Читать интересную книгу Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

Примус решил подыскать себе работёнку. Исключительно ради хлеба насущного с маслом, но чтобы не слишком вдалеке от магического круга: «институт-библиотека-анатомка». Потыкался туда-сюда – в морге все приличные места заняты. В инфекционной больнице – живые люди, тёплое говно и всякие прочие неприятные субстанции. И не то чтобы – да за-ради бога! – но пропускать занятия, подхватив какую-нибудь шибко вирулентную дерьмогонную или сыпучую хворь, в планы Примуса не входило, потому что – см. пункт про получение Ленинской стипендии.

– Я до того и туда и сюда, но всё непруха! А тут иду весь такой печальный от инфекционки, а в углу, у стены, если от ректората прямо идти, вижу на воротах надпись: «Одесское патологоанатомическое бюро судебной медицины. Кафедра судебной медицины» и прочее бла-бла-бла. Думаю, где наше не пропадало? За спрос не бьют! Зашёл. Туда-сюда погоняли, наконец на какого-то дядьку здоровенного вышел. «Не нужны ли вам, – спрашиваю его, – какие-нибудь чернорабочие на манер санитаров? Я человек непьющий, к тому же студент вот этого самого медицинского института, при котором и ваше заведение немного кафедра! Полагаю, что очереди к вам тут сильно длинной из блатных не стоит. И »зеленухи», недельку-другую в солёной морской воде пролежавшие, прямо во дворе свалены, явно из-за недостатка проворных рабочих рук!» В общем, обаял дядьку. Он мне, мол, приступай прямо как только сможешь, трудовую заноси, когда хочешь! Уточнил, правда, точно ли я непьющий. Я ему честно признался, что в компании с красивыми девушками – пьющий, но утопленники меня никогда не располагали к подобным утехам, скорее, только к многократному повторению Вильяма нашего Шекспира. – Примус внезапно вскочил из-за стола и, став в проходе, стал громко декламировать, несмотря на предыдущую таинственность:

– Нет, без смеху! Вот тебе, скажем, вода. Хорошо. Вот, скажем, человек. Хорошо. Вот скажем, идёт человек к воде и топится. Хочешь не хочешь, а он идёт, вот в чём суть. Другой разговор – вода. Ежели найдёт на него вода и потопит, он своей беде не ответчик. Стало быть, кто в своей смерти неповинен, тот своей жизни не губил.[26]

– Ты чего, Примус? – испугались девушки.

– Не «чего», а тот самый Шекспир. – Примус вновь заговорщически понизил голос до шёпота, хотя отнести это можно скорее на счёт его склонности к театральным эффектам, потому как в анатомическом зале тем поздним вечером, кроме них, иных стремящихся к знаниям не наблюдалось. – Вот тот дядька был образованнее вас, подруги дней моих суровых. Он так глянул на меня и сказал: «Состояние надо доказать. Без него не закон. Скажем, я теперь утопляюсь с намереньем. Тогда это дело троякое. Одно – я его сделал, другое – привёл в исполнение, третье – совершил. С намерением она, значит, и утопилась»[27]… Подмигнул и добавил: «Судебка – наука точная, парень!» В общем, отпахал я ночь через ночь пару-тройку смен, задружился с коллегами – вот это человечищи! Куда там тем могильщикам из «Гамлета»! Один – такой могучий пропойца! Я ему «чернил» проставил – он мне такого порассказал, ой! Ой, девочки, ой!!! Не для ваших нежных ушек, м-да… Продолжим историю моей честно заработанной тысячи… Наломался я там как-то за ночь так, что сил никаких после занятий в общагу ехать уже не было. Решил пойти да и переночевать на рабочем, так сказать, месте. Тем более там как раз смена этого матёрого человечища была. Я предусмотрительно затарился обожаемыми им сладостными «чернилами» и… В общем, вместо сна мы опять за жизнь и смерть, и тут как раз свежих трупаков подвезли. Свежих – в смысле только подвезли. Потому что свежими их ни один могильщик не назвал бы, да. В общем, вызвался я ему подсобить – товарищеская, так сказать, взаимопомощь. И пока суд да дело, уговорил его башку одного из кадавров мне подарить. Ну, то есть обменять на…. например, двести миллилитров чистейшего медицинского спирта. А он уже добрый такой, что вот так вот секционным таким ножищем – хрясь! – и…

– Примус!!! – завопили подружки.

– И в целлофановый кулёк натурально эту голову и положил. «На! – говорит, – владей, Лёха!»

– Зачем тебе человеческая голова? – с ужасом прошептала Полина. Вольша так и застыла с надкушенным яблоком и, сглотнув, посмотрела на череп, коллективно изучаемый всей честной компанией.

