Читать интересную книгу Александр Поляков Великаны сумрака - Неизвестно

Что ж, палачу пора держать ответ.

Кравчинский нервничал, на ходу меняя орудия будущего покушения. От сабли отказался. В просторной квартире на Забалканском проспекте, в мастерской у влюбленной в тем­пераментного «мавра» художницы Александры Малиновс­кой, Сергей подступил к Дворнику, оттащив того от нежных акварелей:

— Я придумал! Возьму с собой пару револьверов, шпаг, эспадронов. Подойду к Мезенцеву прямо на площади и вы­зову его. Да-да, заставлю его принять дуэль. Поступлю впол­не благородно: пусть сам выбирает орудие смерти. Я хочу... Я должен встретиться с врагом только грудь с грудью! Это мой принцип.

Но и грудь на грудь он почему-то сходиться не стал. Взял­ся за револьверы. Метался по городу, бледный, с темными пылающими глазами, точно вынырнувший из тяжкого кош- мерического сна, измучившего его тягостными видениями. Не раз спрыгивал с конки, оставив на площадке недоумева­ющих Тихомирова и Морозова, в пять шагов вдруг догонял какую-то замедлившую ход карету, вскакивал на подножку, рвал цепкими руками дверку, жадно подавался вперед, внутрь, тыча в оцепеневший от ужаса мрак длинным ство­лом веймаровского «медвежатника».

Лев с бьющимся сердцем ждал выстрела, но выстрела не было; он видел, как Сергей прятал револьвер, осклабившись, извинительно приподнимал шляпу и с пружинистой ловкос­тью спрыгивал на мостовую. Однажды вечером он, так же отпустив карету, побежал за конкой, споткнулся и выронил «медвежатник», который, постукивая по булыжникам и рель­сам, покатился под ноги изумленным прохожим. А Кравчин­ский, как ни в чем ни бывало, подхватил револьвер, покло­нился случайной даме с мопсиком на руках и бросился за конкой, удачно притормозившей перед въездом на Садовую.

Нервно хохотал на площадке, обнимая друзей:

— Показалось, его карета, Мезенцева. Думал: ну, все, не упущу.. Уж и стрелять хотел, присмотрелся, а там какой-то барин. Позеленел от страха, трясется. Хорошо, я его в полу­мраке разглядел, а не то.

От смеха «мавр» складывался пополам. Тормошил Тихо­мирова, Морозова.

— Я ему: «Извините, ошибся!» А он: «Ничего, ничего. Имею честь быть. С усерднейшею преданностию.» Так и прошептал: с усерднейшею преданностию. Ха-ха!

Левушка поежился: «А вдруг бы убил? Теперь веселится. Быть может, Сергей болен?»

Глянул на Кравчинского, на Морозова, и вдруг тоже рас­хохотался — громко, безудержно.

Они приехали ночью. Двое в темных одеждах. Кравчин­ский встретил их на своей квартире, которую снимал по под­ложному паспорту. Тихие гости говорили с пришептываю­щим польским акцентом. Старший из них, одолевая лице­вой тик, выложил на стол длинный четырехгранный стилет с удобной массивной рукояткой. Побледневший Сергей взял кинжал, сжал длинными сильными пальцами.

— Хорош.— вышептал тонкими губами.

— Для вас, по специальному заказу, — сказал старший. — Такие были у наших кинжальщиков, которые убивали рус­ских солдат тогда, пятнадцать лет назад.

— Когда мы вышли на улицы Варшавы.— хрипло про­должил второй. — Под знаменами генерала Мерославско- го. Но надо ударить жандарма и крутануть стилет. Тогда будет наверняка.

— И еще. Входное отверстие при ударе очень узкое, — за­кончил старший. — Оно затягивается тканью и не дает кро­воизлияния. Это очень хорошо. Мезенцев не сразу поймет, что произошло.

— Что ж, я все сделаю, — кивнул Кравчинский. — Нужен только повод, свежий случай. Нам сообщали: в Киеве скоро должны казнить нашего товарища Ковальского. Итак, мы отомстим. После выстрела Веры Засулич наше общество го­тово к самым крайним акциям.

— Красиво: ангел мести.— задавив напряженной улыб­кой тик, окончил разговор старший.

Сына священника, члена южного «Общества народного освобождения» Ивана Ковальского по приговору военно­окружного суда расстреляли в Одессе 2 августа 1878 года.

В Петербург привезли его предсмертную записку. Крав- чинский читал вслух, задыхаясь от рыданий. В глазах Пе­ровской стояла голубая влага. Лев видел это и страдал, не понимая от чего больше — то ли от предсмертного привета Ковальского, то ли от Сониных слез.

Бедный Иван писал: «Не будь мучеников, не будь начато христианство кровью, не пустило бы оно глубокие корни в общество. Но наша борьба выше, лучше, святее. Мы борем­ся прямо, непосредственно за истину..»

