Читать интересную книгу Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

При моих словах глаза отца сверкнули из-под густых ресниц, лицо исказилось, и, подозрительно взглянув на меня, он насмешливо сказал:

— Хе, хе, хе! Тебе уж пришла охота позвенеть золотом на празднествах? Здесь оно тяготит тебя? Ха, ха! Выбрось из головы эти дикие мысли! Никогда не выйдешь ты отсюда, потому что только здесь можешь быть счастлив; вне этих стен убивают, безобразничают, предают. А женщины! Это притаившийся сатана, под видом ангела, для нашей погибели! Коварные твари, которые кусают ласкающую их руку. Безумец, избегай света! Смотри — вот твое будущее, твоя любовь, твое счастье: золото! Взгляни, как оно блестит, сверкает и улыбается тебе.

Он встал и опустил костлявую руку на мое плечо.

— Лучше я своими руками сверну тебе шею, а не выпущу отсюда, чтобы ты явился потом грабить меня; только через мой труп можно завладеть этими сундуками.

— Но, — возразил я смело, — смерть неизбежна. Что сделаешь ты с этим богатством после смерти?

Отец странно как-то засмеялся.

— Да, — многозначительно сказал он, — другие люди умирают, а мы с Кальмором открыли эликсир вечной жизни и будем жить всегда, всегда!

Я не знал, можно ли верить словам отца, но одно было несомненно: в настоящую минуту бесполезно было мечтать о турнирах.

Меня сильно поразила мысль об эликсире вечной жизни.

От природы суеверный, жаждущий чудесного и тайных наук, я начал наблюдать за башней, где работали отец и Кальмор. Оттуда слышался иногда странный шум, и случай открыл мне происхождение его. Я ужаснулся, потому что мне было только девятнадцать лет; инстинкты зла и страстей еще не проявлялись во мне, и преступление было мне отвратительно.

Однажды, когда я бродил по подземельям, надеясь найти выход из замка, которым можно было бы выбраться незамеченным, я дошел до подвала под башней, где жил Кальмор; оттуда неслось удушающее зловоние. Стараясь узнать, откуда эта вонь, я заметил широкое отверстие в полу и, приблизив факел, направил свет внутрь. Это было что-то вроде колодца, и я с ужасом увидел, что он наполовину завален человеческими останками; от одних остались уже одни кости, другие представляли отвратительную разлагающуюся массу; наверху можно было ясно рассмотреть труп маленького ребенка.

Я убежал совсем расстроенный, и с этого дня жизнь в замке стала мне еще ненавистнее. Я жаждал чего-то, что не умел определить, я задыхался в этих стенах, все казалось мне слишком тесным.

Не зная, как убить время, я проводил целые часы в комнате, наполненной старыми рукописями, которые терпеливо разбирал. Довольно долгое время я читал одни трактаты о псовой охоте и генеалогии нашей семьи; но один раз мне попалась драгоценная рукопись. Это был дневник старого капеллана, который, кроме многих происшествий, описывал подробности продолжительной осады, выдержанной нашим замком.

«Обитатели его погибли бы, — говорил он, — если бы они не скрылись тайным ходом».

Далее шло подробное описание тайного хода, имевшего выход в лесу на довольно большом расстоянии от замка.

Я прочитал это, и сердце мое едва не лопнуло. Если выход не уничтожен, то путь к свободе открыт. Однажды, узнав, что отец, проработав всю ночь, будет спать и днем, я спустился в подземелье и, точно следуя указаниям рукописи, нашел дверь, забытую, судя по тому, что она с трудом отворилась на ржавых петлях. Потом я спустился по узкой бесконечной лестнице и прошел длинным, прекрасно сохранившимся коридором; наконец я очутился перед большим камнем, закрывающий вход. С трудом отвалил я его, потому что все щели и трещины заросли кустарником и терновником; но пробравшись сквозь густую чащу, я спрыгнул в узкий, устланный мхом овраг.

Усталый, но счастливый, я растянулся на мягком ковре и, подняв глаза, увидел над своей головой густую зелень вековых деревьев, ветви которых сплелись и образовали непроницаемый свод. Я полной грудью вдыхал благоуханный лесной воздух; эта свежесть, аромат, зеленая масса опьянили меня, жившего с самого рождения взаперти. Я был точно во сне и думал, что свобода не могла представиться мне прекраснее, нежели в настоящую минуту.

Отдохнув немного, я прогулялся, продвигаясь осторожно вперед и не слишком отдаляясь от подземелья. На каждом шагу я находил новые прелести: отрыл ручей, который журчал по каменистому дну, и рвал росшие кругом цветы. Увидев также красные плоды с превосходным запахом, я с удовольствием съел несколько ягод; это была земляника, а раньше я ее не видел.