– Да-да, Оленька! «В этом черепе был когда-то язык, его обладатель умел петь. А этот негодяй шмякнул его обземь, точно это челюсть Каина, который совершил первое убийство. Возможно, голова, которою теперь распоряжается этот осёл, принадлежала какому-нибудь политику, который собирался перехитрить самого Господа Бога. Не правда ли?»[28] Кхм, да. Отвечаю на ваш вопрос, Полина Александровна: человеческая голова мне была совершенно ни к чему. В отличие от человеческого черепа. Один ненормальный знакомый одного моего не вполне нормального знакомого страшно хотел иметь у себя на каминной полке, или на крышке рояля, а возможно, что и просто на столе или уж не знаю где – человеческий череп. Только не пластмассовый муляж из магазина «Наглядные пособия», а самый что ни на есть натуральный человеческий череп. И готов был за это вот! – Примус ткнул пальцем покоящееся на столе пособие, – заплатить ровно тысячу рублей. Тысячу!!! Вы понимаете, девочки, что такое тысяча рублей для вашего бедного дядюшки Примуса? Что я имею сейчас? Сорок рублей в месяц до результатов первой сессии. После первой – буду иметь пятьдесят пять повышенной и только в следующем году, когда стану ленинским стипендиатом, – буду иметь сто десять – зарплата старательного чертёжника. Это ж Эльдорадо, чего там говорить! Но даже эти жалкие сто десять будут через год! А сейчас я имею сорок. Против тысячи. Тысяча – это двадцать пять моих нынешних стипендий! Это два года и месяц для обыкновенного середнячка, получающего сорок рэ степухи. Нет, ну конечно, я что-то уже скоро получу в первую зарплату, плюс погрузочно-разгрузочные…

– Примус, хорош калькулировать! – не выдержала Полина. – Что там дальше было-то?!

– Схватил я кулёк с этой головой Олоферна, замаскировал его ещё несколькими пакетами и понёсся в общагу, как самая распоследняя Иудифь, оставив грешному санитару ещё бутылку, чтобы, поработав, упал он на ложе своё, переполненный вином[29]. Господи, прости меня грешного! – Примус перекрестился на висевшую на стене схему больших и малых кругов кровообращения.

Девчонки смотрели на него со смешанными чувствами. Восхищения, недоверия и ужаса.

– Как кто ты понёсся? – уточнила Селиверстова.

– Как самая настоящая предательница. То есть – предатель. Но к этому мы ещё подойдём. Последовательность, последовательность и ещё раз последовательность, барышни! Особенно в повествовании. Так вот, взлетев на свой этаж многогрешной общаги номер два, извлёк я из кладовки цинковое ведро – собственность общежития, кстати, – уложил на дно голову, ухнул сверху пачку каменной соли, налил воды по самые края и поставил на плиту в пищеблоке. Благо пищеблок нашей общаги куда хуже привозного сортира. Ночь была темна, и только похмельные арабы нездешними тенями изредка появлялись в пустых коридорах. Никто не тревожил меня. Я сидел на табуретке, думал о тщете мирской, о суетности всего происходящего и – конечно же! – о вожделенной недалёкой тысяче рублей.

– Ты варил голову?! – прошептала побледневшая до синевы брюнеточка Нила.

– Детка, ты когда-нибудь приготовляла холодец?

– Примус, нас всех сейчас стошнит!

– Вы ж медички, девоньки! Вас не должно тошнить от рассказов. Даже присутствуй вы в том богом забытом пищеблоке той зловещей ночью – вас не должно было бы тошнить, хотя запах, доложу я вам, был…

– Примус!!!

– Да. Простите. Так вот, мои дорогие пташки. Чтобы мышцы, связки, кожа и прочий ливер отделились от кости, надо, так сказать, сырьё долго-долго варить. Чтобы это всё произошло быстрее и чище – раствор должен быть гипертоническим. Отсюда и пачка соли. Вот. Ну, не буду вас утомлять дальнейшими подробностями технологического процесса, утилизацией остатков и так далее, ибо вы и так уже близки! В результате один ненормальный знакомый одного моего не вполне нормального знакомого получил желанный натуральный человеческий череп, а ваш друг, товарищ и брат Примус – тысячу полновесных рублей. Одно лишь тревожит мою совесть и заставляет моё сердце плакать слезами – матёрого человечища уволили. Пришли утром судебные медики на работу, давай кадавров потрошить, ан глядь – у одного башки и нетути. В ментовском протоколе-сопроводиловке есть, а в наличии нет. У ментов есть, а у судебных медиков – нет! Куда девалась? Подсудное ж дело, если что! Кто дежурный санитар? Кто приёмку тел осуществлял?! Хватают матёрого человечища, допрашивают не без некоторого пристрастия, а он им, де, вы чо, мужики?! Ничего не помню! А раз ничего не помню – значит, башки и не было! Под солипсиста, короче, косит. Они ему ментовский протокол суют, а потом – вскрытия. В ментовском есть голова. А у них, на вскрытии, – уже нет. Так вот там по-протокольному и записано, мол, у трупа отсутствует краниум, понимаешь. Какой-то декапитированный труп! Матёрый человечище им и говорит, мол, ребята, вы гоните-гоните, да не загоняйте. Может, те менты до делириума уже допились, а я свою норму знаю! Если нет головы, значит, и не было!