Читать интересную книгу Девочки - Надежда Лухманова

— В чем дело? Чего тебе?

— Ты знаешь, нас больше не хотят пускать в лазарет к Салоповой.

— Ну-у? — Франк присела на парту, возле потеснившихся Евграфовой и Ивановой. — Отчего так?

— Да вот спроси, — Чернушка указала на Иванову.

— Это все каракатица Миндер нажаловалась, говорит, с утра до вечера шмыгают по коридору, мешают ей давать уроки музыки, ведь она с кофульками занимается, ну, говорит, рассеиваются.

— Да с чего это она, ведь никто из нас в музыкальную не заходит. Надо поговорить с Марьей Ивановной.

— Страсть у этой Франк звать их всех по имени и отчеству. По-нашему — Каракатица, а по ней — Марья Ивановна.

— Да ведь пора же нам, медамочки, бросить эти прозвания, ведь мы выпускные.

— Поехал Баярд на высоком конеВ золотом зипуне.Конь, что ни шаг, оступается,А наш рыцарь в пыли все валяется! —

затянула Евграфова песню, которой дразнили Франк. Франк вскочила.

— И буду, и буду всех звать по имени и отчеству, зато и сама буду Надеждой Александровной Франк, а вы из института выйдете и все останетесь «бульдожками», «чернушками», «свинюшками», «зверюшками».

— А ты — выскочка, в «передовишки» лезешь, — выпалила Чернушка, только недавно усвоившая слово «передовая». Сидевшие девочки расхохотались, повторяя: «передовишка».

— А ты, а вы… — Франк не находила слов и только, блестя глазами, трясла своей рыжей головой.

— А к Салоповой так и не пойдем, — закричала Иванова, заглушая спор.

Начавшаяся было ссора сразу заглохла.

— Нет, пойдем, — упрямо заявила Франк, — я, по крайней мере, иду.

— Да ведь не пустят.

— И не пустят, да я пойду. Ведь опасно только по парадной пробежать да нижним коридором, а уж влетим в лазарет — Вердер не выгонит. Кто со мной?

— Конечно, я! — Чернушка, веселая, ласковая, схватила за руку Франк. — Вместе, да?

И девочки, забыв ссору, уже целовались и строили план операции.

Вечером, в семь часов, когда Билле углубилась на кафедре в какой-то немецкий роман, Чернушка и Франк незаметно шмыгнули из класса, слетели по лестнице, проскользнули мимо швейцарской, пока Яков отсутствовал, так как при случае он мог и наябедничать. Тихонько, едва касаясь пола, промчались по нижнему коридору, где налево шли музыкальные классы, а направо были комнаты Maman, и благополучно появились в лазарете перед очами добродушной толстой Вердер — лазаретной дамы. Обе девочки, едва сдерживая дыхание, присели и объявили, что присланы из класса узнать о здоровье Салоповой. Вердер похвалила девочек за внимание, но объявила им, что больной хуже и доктор не велел никого пускать к ней.

Опечаленные Франк и Чернушка возвращались назад, волоча ноги и уже не заботясь о том, что могли быть пойманы.

Из крайней комнаты раздавались по-детски неуверенные гаммы и крики Миндер, бранившей какую-то «кофульку».

— Вот злющая! — проговорила Чернушка, прикладывая ухо к двери. — Так и шипит, — и вдруг, приложив губы к замочной скважине, Чернушка сама зашипела, как подошедший самовар. Франк, зная, что Миндер до смерти боится кошек, громко мяукнула, и обе девочки, охваченные непреодолимой жаждой озорства, накинув передники на голову, пролетели мимо швейцарской, из-за стеклянной двери которой теперь глядел на них во все глаза Яков. Мимо бельевой, столовой не переводя духа взвились по второй лестнице в третий этаж и, вбежав в свой дортуар, бросились, едва дыша, на кровати.

— Ой, не могу, ой, не могу! — кричала Франк. — Миндер, верно, умерла со страху.

— А ведь Яков-то нас видел; я, знаешь, посмотрела, из-под передника, а он так и вытянул шею за нами.

— Ну да где ему узнать. Мы летели-то как вихрь.

Девочки отдышались. Франк достала из своего ночного шкапика пеклеванник и красную глиняную кружку, наполовину наполненную патокой.

— Когда ты купила? — и Чернушка облизнулась.

— Утром посылала истопника, он сам мне и в шкап поставил.

Девочки разделили пеклеванник, вынув мякиш, налили в образовавшееся углубление патоку, снова закрыли его мякишем и затем с наслаждением принялись уписывать необыкновенное блюдо. Пеклеванник с патокой, молодая репка, свежие огурцы считались первым лакомством.

Покончив с трапезой, вымыв руки в умывальной, подруги оправили свои волосы, пелеринки и уже чинно, благовоспитанно спустились в класс. В коридоре было шумно, посередине стояли две «чужие» классные дамы, возле них Миндер, взволнованная, вся в пятнах, что-то быстро рассказывала, поводя короткими ручками. Группы воспитанниц двух старших классов окружили их. Когда Франк и Чернушка показались в конце коридора, Миндер заметила их и что-то быстро проговорила. Все головы обернулись к ним, и, когда девочки, уже встревоженные, подошли ближе, десятки пар любопытных, веселых, злых и подозрительных глаз уставились на них.

