Король посмотрел на него с отеческим состраданием и подвел его к двери.
— И не теряйте ни минуты! — напутствовал он.
— Ваше величество не будет меня сопровождать?
— Я к вам сейчас присоединюсь… Надо отдать несколько распоряжений по поводу этого брака… Идите, Луи, идите, сын мой.
Дофин вышел и вздохнул полной грудью. Король подозвал де Бриссака.
— Сударь, — сказал он, — проводите господина де Нанжи в гостиницу. Оставайтесь там до тех пор, пока мы не пошлем за ним. До тех пор, слышите? Не отходите от него ни на шаг! За этого человека вы отвечаете головой. — И, обращаясь к молодому дворянину, он продолжал: — Вам мы окажем честь подписать контракт, и мадам де Нанжи получит в приданое сто тысяч ливров, которые мы попросим ее принять на память о доброй услуге, оказанной жене дофина. А вы, получив от господина де Поншартрена патент полковника, станете командиром одного из наших провинциальных гарнизонов. Медовым месяцем вы насладитесь далеко от двора и дворцовых сплетников.
И король, подавляя дворянина взглядом тяжелее той горы, с которой Зевс низвергнул титанов, произнес:
— Вспомните Фуке и Лозена, и не дай вам бог неповиновением снова вызвать наше недовольство.
Господин де Нанжи смиренно поклонился Людовику, что смягчило гнев короля, и отправился за господином де Бриссаком, не смея поднять глаза на мадемуазель де Шато-Лансон.
Бледная, как статуя, она стояла неподвижно, оперевшись на стол. Видно было, что она держится из последних сил и вот-вот упадет. Людовик подошел к ней.
— Мадемуазель, — произнес он мягко, — мы разгадали вашу военную хитрость и охотно прощаем ее, потому что она свидетельствует о вашей привязанности к госпоже. — И, немного помолчав, добавил: — Ей больше нет никакого резона прятаться. Выходите, мадам. Теперь можете выйти. Я один стану свидетелем вашего стыда.
Дверь чулана скрипнула, и герцогиня Бургундская растерянная, трепещущая под тяжелым взглядом опечаленного и разгневанного монарха, не поднимая глаз, вышла из своего укрытия.
— Во имя Неба, — пробормотала она, дрожа, как в лихорадке, — прошу ваше величество позволить…
Людовик сурово прервал ее:
— Хотите оправдаться?.. Напрасный труд… Предоставьте времени исцелить рану, которая кровоточит в сердце короля и отца… Конечно, при условии вашего примерного поведения. — И не в силах сдержаться король возвысил голос: — Знаете ли вы, что заставили короля краснеть?.. Что ему пришлось тревожиться за честь фамилии, за счастье своего дитя?.. В конце концов, вы подвергли короля — второго после Бога властелина мира — опасности сделаться посмешищем в глазах придворных, предметом глумления для народа, объектом издевательств для врагов? А ведь вызывающий жалость государь — это в сто раз хуже, чем бунт или поражение.
Принцесса умоляюще протянула к нему руки:
— Сир, не за себя решаюсь просить!..
— А за кого же тогда? За вашего сообщника, может быть?..
Жена дофина испугалась.
Король побагровел от злости, однако сдержал порыв ярости и продолжал:
— Благодарите эту девушку, она погубила себя, дабы спасти вас… В противном случае мне пришлось бы признать перед всеми столь некрасивый поступок, и этот скандал стал бы смертельным ударом для вашего мужа, наследника престола.
Король замолчал. Потом тяжело вздохнул и с грустной улыбкой продолжал:
— Когда-то я любил вас как дочь… Когда-то вы были моей радостью, утешением в старости! Когда-то я мечтал о будущей королеве Франции, столь же чистой, сколь и прекрасной!..
— Сир, вы надрываете мне сердце!.. Простите! О, простите!.. — госпожа Вивианы бросилась перед ним на колени.
Король удержал ее. Он никогда не умел и даже сейчас не смог устоять перед обаянием этой молодой женщины.
— Наверное, позднее я вас прощу, — пробормотал он. — Но будет ли толк из этого жестокого урока? Послужит ли он вашему исправлению?
Однако, уже упрекая себя за то, что поддался чувствам, он снова спрятался за маску суровости.
— Но оставим этот разговор, мадам. Надо принять меры… Карета, думаю, ждет вас где-то поблизости… Садитесь и немедленно возвращайтесь в Медон, чтобы сейчас же встретиться с супругом…
— Сир, я хотела бы вас просить за этого великодушного друга… — указала герцогиня на Вивиану.
— Сейчас мы займемся ею… Но повторяю: поезжайте скорее… И впредь надеюсь на ваше благоразумие! — И придав лицу выражение, при виде которого дрожал весь двор, король сурово сказал: — И позвольте вам напомнить, что иначе мы будем обязаны выполнить двойной долг — государя и главы семьи — и отошлем вас к вашему отцу, перед которым вам нечем похвалиться, или откроем двери монастыря.
Никогда прежде принцесса не слышала из уст Людовика подобных речей. Задыхаясь и трепеща, она вышла.
Все это время мадемуазель де Шато-Лансон стояла у стола и беспомощно улыбалась, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Несколько мгновений король смотрел на нее и наконец благосклонно поинтересовался:
— Кажется, вам все это не по вкусу, мадемуазель? Конечно, понимаю, насколько тягостна вся эта сцена, но теперь благодаря вашей героической самоотверженности порядок восстановлен — по крайней мере видимый. Отчего же боль и страх так исказили ваше личико?
— Сир, — пробормотала она, — это замужество…
— Допускаю, оно кажется вам скоропалительным… Но как по-другому развязать узел, завершить эту благородную комедию в глазах всего света?.. Как исправить положение, которое вы сами же создали своим благородством?
— Но, сир, я не люблю господина де Нанжи, и господин де Нанжи не любит меня…
— У господина де Нанжи горячая голова, но он добрый и честный дворянин и сумеет оценить ваши высокие душевные качества… Когда он излечится от безрассудной страсти и научится вас понимать, не сомневаюсь, он окажется превосходным супругом, заботливым, любящим и нежным… Да вы и сами привяжетесь к нему и сможете ответить на его чувства. Уверен, еще будете благодарить меня позднее за неожиданную развязку, сделавшую возможным счастье вас обоих.
Вивиана выпрямилась.
— Сир, — произнесла она решительно, — этот брак невозможен.
— Невозможен?! — вспыхнул Людовик, как всегда, при виде препятствия, мешавшего ему осуществить свой каприз.
— Невозможен! — повторила девушка еще тверже.
— Отчего же, позвольте вас спросить? Смелее. Не бойтесь сказать правду королю.
— Потому что я не только не люблю господина де Нанжи, но к тому же люблю другого: доблестного и законопослушного дворянина, и я дала ему слово…