Гражданин. За Саврасушкой очередь, рыбочки мои, воробушки? Кто последний?
Евдокимов. Мы.
Гражданин. Все Саврасушки в парк едут… Храп-храп делать… Да здравствует ночь — друг молодежи. Ночью нахально блестят скамейки и по пустым улицам пощелкивают каблучки. «А я усталый старый клоун… и в испуге даже дети убегают от меня». (Строго.) О прекрасная наша молодежь! Вы не подумайте, что я пьян. Не подумали?
Парень. Ну что вы.
Гражданин. Просто я — балалаечник. Представляете, в двадцатом веке быть балалаечником? Ужас. Каждый вечер я порчу настроение современной публике. Трагедия. Ну можно быть после этого трезвым? Ведь правильно? Ведь точно?
Парень. Несомненно.
Гражданин. А я трезв. (Вынимая из-под пальто четвертинку.) Малыш еще не начат. (Парню.) «Бип-бип-бип… я Земля, ищу спутника».
Парень. Нет, мил человек, поздновато.
Наташа (Евдокимову). Всегда так, когда машина нужна позарез…
Евдокимов. Есть предложение…
Наташа. Не надо никаких предложений.
Гражданин (Евдокимову). Можно к вам обратиться?
Евдокимов. Нет, нельзя.
Гражданин. А я нарушу и обращусь. (Протягивая Наташе цветок.) Возьмите этот георгин. Как дань восхищения…
Наташа. Спасибо. (Вынимает из чемоданчика яблоко.) А вы возьмите яблочко. Очень хорошее, из Ташкента.
Гражданин. Прекрасно… Вся история человечества началась с яблока. Прекрасно… Вы добрая. А он злой. Вы от Чернышевского. А он от Достоевского. Я тоже добрый. А мир не приемлет доброту. Вот я говорю: «Дайте мне большое, чистое, настоящее». А мне отвечают: «Возьмите слона и вымойте его в ванне». Вот тебе большое, чистое, настоящее. Уйти из мира, рыбочки мои, воробушки?
Парень. Сделайте одолжение.
Евдокимов (тихо). Слушай, Наташа…
Наташа. Нет, нет!
Евдокимов. Ну перестань. Пойдем ко мне, и от меня вызовем такси по телефону.
Наташа. Я не спешу!
Евдокимов. Ну, пойдем. Ты с трудом держишь этот чемодан. Я все могу вытерпеть в жизни, только не ханжество! Ведь днем ты бы пошла?
Наташа. Но я не спешу.
Шепотом, бессвязный разговор.
Евдокимов. Ты спешишь.
Наташа. Нет.
Евдокимов. Боже мой, вызовем по телефону. Я прошу…
Наташа. Не надо!
Евдокимов. Ну, по телефону. Идем!
Наташа. Идти, да?
Евдокимов. Да, туда.
Наташа. Туда идти, да?
Евдокимов. Туда.
И они уходят.
Гражданин. Тысячелетняя поэма. И он увел ее, как Ромео увел Джульетту… как Фауст увел Маргариту… и еще кто-то увел еще кого-то… Ведь правильно я говорю, ведь точно?
Парень (равнодушно). Несомненно.
Гражданин. Эй, таксист! Саврасушка! Савра-сушка! (Бросается за проезжающей машиной.)
Затемнение.
Квартира Евдокимова. Очень пустая комната. Наташа и Евдокимов .
Евдокимов (говорит по телефону). … Дом семь, квартира пять.
Голос из трубки. Когда нужна машина? Евдокимов. Сейчас.
Голос. Заказ пятьдесят семь. Позвоним в течение часа.
Евдокимов вешает трубку; глядит на Наташу. Она сидит не раздеваясь, в плаще, на краешке кресла.
Евдокимов. Конфеты на столе. Наташа. Спасибо.
Молчание.
Евдокимов. Вы меня сейчас очень боитесь? Наташа. Почему? Вы ведь не волк. Евдокимов. Да, я тоже так думаю… Вы можете снять плащ… А то в этом есть нечто вокзальное. Наташа. Да нет, я так посижу. Евдокимов. Смешно. Мы опять перешли на «вы».
Молчание.
Наташа (стараясь весело). Почему смешно? Я до сих пор не знаю вашего имени.
Евдокимов. Это не бог весть какая потеря. Меня зовут довольно нелепо… Видите ли, я появился на свет, когда моя мать защищала кандидатскую… У нее было плохо с юмором… Короче, меня назвали Электроном. Электрон Евдокимов.
Наташа (смеется). Смеюсь глуповатым смехом.