— Я сейчас всех выведу на чистую воду! — шепнула Миндер и раздвинула кружок любопытных.

— М-lle Франк, где вы сейчас были?

— Я? — Франк оглянулась на Чернушку. — Мы?

— Нигде, — выпалила Чернушка, — мы здесь. Девочки, окружавшие их, расхохотались.

— Il n'у a rien de drole dans tout ceci,[105] — строго объяснила Черкасова, красивая, несколько сутулая классная дама шестого класса. — Дело в том, — продолжала она, подходя к Чернушке и Франк и глядя на них большими, выпуклыми, всегда насмешливыми глазами, — что m-lle Миндер оскорблена и этого так не оставит, потому что оскорбили ее взрослые девушки — грубо и сознательно.

Чернушка и Франк, встревоженные, подавленные холодным и презрительным тоном Черкасовой, побледнели, поглядели друг на друга и опустили голову.

— А вы, кажется, уже понимаете, в чем дело? — еще язвительнее продолжала Черкасова. — М-lle Миндер, виновные найдены, мне кажется, они даже и не думают отпираться. Mechantes et mauvaises petites sottes![106] — проворчала она уже про себя.

Франк и Чернушка вспыхнули, но раньше, чем они решились ответить, Миндер налетела на них.

— Я этого так не оставлю! Я никогда не прощу такого оскорбления. Я сейчас иду к Maman. Вам обеим не дадут ни аттестата, ни диплома. Или я подам в отставку, или вас выгонят из института! — Миндер вся тряслась и едва выговаривала слова от злости. — Где карандаш, где карандаш, которым вы писали?

Франк и Чернушка переглянулись, и обе выговорили вдруг, как бы спрашивая одна другую:

— Какой карандаш?

— Синий, синий, тот самый, которым вы это написали.

— Да никакого у нас нет синего карандаша, ничего мы не писали.

— Как не писали, да как вы смеете отпираться после того, как сами сознались?

— Да в чем мы сознались? — закричала Франк.

— Вы к Салоповой бегали? — начала до сих пор молчавшая классная дама Иверсен.

— Ну, бегали, — в голос отвечали обе пойманные.

— А кто вас пустил?

— Никто! — отвечала уже дерзко Франк.

— А теперь вы откуда? — вставила Черкасова.

— Мы?

— Да что вы, как сороки, обе в один голос отвечаете? Франк, ступайте сюда и отвечайте только на вопросы, а вы, Вихорева, молчите. Где вы сейчас были? Ну, Франк, без лжи.

— Я никогда не лгу. Были в дортуаре.

— Что вы там делали?

— Ели пеклеванник с патокой.

— Как? Еще новая гадость! Ну, это мы разберем после. Что вы делали, когда пробегали внизу мимо музыкальной комнаты?

— Постойте, постойте! — Миндер схватила Черкасову за руку. — Я хочу только спросить, знали ли вы, Франк и Вихорева, что именно я давала урок?

— Конечно, знали.

— Почему же это «конечно»? — снова язвительно подхватила Черкасова.

— А потому, что Fraulein Миндер всегда за уроком музыки так бранится, что слышно на весь коридор.

— Gott, wie frech![107] — Миндер всплеснула короткими руками.

— Хорошо. Так вы, Вихорева, что же сделали?

— Я? Да ничего, я только приложила губы к замочной скважине и зашипела.

— Как зашипела? Не сметь смеяться! Фыркнувшие слушательницы струсили.

— Как же вы зашипели, Вихорева? Покажите ваше искусство.

— Так, ш-ш-ш, как кошки шипят. Окружающие снова фыркнули.

— А вы, Франк, что сделали?

— Я громко мяукнула.

— Зачем?

— Fraulein Миндер очень боится кошек.

— А дальше, дальше что вы сделали?

— Дальше ничего, мы накинули передники на головы и убежали.

— Неправда! Неправда! Вы оскорбили меня еще и письменно. Вы написали на дверях синим карандашом: «Машка дура».

— Так почем же вы знаете, что это было написано именно о вас?

— Ага, Франк, вы не отрицаете, вы только хотите теперь обернуть это в другую сторону. Я Мария Ивановна, вы это хорошо знаете, значит, надпись касалась меня.

— Ах, оставьте вы меня в покое! — вдруг с нервными слезами закричала Франк. — Ничего я не писала и синего карандаша у меня нет. Я уверена, что эта надпись вас и не касается, мало ли у нас Маш. — И Франк, круто повернувшись, ушла в свой класс, за ней побежала Вихорева; любопытные, выслушав историю, помчались рассказывать ее в свои классы, дамы разошлись, убежденные, что виновная найдена, и Миндер покатилась снова в нижний этаж, на этот раз жаловаться Maman. В пересказе Миндер у Maman сложилось впечатление, что Франк сделала дерзость намеренно, с необыкновенной грубостью. Виновность Вихоревой как-то вдруг отпала, и всем стало очевидно, что виновата одна Франк.