Чернобородый мужчина в пиджаке поверх военной гимнастерки, растерянно оглянувшись на Крамова, пошел к двери. В сенях его приняли Боденко и Храмзов.
— Следующий…
Алексей не узнавал своего начальника. От его обычного добродушия и медлительности не осталось и следа. Слегка расставив ноги, он стоял перед врагами, рябой, большеголовый, весь собранный, держа револьвер в согнутой руке, и, казалось, видел всех сразу.
В тот момент, когда чернобородый вышел в сени, один из заговорщиков (это был длинный землисто-смуглый детина с закрученными усами) схватил бутыль с самогоном и взмахнул ею, намереваясь, по-видимому, разбить лампу. Не изменив позы, даже не повернув головы, Величко выстрелил, и детина упал лицом на стол. Потом сполз на пол. Стоявшие рядом посторонились.
Загремели разбиваемые ставни, брызнули стекла, в окна просунулись винтовочные стволы.
— Больше нет желающих? — чуть побелевшими губами спросил Величко. — Тогда быстро! — И, мельком взглянув на Крамова, добавил — Михалев, обыщи сарай. В сене пошарь, авось найдешь чего..
КРАМОВ И КРУЧЕНЫЙСоловых, которому устроили очную ставку с арестованными, не признал среди них Крученого. Для Алексея это было лишним доказательством того, что Крученый и Марков — одно лицо. И Марков ушел!.. Возможно, он опоздал на явку, возможно, Крамов успел переправить его к «своим», как обещал. Как бы то ни было, хитрое шпионское счастье на этот раз улыбнулось Маркову. Он скрылся, а Алексей потерял покой.
Алексей пришел в революцию зеленым юнцом. Не было в его душе ни большой ненависти, ни большой любви, только слепая мальчишеская вера в правоту отцовского дела. Потребовались время и гибель товарищей, пропахшие потом военные дороги, разговоры с однополчанами у походных костров и долгие раздумья наедине с самим собой, чтобы отцовское дело стало своим, кровным, единственным делом. И Алексей научился ненавидеть все, что стояло на пути, что цеплялось за ноги людей, деливших с ним тяготы гражданской войны. Но Марков навсегда остался для него живым воплощением того мрачного мира, который открылся ему однажды апрельской ночью восемнадцатого года. В Алексее всегда жила уверенность, что он обязательно найдет Маркова и заставит его ответить за все!
Надо же было случиться, что он действительно нашел его, держал в руках и сам же отпустил…
При обыске у бывшего начальника артиллерии нашли пачку документов, зашитых в нижнем белье. По документам он был Стецевским Станиславом Владимировичем, штабс-ротмистром гвардии его императорского величества. Но лучше всего о нем рассказал небольшой треугольник, вырезанный из визитной карточки. Для председателя Херсонской ЧК этот кусочек плотной бумаги, на котором стояли только две буквы «О» и «К», действительно был визитной карточкой пойманного шпиона.
В тысяча девятьсот восемнадцатом году в Ярославле вспыхнул антисоветский мятеж. Возглавили его эсеры под руководством полковника Перхурова — ставленника отъявленного врага Советской власти, террориста и резидента иностранной разведки Бориса Савинкова. Брокман, который в то время работал в ВЧК, принимал участие в подавлении этого мятежа — одного из самых кровавых белогвардейских выступлений. Он хорошо знал, что означает скромный бумажный треугольник, помеченный литерами «О» и «К». Это был пароль для связи, выдававшийся только самым доверенным лицам савинковского подполья.
Когда Крамов-Стецевский понял, что бесполезно отпираться и выдавать вчерашнее сборище за дружескую пьянку, он рассказал, как ему удалось попасть в Красную Армию.
После разгрома ярославского мятежа он с группой уцелевших офицеров пытался пробраться к Деникину. В пути они попали в облаву, и, спасаясь от нее, Стецевский растерял всех своих попутчиков. С большим трудом он добрался до Харькова. Здесь ему удалось пристроиться в эшелон беженцев, двигавшихся на юг. В Каменец-Подольске в вагон сел пожилой военный, показавшийся ему знакомым. Разговорились. Выяснилось, что им не раз приходилось встречаться в Москве еще до войны, в доме некой госпожи Крамовой, которая оказалась родной сестрой нового попутчика. В долгие часы дорожного безделья Крамов рассказал Стецевскому о себе. По образованию он был инженер-строитель и всю жизнь придерживался либеральных взглядов. В четырнадцатом году его призвали в армию, и в чине артиллерийского поручика он провоевал с немцами до самой революции. На фронте он пересмотрел свои убеждения. По мнению Стецевского, он преступно и непоправимо «качнулся влево». Крамов был из тех российских интеллигентов, которые без особых колебаний приняли революцию. И вот сейчас он ехал в армию Антонова-Овсеенко, направленный туда в качестве военного специалиста.
Эта встреча изменила планы Стецевского.
Эшелон часто останавливался. Ночью в степи Стецевский вышел из теплушки вместе с Крамовым. В придорожных кустах он оглушил своего попутчика и добил рукояткой револьвера.
В вагоне никто не удивился исчезновению пассажира. В дороге отставали многие. А на следующее утро, при проверке документов на каком-то полустанке, Стецевский предъявил бумаги убитого.
Так он стал Крамовым. Новые документы открыли ему дорогу к командным постам у красных.
Сложными путями, кочуя из армии в армию, Крамов-Стецевский попал в Николаев. О переходе к белым он теперь и не помышлял: для него нашлось достаточно дела и по эту сторону фронта.
В Николаеве Крамов-Стецевский неожиданно встретил своего старого соратника по Ярославлю, который так же, как и он, работал у красных военспецом. Они быстро нашли общий язык…
Два месяца назад Крамова-Стецевского перевели в Херсон командовать артиллерией. Знакомый военспец дал ему явку: Маркасовский, 5. Хозяйка этого дома, вдова деникинца — женщина красивая, покладистая и без предрассудков — оказалась весьма полезным человеком.
В Херсоне новый начальник артиллерии близко сошелся с Филипповым. Это было не трудно: они делали «общее дело» — один командовал артиллерией, другой осуществлял ее разведку. Однако о том, чтобы «совратить» летчика, нечего было и думать. Крамов скоро понял, что Филиппов из «твердокаменных», и даже не делал попыток договориться с ним. Но у «твердокаменного» летчика нашлась червоточина: он был честолюбив, любвеобилен и не дурак выпить. Крамов свел его с Дунаевой. Сделать это удалось так ловко, что Филиппов даже не заподозрил, кому он обязан своим знакомством с этой женщиной.
Крамов рассчитывал убить сразу двух зайцев: во-первых, связь Дунаевой с летчиком, по его мнению, ставила ее дом вне подозрений, а во-вторых, это давало возможность воздействовать на летчика исподволь, незаметно, как и было в случае с подложным приказом.