Поэтому военные операции проводились исключительно для того, «чтобы устранить и ликвидировать бандитский элемент» и «очистить зараженные бандитизмом районы»{443}. План операций ЧК, представленный в ЦК на вторую половину 1921 г., включал раздел «о чистках Самарской, Саратовской и Тамбовской губерний и территории поволжских немцев». ЧК полагала, что главное — это «изъятие всех активных участников восстаний из указанных районов и переброску их в отдаленные губернии»{444}.
Ведущим теоретиком и практиком антибандитских операций был Михаил Тухачевский, чья операция против антоновщины в Тамбовской губернии стала образцом для будущих «антибандитских» кампаний. Его задачей, согласно целому вороху официальных постановлений и приказов, было, во-первых, занять территорию, а потом устранять, выкорчевывать и ликвидировать бандитский элемент{445}. Использовались все отработанные приемы принуждения — «немедленное физическое уничтожение», концентрационные лагеря, взятие заложников. Самые вредные «бандитские элементы» приговаривались к расстрелу специальными «тройками». Остальные бандиты и их семьи, равно как любой человек, заподозренный в бандитизме, и его семья подлежали высылке в глубь России для содержания в концентрационных лагерях. К августу 1921 г. советские власти в Тамбове посадили в тюрьму или депортировали 100 тыс. человек, 15 тыс. — расстреляли{446}. Самой позорной мерой, применяемой Тухачевским в этих операциях, было использование против взбунтовавшихся деревень ядовитого газа, изобретенного в годы Первой мировой войны{447}. Методы Тухачевского традиционно приводят в качестве примера военного проявления большевистской жестокости. Но он получил военное образование при старом режиме, где, вероятно, изучал военную статистику, а затем прошел Первую мировую войну. Начальник штаба Тухачевского в самый разгар тамбовской операции, равно как все его непосредственные военачальники по планированию антибандитских операций, были плодами образования императорского Генерального штаба.
Покончив с антоновщиной, советские войска сразу отправились бороться с бандитизмом в другие районы. Туда они принесли свои методы. Для борьбы с бандитизмом, вспыхнувшим на Дону в 1921 г., партийные чиновники в июле того же года учредили Донское областное военное совещание по борьбе с бандитизмом, подчиненное Всесоюзной комиссии по борьбе с бандитизмом. После того как политика амнистии провалилась, и бандиты, как следует из докладов, захватили 30% этой территории, Донское областное военное совещание в сентябре 1921 г. обратилось к карательным мерам, т. е. к расстрелам и взятию заложников{448}. Председатель северного участкового военного совещания описывал свою задачу таким образом: «Уничтожить совершенно живую силу бандитизма и всех его пособных сил….Для этого необходимо всеми способами и средствами: (1) выловить всех лиц, участвовавших в бандах непосредственно, и выловить всех тех, кто оказывал содействие отдельным шайкам бандитов, и (2) затем часть из них беспощадно уничтожить, а остальных выселить за пределы области»{449}.
В 1926 г. Тухачевский подвел итог уроков, вынесенных из его антиповстанческих операций в ряде статей{450}. Он подчеркивал, что командиры должны действовать как на политическом, так и на военном фронтах. Но «в районах прочно вкоренившегося восстания приходится вести не бои и операции, но, пожалуй, целую войну, которая должна закончиться прочной оккупацией восставшего района… ликвидировать самую возможность формирования населением бандитских отрядов. Словом, борьбу приходится вести не с бандами, а со всем местным населением». Перед каждой операцией «органы ЧК или ГПУ должны составлять возможно более полные списки как бандитов… так и тех семей, откуда они происходят»{451}. Один список от Тамбовской операции 1921 г. содержал более 10 тыс. таких имен{452}. Такие люди либо подлежали депортации, либо попадали в концентрационные лагеря. Тухачевский заканчивает свой обзор «общими выводами»:
«Из репрессий наиболее действительными являются: выселение семей бандитов, укрывающих своих членов, конфискация их имущества и передача его советски настроенным крестьянам. Если выселение трудно организовать сразу, то необходимо устройство широких концентрационных лагерей… При выполнении этих условий чистка населения будет протекать в полном согласии с действиями Красной Армии против тех или других банд. Банды будут истребляться или на поле боя, или извлекаться из их территориальных округов во время чистки»{453}.
