько глуп, что поверил ей. Тем более что доктор подтвердил: у нее и впрямь чахотка. Знаю, ты считаешь меня вульгарным развратником, но я тринадцать месяцев изображал из себя самую заботливую сиделку! К тому времени, как Джилья выздоровела, она настолько забрала в свои руки и меня, и всех домашних, и Лазарио, и даже с Луиджи помирилась, что мы все вместе благодарили бога за ее спасение.