Евдокимов (без юмора). Зря смеетесь. Может быть, человечество выучит наизусть это странное имя.
Наташа. А вы все-таки страшно смешной товарищ, когда говорите самоуверенным тоном. Просто не тон — аюморочек.
Евдокимов. Вы лучше ешьте конфеты.
Молчание.
Мне подарили эту коробку на день рождения. Я всех угощаю, а она никак не кончается.
Наташа (усмехнулась). Ну если… всех угощаете, — я возьму.
Евдокимов. Да вы снимите, наконец, плащ.
Наташа. Ничего, ничего.
Евдокимов. Вы хотите спросить, где мои родители?
Наташа. Вообще, да.
Евдокимов. Они на юге. Отчим скоро должен вернуться.
Наташа. Вы тоже без отца?
Евдокимов. Тоже. (Хочет пододвинуть стул к ней.)
Наташа. Вы сидите там, ладно? (Чтобы что-то сказать. ) А я хочу купить себе мотороллер и черные перчатки. Вот буду носиться по городу… Глупость, конечно, но все-таки мечта.
Евдокимов. Да… Поэтому давайте договоримся. Это будет ваша зона. (Жест на ее стул.) А вот здесь — моя… А здесь будет проходить условная граница, и я не буду переходить эту границу. Так будет безопаснее. Идет?
Сразу наступило какое-то облегчение. Будто это заявление решало все вопросы.
Наташа (очень радостно). Идет.
Евдокимов. Скоро позвонят.
Наташа. Спать хочется ужасно. Мне осталось до самолета…
Евдокимов (перебивая). Давайте поставим кофе.
Наташа. Давайте!
Евдокимов. У меня есть потрясающая кофеварка. Я ее сам сконструировал. Это лучшая кофеварка в СССР. (Идет в угол комнаты.)
Жужжание кофемолки.
Вы не сидите как именинница, вы ставьте чашки.
Наташа. Где чашки?
Евдокимов. На потолке, наверное.
Наташа (снимает плащ, хозяйственно вынимает из буфета чашки, расставляет на столе). Мы сейчас похожи на столетних супругов. Вам снятся сны?
Евдокимов. Нет.
Кофемолка затихла, потом опять пошла.
Наташа (доставая ложки). А мне снятся каждую ночь. Вы не улыбайтесь. Очень пророческие сны. Однажды я с Котиком… это так моего старшего брата зовут… купила облигацию. Больше для юморочка… И вот мне приснилось: плывет корабль, а на мачте у него наша облигация. Представьте, мы выиграли.
Он подходит к ней сзади.
А еще… Что вы там стоите?.. Мне часто снится такой сон: ночь. Поле. Какой-то кол. Почему-то каска. Она звонит на колу от ветра. Как колокол.
Он вдруг резко обнял ее.
(Вырвалась.) Ну не надо… Ну оставьте… Ну! Не надо же!
Он попытался ее поцеловать, но она вырвалась, оцарапав ему щеку. Он отступил.
Успокоились?
Евдокимов. Да.
Наташа (почти грубо). Все?
Евдокимов. Да.
Пауза.
Вы поймите…
Наташа. Не надо!
Евдокимов. Я хотел…
Наташа (грубо). Да не надо! Все ясно! «Потянуло на любовь», как говорят в Аэрофлоте.
Молчание.
Евдокимов. В каком-то Аэрофлоте…
Наташа. Смешно. С той минуты как вы появились, я подумала: какой одухотворенный товарищ. Вообще, вы мне здорово прожгли обшивочку. Я думала, вы… А вы… А!
Евдокимов. Ерунда. Ведь ты хотела, чтобы я тебя поцеловал! Хотела?
Наташа. Не так! Понимаешь?!
Он сидит какой-то растерянный. Почти жалкий.
(Искоса взглянула на него, и в ней проснулась жалость, которой так боятся женщины; примирительно. ) Какой вы… взъерошенный сейчас.
Евдокимов. «Одухотворенный»… «взъерошенный»… У тебя жуткий лексикон.
Наташа. Ну вот. И смех глуповатый, и лексикон… Все плохо. А вообще, я люблю, когда меня ругают… Я вас здорово оцарапала?
Евдокимов. Прилично.
Наташа. У меня есть духи. Вы продезинфицируйте.
Евдокимов. Это только когда кошки царапают, нужно дезинфицировать.
Наташа. Ну вот, я уже кошка. При чем тут кошка?
Евдокимов. Ладно, успокоились. (Презрительно.) Хватит об этом. Я вас больше никогда в жизни не буду целовать.