выдыхает, расслабленно опуская плечи. Тянет её к себе, целуя в висок. — Получается, что да.
Молчание вперемешку с лёгким туманом прокрадывается на поляну, заползая в низины. Чай остаточно дымится в полупустых кружках, по старой привычке. Кáте вдруг становится зябко от одного осознания, что они закончили весь разговор упоминанием Смерти, хоть старуха с косой и сыграла роль доброй феи-освободительницы. Бишоп хмурится, старательно принимается перебирать все возможные темы, на которых можно построить непустой диалог. Ей хочется сказать, что она скучает по Эрвину, и услышать, что Леви чувствует то же самое, но продолжать говорить о потерях, когда вокруг — такой прекрасный вечер, кажется чем-то неправильным. Зажмурившись, Катрина прерывисто вдыхает глубже, концентрируясь на одном слове: заклятье и обереге, маячащим оазисом в мире беды и страданий. У него множество значений, порой, противоречащих друг другу. «Живой» значит и “обладающий жизнью, не мёртвый”, но в то же время в словарях витает определение “принадлежащий к животному или растительному миру; органический”. В каком-то смысле Эрвин теперь тоже сродни органическому композиту в земле, однако он всё ещё живёт — в их сердцах. Посвящённых сердцах ветеранов разведки.
— Скоро мы доедем до моря… — слетает с её губ чуть хрипло от подкатившего к горлу волнения. Бишоп нервно усмехается, чувствуя после этого, как натянутые тревогой нервы постепенно расслабляются, успокаиваемые мыслями о грядущем. — Я всегда мечтала увидеть это несусветное солёное озеро…
— Я помню, Кáта, — шепчет Леви в ответ. Конечно, он это помнит — старается сохранить в сердце каждый миг, проведённый с ней. А ещё он помнит, как Эрен уговаривал отдать сыворотку Армину, потому что Аллерт тоже мечтал увидеть море.
Катрина сонно прикрывает глаза, и будто бы угадывает его мысли:
— Интересно, это сделает того смекалистого мальчишку таким же свободным от мечты?
Смекалистого мальчишку… Леви искренне смеётся: то ли над тем, как легко она угадывает его мысли, а то ли над привычкой Бишоп именовать младших разведчиков именно так — детьми. А этот “смекалистый мальчишка” теперь может превращаться в колоссального титана. Да, тот ещё ребёнок.
— Уповаю на то, что Армин проглотит свою мечту, упившись ею. — Звёзды на небе мерцают, будто бы с любопытством следя за людьми, что не видят дальше своего носа в канве Будущего. Может, в их далёком свете скользит одобрение, а, может, усмешка. — И упившись, увидит мир в действительных красках. Всей разведке не повредит стратег, что точно понимает реальность, а не воспринимает всё словно через розовые очки…
Кáта скользит пальцами по его руке. Леви тянет её на себя, ложась на плед, принимает вес на корпус и сцепляет ладони за спиной в замок. Сказанное никуда не девается: слова повисают рядом в воздухе. Леви осязает их кожей, чувствует во вдыхаемом воздухе и ощущает на кончике языке. Горечь. Горечь от вечера, которым Аккерман хотел побаловать свою жену, а по итогу вышло, как вышло: они лишь разбередили раны друг друга. И хоть Леви понимает, что проговаривать вслух свои переживания — важная часть брака и дружбы, всё же, бывают минуты, когда он хочет просто делать её счастливой, собирая радость по крупицам, ведь их мир так скуп на что-то лишённое печали.
— Почему всякий раз, стоит выбраться под звёздное небо, мы говорим о серьёзных заунывных вещах, а не попросту целуемся? — сипит он, мажа губами по щеке Кáты. Девушка чуть приподнимается, подстраивается, а затем — картинно громко чмокает его и смеётся. Так мягко, будто вся растворяется в этом. Леви с улыбкой всматривается в её лицо, в зелёные глаза.
— Но ведь благодаря этим серьёзным вещам мы с тобой и можем целоваться, Леви, — лукаво щурится Бишоп, передразнивая. — Вспомни сам, я ведь тебя поцеловала только после разговора о важном.
— Тц, я бы и сам тебя тогда поцеловал, не будь ты такой нетерпеливой.
— Конечно-конечно. “Просто выбирал момент”… — смеётся она. — Ох, милый, кого ты пытаешься обмануть.
Леви оскорблённо облизывает сухие губы, прищуриваясь. Он помнит тот вечер, слишком хорошо.
***
Район, в котором квартирует Разведкорпус, стихает довольно рано. Официально штаб разбредается в шесть, а в десять на улице практически не встретишь кого-то в форме, особенно, если на следующий день разведчики обязаны выдвигаться в экспедицию за Стены. Леви и сам обычно старается хотя бы перед вылазкой успаться всласть. Перед смертью не надышишься, но зная, с каким отчаянным удовольствием Шадис любит особо ранние подъёмы и специальные задания для разных отрядов, такая профилактическая мера не кажется наивной.
Тем не менее, вопреки доводам рассудка, в закатных лучах прощающегося солнца Леви перемахивает последние ступеньки отвесной лестницы, оказываясь на крыше самого высокого здания округа. Ветер рассыпчато ворошит его чёрные стриженые волосы, воровато забирается под оттопыренный китель.
Аккерман промаргивается, привыкая к свету после чердачной лестницы, зачёсывает чёлку, оглядывая открывшуюся картину.
— Добрый вечер, Леви, — голос доносится с левой стороны. Катрина приподнимается с пледа, даже машет ему рукой. Аккерман кивает в ответ, эхом привычно повторяет последнее слово и добавляет её имя. Взгляд бывшего вора быстро выцепляет разложенные блюда: запечённые овощи, нарезанная курица и выпечка — яблочный пирог — её аромат разлился ещё на первом этаже. Это всё ещё кажется Леви чем-то неуловимо странным, что кто-то настолько заморачивается для него, ради одного неполного вечера. Страшно вообразить, как все эти яства вообще появились на свет: в квартирах, куда селят младшие офицерские чины, нет печек, только керосинки, на которых не сделать подобного кулинарного шедевра. По утру Аккерман слышал от говорливого Дункана, что его лейтенант отпросилась на пару часов под благовидным предлогом.
“А на самом деле, капитан” — вкрадчиво ухмыляется Дункан, — “Я знаю, по какие нужды: она снимает кухню в районе бумажной фабрики. Наверняка кому-то несусветно повезёт в желудочном плане…”
Леви знает, что такое забота, это слово ему совершенно не чуждо. Однако проявлять заботу к тому, с кем общаешься чуть меньше года, кажется сродни подозрительному подвоху. Предостережение вкрадчиво маячит на периферии сознания, однако несмотря на это в мыслях и распорядке дня Кáты становится всё больше и больше. Аккерман неумолимо, но верно привязывается к ней, попустительствуя теплящемуся за грудиной чувству — слишком приятное ощущение, слишком интересный человек.
— Я спросила у снабженцев, сегодня точно не будет дождя — они сделали свежие расчёты. Так что можно не бояться: нас дождём не накроет, — Кáта тем временем уже принимается доставать тарелки и приборы из вещевого мешка. И только слыша её голос вновь, Леви отмирает и сдвигается с места.
Подходит к расстеленному пледу, лезет запазуху и достаёт из-под кителя