Он поймал себя за шиворот уже почти за деревней… разогнался называется. Проскочил. Остановился, оглянулся — и увидел неподалёку от дороги то, чего не замечал раньше: стоящего на возвышении серого человека со склонённой головой. Мальчик вздрогнул, но, приглядевшись, сам над собой посмеялся — это был старый памятник. Антон подошёл к нему ближе — неужели вездесущий Сесар Сантана добрался и сюда? — нет. Памятник поставили много раньше, чем прогремел Сантана. Черты лица сгладились под слоями нанесенной за два столетия краски, а цемент местами выкрошился. Кладбищенскую ограду и деревянный крест, тоже потемневший от времени, скрывали от поверхностного взгляда терновые кусты.
Памятник явно принадлежал к числу тех безликих стандартных изваяний, которые ставили на братских могилах во времена империи, и, может быть, он казался тогда невыносимо пошлым — но налет древности и почтение, с которым селяне ухаживали за безымянной могилой, этот тёмный крест, живые цветы перед ним и повязанный на перекладине креста свежий вышитый рушничок — всё это преобразило штамповку.
Антон несколько минут стоял у ограды. Он плохо знал историю второй мировой: на на ходе войн сейчас в школах внимания не заостряли, ограничиваясь в основном датами решающих сражений. Но, будучи сыном своей мамы и мальчиком любопытным, он с детства имел невозбранный доступ к литературе. Так что он лучше многих помнил, кто там с кем и за что воевал. Полночь тоже началась с идеологических цепочек. А пришла к пищевым.
Антон стукнул ладонью по ограде. Сын своей мамы! О чём угодно готов думать, только бы не возвращаться в деревню. Только бы не искать помощь. Только бы не ошибиться.
Два человека там, у дороги, а он здесь застрял, будто от промедления что-то изменится…
И тут он увидел — то есть, он видел, но только сейчас увидел — свежий рушничок. Свежий. Недавно стиранный. Повязанный на крест.
Идиот! Ну и идиот!
Антон развернулся и чуть ли не бегом вернулся в деревню. Он больше не выбирал и не прикидывал, просто постучался в первые же попавшиеся ворота жилого дома.
Открыла ему смугловатая худощавая женщина в джинсах и ковбойке. Судя по испачканным землей резиновым перчаткам и взрытой клумбе перед домом, она высаживала какие-то цветы.
— День добрый, — сказала она. Точнее, «дэнь добрый» — Антон запоздало сообразил, что перед ним сейчас встанет ещё и языковой барьер, пусть даже не очень высокий.
— Добрый день, — ответил он на приветствие. — Я прошу прощения, но вышла такая история… мы с приятелями путешествовали автостопом, и у нас закончилась еда… и питье. Друг стёр ноги, остался у трассы, мы решили ловить машину — но сначала меня послали купить еды… вы не продадите мне немного?
Брови женщины на секунду исчезли под косынкой.
— В мене тут крамниця, чи шо? — спросила она. — Тут десь написано, що в мене тут магазин, га?
Антон смущенно отступил на шаг назад, а женщина высунулась из калитки и осмотрела свой забор — будто проверяла, не появилась ли на нем чудесным образом вывеска. Антон пробормотал: «Извините», — и повернулся было идти прочь, но женщина окликнула его:
— Гей! Я що, бiгти за тобою маю? А ну заходь!
Через десять минут он был нагружен пирогами с творогом и яйцами, домашней колбасой, домашними же солёными огурцами и двумя пластиковыми бутылями вишневого компота: одним своим, а другим, на полтора литра — хозяйкиным. Хозяйку звали Валя, и кроме бесплатной еды (на которую мальчик смотрел в ужасе — вдвоем с раненым Андреем они все это потребить не смогли бы), она дала ему толковый совет: дождаться на окраине села школьного автобуса, который пополудни будет развозить детей по домам, и на нём доехать до райцентра.
Если бы Антон действительно был хич-хайкером, он бы, без всяких сомнений, воспользовался этим советом. Но он не мог оставить ни Андрея, ни Игоря — особенно Игоря, особенно сейчас, перед полнолунием, особенно здесь, в каких-то двух километрах от этого славного дома, где обижаются на просьбу продать еду и дают даром.
Набравшись духу, он, перед тем как сказать «до свидания» («спасибо» он сказал уже множество раз), выпалил:
— Laudetur Iesus Christus.[31]
Валины брови снова подпрыгнули.
— Я iноземної мови не розумiю, Антосю. Iдь собi, нехай щастить.
Антон внутренне «сдулся». Всё верно: он или слишком умён, чтобы ему везло, или слишком глуп, чтобы распознать везение. Какого лешего он зацепился за этот рушничок? Он значил всего лишь уважение местных жителей к павшим и к традициям. Не больше.
По крайней мере, у него есть еда и питьё…
На полдороги он услышал мотоциклетный рык. Двое парней на мотоцикле «субару» обогнали Антона. Придорожный гравий брызнул из-под заднего колеса. Машина остановилась, преградив мальчику путь. Сидящий сзади спешился. Здоровенный парень. Косая сажень и все такое.
— In saecula saeculorum, amen,[32] — сказал он, приближаясь к Антону. — Может, ты и херовое пиво пенистым называешь? Католики на латыни только в кино говорят. И деревня тут православная. Ты бы лучше сразу «шалом алейхем» сказал. Я Костя. А это Богдан.
Костя (если Андрей был собакой с глазами как чайные блюдца, то это была собака с глазами как мельничные колеса, а где-то ж ещё ходит собака с глазами как круглая башня…) отвел Антона в сад перед одним из заброшенных домов и усадил напротив себя за столик для пикников: два пня и каменная крышка. Богдан демонстративно курил у мотоцикла, показывая, что в разговор вмешиваться не собирается. Поначалу беседа не заладилась, но после нескольких уклончивых ответов Константин твёрдо взял его за руку и сказал:
— Слушай, Антон. Хочешь ты этого или нет, но разговор тут такой: сразу все карты на стол — или гуляй ветер. Мне некогда в шпиёнов играть. Может, ты Христа ищешь, а может — приключений на свою задницу. Ляпнешь потом, где не надо — людям навредишь, а то и чего похуже. Знаешь, почему деревня пустая на три четверти? В этом регионе до последних событий три раза свободную охоту объявляли. Три раза, Антоха, — он для убедительности показал три пальца, крепких и тёмных, как корни. — Или ты мне доверяешь, или — свободен.
Антон вздохнул — хуже точно не будет — и рассказал всё: от кого, куда и зачем он бежал, кого встретил в поезде и где их оставил. Чем дальше продвигался рассказ, тем интенсивнее тер бороду Костя. Когда Антон закончил, средней величины сказочный персонаж решительно поднялся, на ходу доставая из кармана старенький комм.
— Богдан, — распорядился он, набирая номер. — Знайды мени брата Михаила.
Даже Антону было слышно, какой у него ужасающий русский акцент, но местные жители, видимо, очень ценили даже попытку говорить с ними на их языке. Рот юного мотовсадника Богдана на миг округлился — видимо, брат Михаил бы здесь фигурой серьёзной. Но тут же резко, по-солдатски кивнув, Богдан рванул педаль — и растворился в пространстве. Тем временем на вызов Кости ответили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});