— За истину! Боремся. — жарко повторил Морозов.

Левушка тоже невольно подался вперед. Все зашумели. А

молчаливый красавец-силач Саша Баранников еще крепче скрестил на груди тяжелые руки.

Сергей продолжил: «Мы сознательно действуем без вся­кой опоры на сверхъестественное. Тем прекраснее будет наша борьба. Тем плодотворнее будут ее результаты. Свет и теплота восторжествуют над мраком и холодом. Победа будет за нами!»

Третьего августа к покушению на шефа жандармов гене­рала Мезенцева все было готово. И даже орловский рысак Варвар был накормлен в тетарсале отборным овсом. Этот выведенный на конном заводе фон Фитингофа жеребец, куп­ленный для революции доктором Веймаром, послужил уже неплохо: умчал от погони князя Кропоткина, а в новогод­нюю ночь 1877-го — спас веселого студента-хирурга Ива­новского, бежавшего из тюрьмы. И Преснякову, грозе шпи­онов, помог.

И надо же такому случиться, что именно в этот день, с ред­кими промельками солнца сквозь белесо-невесомые облака, Николай Владимирович Мезенцев, перелистывая в своем кабинете старые бумаги, вдруг наткнулся на инструкцию Мерославского для польских патриотов, в свое время най­денную после подавления мятежа в Варшаве. В инструкции указывалось на русских нигилистов, на всяких там герце- нистов-лавристов-бакунистов и прочая, прочая как на луч­ших пособников освободительному польскому делу.

— Нет, вы посмотрите, друг мой, что он пишет! — возбуж­денно подался генерал к сидевшему напротив отставному полковнику Макарову, товарищу еще по прежней армейс­кой службе. — Послушайте: «Когда цель будет достигнута, и Польша будет восстановлена, тогда мы этих пособников на­ших, если они в то время окажутся, перевешаем.»

— И хорошо бы, и славно бы! — отозвался полковник, по­игрывая запонкой непривычного штатского костюма: он лишь два месяца как вышел на пенсию. — Вот вам нравы этих борцов за свободу. И приспешников своих готовы вздер­нуть. Что ж, поделом. Каину — каиново, Иуде — иудино.

Макаров помолчал, перестал крутить запонку, выжида­тельно глянул на генерала: «Осунулся. Забот полон рот. Бе­зопасность государственная, жизнь Государя — все на нем. Нигилист из деревни в города перебежал, голову поднял. И все исподтишка, сзади ударить норовит. А Николай Влади­мирович привык к честному бою, открытому..»

А уж об этом седой израненный в боях полковник знал наверняка. Ведь генерал-адъютант Мезенцев не был профес­сиональным полицейским. Молодым армейским офицером он прославился во время Севастопольской кампании, пле­чом к плечу с Макаровым, в ту пору безусым прапорщиком, рубились они с прорвавшимися на пятый бастион янычара­ми, оба были ранены в яростной сече при Черной речке: Ме­зенцев в предплечье, а Макаров — потяжелее, штыком в грудь, да так, что упал у валунов замертво. И Мезенцев спас това­рища, вынес из-под огня и клинков.

В лазарете влюбился прапорщик Макаров в сестру мило­сердия Дашеньку Михайлову, что так небесно улыбалась и, ухаживая за ранеными, оказывала примерное старание. По­том девушку назвали Дашей Севастопольской и наградили золотой медалью на Владимирской ленте «За усердие». Где она теперь, полковник не знал. И поэтому вздохнул от на­хлынувших воспоминаний.

Но знал полковник, что в Отдельный корпус жандармов принимали только лучших офицеров армии, и когда Мезен­цева назначили на должность начальника III Отделения соб­ственной его Императорского Величества канцелярии, Ма­каров порадовался за старого боевого товарища. Многие по­радовались: судьба возвела на поприще государственной де­ятельности столь редкого по качествам человека — честного в высшем значении этого слова, шедшего по жизни прямо и смело, нигде и ни перед кем не скрывающего своих убежде­ний. И вот еще что важно: генерал, несмотря на свое высокое положение, никогда не изменялся в отношениях своих к ста­рым товарищам. Это военный пенсионер Макаров особенно ценил.

— Завтра как обычно? Променады? — негромко спросил полковник.

— Непременно. К чему карета? — тронул седые пышные усы Николай Владимирович. — По Итальянской, на Не­вский, зайдем в часовню у Гостиного, по Михайловской. Нашей дорожкой, да?

Четвертого августа в 8 часов утра генерал вышел из своей квартиры. Макаров ждал друга у парадного подъезда. Они дви­нулись в сторону проспекта, при этом полковник по обыкнове­нию шагал с левой стороны. Привычная прогулка началась.

И землевольцы пошли.

До этого сам Александр Михайлов выслеживал жертву.

От Морозова и Тихомирова «мавр» на сей раз отказался.