Я был совсем поглощен своим занятием, но внезапно вздрогнул. Вдали послышался лай собак, ржание лошадей и звуки труб; шум стал слышнее, и на дороге, которую я не заметил, показалась целая кавалькада кавалеров и дам, богато одетых. Разноцветной вереницей промчались они мимо меня, проскакали прогалину и скрылись в лесу. Это была охота. Незнакомое раньше чувство горечи и отчаяния закралось мне в душу; я бросился на мох и закрыл лицо руками.

Почему я, сын богатого и могущественного графа, не мог участвовать в подобных удовольствиях? Я взглянул на свое вылинявшее, заплатанное платье, которое мне приходилось выбирать по своему росту в старых сундуках, наполненных наследственными пожитками. Я, конечно, не имел никакого понятия о моде, но мой наблюдательный глаз уловил разницу между моим, когда-то, может быть, и дорогим платьем, — и нарядами только что промелькнувших охотников.

Не знаю, сколько времени прошло в этих размышлениях; я поднял голову от шума сильно заколыхавшихся ветвей. Запыхавшийся олень стрелой промчался мимо меня, преследуемый борзой. Одним прыжком я был на ногах, но в ту же минуту в прогалине появилась лошадь; испугавшись, вероятно, меня, она встала на дыбы, прянула в сторону и выбросила всадника из седла. Только тогда я увидел, что это была женщина. Она запуталась ногой в стремени и была в большой опасности. Я схватил лошадь и привязал ее к дереву, а потом помог даме подняться, и, к счастью, она совсем не пострадала. Это была красивая молодая женщина с чудным цветом лица; большие черные глаза блестели, а из-под голубой, вышитой жемчугом шапочки выбивалась масса белокурых волос. Она поблагодарила и благосклонно, но с любопытством взглянула на меня, удивленная мной и моим костюмом.

— Кто вы, сударь? Вы оказали мне огромную услугу; кого я должна благодарить?

— Я… я не смею сказать этого, прелестная дама, — пробормотал я. — Если бы отец мой узнал когда-нибудь…

Дама взглянула на меня с изумлением и потом расхохоталась серебристым смехом.

— Клянусь святой Розой, моей патронессой! Что вы мне рассказываете? Взрослый молодой человек, по костюму рыцарь, боится отца за такой обыкновенный поступок! Ну, скажите мне свое имя, я свято сохраню тайну, а для начала признаний скажу вам, что я Роза, графиня фон Рабенау; одно имя это служит ручательством.

Она взяла меня за руку, и глаза ее впились в меня. Под чарами ее взгляда я еле прошептал:

— Я — Гуго, граф фон Мауффен.

— А! — произнесла дама с удивлением. — Вы сын старого колдуна, живущего в замке, которого прозвали Коготь дьявола? Но, — прибавила она, смеясь, — старый замок не соответствует своему имени, вы являетесь в его стенах херувимом, а не черным демоном.

Я опустил глаза при этой похвале и откинул рукой длинные пепельного цвета кудри, шелковистой массой падавшие на мои плечи.

Дама уселась на мох, пригласила меня поместиться рядом и весело болтала, расспрашивая о моем прошлом. Я отвечал уклончиво, стыдясь признаться, что в тот день в первый раз вышел из замка и видел лес с голубым небом.

Наконец она встала.

— Приходите почаще сюда; я живу недалеко и катаюсь верхом в сопровождении только собаки и скромного пажа; но я сделаю крюк, чтобы повидаться с вами и поболтать. Успокойтесь, трусишка, я буду одна.

Она села на лошадь и протянула мне руку, которую я пожал, не осмеливаясь поцеловать.

— До свидания, прекрасный Гуго, — сказала она, смеясь и бросая мне розу со своего корсажа.

Потом она хлестнула лошадь и скрылась; а я стоял сам не свой и, подняв розу, как святыню спрятал у своего сердца.

С того дня я очень часто уходил из замка, и в условленные дни прекрасная графиня фон Рабенау привязывала свою лошадь к дереву и садилась около меня на траву. Она смеялась и яркими красками рисовала незнакомую мне картину светской жизни. Мало по малу я становился смелее и открыл ей всю свою жизнь, описал странности отца и его богатство. Я признался во всем, но, не знаю почему, не сказал о сокровищах отца. Графиня оплакивала мою горькую участь, обещала подумать о том, как освободить меня, и, в свою очередь, сообщила, что очень несчастлива в супружестве.

* * *

Однажды, когда я возвращался в дом и пробирался подземельями, меня схватила чья-то рука в ту минуту, когда я запирал потайную дверь. Я глухо вскрикнул, думая, что это отец; но голос, в котором я узнал Кальмора, прошептал: