– Вы избавили меня от чувства жалости к самой себе, – сказала она вполголоса.
Гай, казалось, обрадовался своему незначительному успеху. Он сконфуженно улыбнулся Клаудии:
– Вы, должно быть, считаете меня невыносимо замкнутым и угрюмым.
– Наоборот, я думаю, вы добры и терпеливы. И даже больше того, – добавила она тихо.
– Это что, комплимент? – огонек удивления вновь вспыхнул в его глазах и тут же погас. – Я знаю, вы сильно утомились. Сейчас вам нужно поспать, а не сидеть здесь всю ночь напролет. Мне кажется, крысы слишком напуганы вашими криками, чтобы вернуться раньше, чем через, по крайней мере, пару недель. – Он еле заметно сжал ее руку. – Пойдемте спать, Клаудия. Клянусь, сон – единственное, о чем я сейчас мечтаю. Я не смогу уснуть, если буду знать, что вы бодрствуете здесь, вскакивая при малейшем шорохе.
– При «малейшем» я не буду. – Она знала, что говорит неправду, но понадеялась, что слова прозвучат убедительно. Это последнее предложение Гая было столь же привлекательным, как и все предыдущие. И кроме того, до сих пор он всегда держал слово. В его постели ею мог овладеть лишь сон. Она взглянула на свое жалкое ложе на полу. – Мне больше не хотелось бы нарушать ваш сон.
– Хорошо. – Гай отпустил ее руку, чтобы поднять стеганое одеяло, затем набросил на кровать атласное покрывало. – Располагайтесь, как вам будет удобно. Я погашу свет, после того как вы устроитесь.
Клаудия заколебалась. Это была не лучшая идея. Однако отступать уже поздно – согласие дано, и нет никакой возможности уклониться без того, чтобы не выглядеть трусливой и недоверчивой.
Клаудия посмотрела на его кровать: та выглядела огромной. Она могла бы положить одеяло между ними – места для них по обе стороны все равно осталось бы предостаточно, но это может показаться Гаю подозрительным. Как будто налитыми свинцом ногами она сделала, первый шаг вперед, затем второй… Сложив одеяло пополам и постелив его с одной стороны кровати, Клаудия легла между двух половинок, следя за тем, чтобы юбки сохраняли свое благопристойное положение и не задирались. Положив голову на подушку, Клаудия глубоко вдохнула чистый мужской запах Гая, исходивший от белья, затем очень медленно выдохнула, наслаждаясь каждым мгновением этого запретного удовольствия. Матрас в самом деле был мягок, но вот ее тело было настолько напряжено, что она не могла оценить всех достоинств его кровати.
Гай гасил свечи одну за другой, и вскоре комната погрузилась в темноту. Пока они разговаривали, последние догорающие красные угольки превратились в пепел. Облака за окном скрыли взошедшую несколько часов назад луну. Держать глаза открытыми стало ни к чему, поскольку разглядеть что-либо в этой угольно-черной комнате было абсолютно невозможно, но зато все остальные органы чувств обострились, пытаясь скомпенсировать потерю. Сердце гулко билось, а дыхание было так учащено, как будто она только что остановилась после долгого бега. Где-то вдалеке завыла собака или волк, и этот одинокий заунывный звук заставил Клаудию поежиться. Запах от потушенных фитилей донесся до нее именно в тот момент, когда она почувствовала, как кровать прогибается под весом Гая, а затем услышала шелест покрывал – он устраивался рядом.
Ее нервы были напряжены до предела, но даже в таком состоянии она целиком сосредоточилась на мужчине, находившемся рядом. Добрый фут разделял их, но Клаудия ощущала каждое его движение, как если бы они лежали, касаясь друг друга, слышала равномерное глубокое дыхание, будто ее ухо прижималось к его груди.
Мысли Гая были так же далеки ото сна, как и ее. Она могла бы поклясться в этом. В конце концов, молчание стало нестерпимым:
– Вы не сказали мне тогда, что у меня на щеке грязное пятно.
В его голосе не было и намека на сонливость:
– О чем это вы?
Ей ужасно захотелось увидеть его сейчас.
– Я знаю, что в тот день, когда мы встретились, мое платье были измазано, но вам следовало бы сказать, что лицо у меня было тоже испачкано.
– А, это, – его голос отразил улыбку, видеть которой она не могла. Клаудия сообразила, что он лежит лицом к ней. Она повернулась к нему, не различая ничего, кроме чернильной темноты, и мысленно представляя себе невообразимую голубизну его глаз. – Это грязное пятнышко очень хорошо смотрелось. Оно было слишком очаровательно, чтобы позволить вам вытереть его самой. Я стер его, когда поцеловал вас.
При воспоминании о его поцелуях у нее внутри поднялась теплая волна.
– Я этого не припоминаю, – произнесла она едва слышно.
– Вы не можете вспомнить мои поцелуи? – спросил он низким чарующим голосом. – Вы помните, как я дотронулся до вас? Как обнимал вас и ласкал?
– Да, – прошептала она.
Его голос приобрел доверительные интонации:
– Ваша кожа была нежной, как лепесток розы. И ваш аромат – как благоухание роз. И сандалового дерева. В Монтегю сейчас цветут розы, и каждый раз, вдыхая их запах, я представляю, как касаюсь вас. И целую. Мысленно я целовал вас уже сотни раз.
Клаудия сдерживала дыхание, боясь самым незначительным движением нарушить возникшее между ними чувство близости. Его слова переворачивали ей душу и безумно волновали. Она никогда не предполагала, что вызывает в нем столь же сильные чувства, как и он у нее, никогда не думала о том, как могут на нее подействовать эти откровения. Ей потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы не прикоснуться к нему.
– Немногие мужчины позволили бы себе признаться в таких чувствах, – продолжил он, – особенно своей возлюбленной. В таком случае женщина получает слишком сильную власть над мужчиной, возможность управлять им. Я много раз давал себе слово, что ни в коем случае не позволю женщине взять надо мной верх. И еще, я никогда не думал о женщине так много, как думаю о вас. Никогда я не желал женщины столь сильно. Я мечтаю о вас даже при дневном свете, когда глаза мои широко раскрыты. – Кровать прогнулась, когда он перевернулся на спину. – Все происходящее в моей жизни, Клаудия, я жестко контролирую. Все, кроме вас.
Она ожидала, что Гай скажет что-нибудь еще, например, каким образом он хочет добиться господства над ней. Но он хранил молчание. Значит ли это, что у нее действительно есть какая-то особая власть над Гаем? Может, он подозревает, что не все уже зависит лишь от него?
Возможно, он просто играет с ней, проверяет ее решимость сопротивляться. В уме она повторяла все, что он сказал, но не могла уловить ни единого слова, звучащего фальшиво. Клаудия ощущала невыносимое желание прикоснуться к нему, подчиниться страсти его поцелуев еще раз. Больше всего на свете она хотела оказаться в его объятиях. Но она также знала и цену его поцелуям. Губа болела, и, прикусив ее слишком крепко, Клаудия почувствовала солоноватый привкус крови. Как может она согласиться на его условия и отдаться ему, зная, как тяжела будет расплата?