Рассматривать военные операции через такую социальную призму не было ни русской, ни большевистской аномалией. Многие предложения Тухачевского, в том числе его настойчивое утверждение о независимости военной деятельности и политических инициатив, уже высказывались десятком лет ранее Юбером Лиоте, ведущим теоретиком и практиком французской колониальной войны в Алжире, Индокитае, на Мадагаскаре и особенно в Марокко{454}. Лиоте тоже утверждал, что надо не просто сражаться с бандитскими формированиями, но изменять социальное окружение таким образом, чтобы оно стало враждебным им. Подавляя большое восстание в Марокко в 1924 г., Лиоте даже требовал, чтобы его начальство позволило ему использовать ядовитый газ против восставших. (Париж ответил отказом. Испанские войска не растерялись и применили газ против марокканских повстанцев в своей зоне{455}.)
Когда опыт тотальной войны и революции расширил методы, ранее используемые ограниченно в колониальном контексте, Советская власть вновь перенесла эти более масштабные практики на окраины. Советские кампании на протяжении 1920-х гг. в Чечне и Средней Азии были социалистическими попытками уничтожить ислам. Докладывая об успешном завершении антибандитской операции в Чечне в 1925 г., глава Военно-революционного совета СССР вполне доверял урокам, которые советские войска вынесли из прошлых кампаний в годы Гражданской войны и борьбы с «бандитами» на Украине и в Тамбове{456}. Советская власть продолжала заниматься статистикой и практиковать «политику населения» вплоть до сталинского периода.
В свете этого хорошо известно и гораздо более масштабное применение насилия Советским государством в последующие десятилетия, которое осуществлялось в концептуальных рамках, дающих возможность построения социалистического общества, отсекая злостные элементы, грозившие осквернить его. И вера в возможность создания чистого социалистического общества путем политического вмешательства, и специфические методы, используемые для спасения этого общества, предшествовали Большому террору. Следовательно, насилие государства в 1930-е гг. было радикальным расширением и распространением ранее существовавших стремлений. Раскулачивание, зачастую считающееся первым залпом кампании, которой мог руководить только Сталин, имело поразительное сходство с кампанией расказачивания, проводившейся на десять лет раньше. Действительно, единственный плодотворный способ понять раскулачивание — это видеть в нем упреждающую, антибандитскую кампанию в общесоюзном масштабе, попытку отсечь «вредный» элемент, а не войну с крестьянством в целом. Советские оперативные приказы раскулачивания ставили цель очистить колхозы от кулаков и прочих контрреволюционных элементов{457}. Большой террор был точно так же направлен на уничтожение «элементов», на этот раз «антисоветских», «контрреволюционных» и «социально чуждых». Партийный Пленум (февраль-март 1937 г.) — переломный момент в развертывании Террора, — вдумчиво обсуждал мнимое наличие множества «антисоветских элементов» в советском обществе. Снискавший позорную известность Приказ НКВД за № 0047 «Об антисоветских элементах» назначал расстрел «самых враждебных… элементов» и десять лет лагерей для менее враждебных. С чудовищной точностью Советское государство намечало по каждому району контрольные цифры всех «антисоветских элементов» (259 450 человек) наряду с точным количеством относившихся к первой «самой враждебной» категории, подлежавшей расстрелу (72 950) — количество, приблизительно равное 10% от всех казней, осуществленных в 1937–1938 гг.{458} В последующие десятилетия, до самой смерти Сталина в 1953 г., Советское государство продолжало отсекать одни «элементы» населения и вживлять другие.
Рассматривая поощряемое государством насилие против разных социальных и этнических групп с 1917 г. до самой смерти Сталина, замечаешь не то, что режим движется зигзагом от одной репрессии к другой.
Скорее видишь государство, постоянно стремящееся вылепить свое население, согласно прикладной науке об обществе. Конечно, интенсивность и размах советского насилия сильно видоизменялся, и отдельные категории преследования тоже менялись. Но Советское государство оказалось удивительно последовательным в работе с определенным шаблоном политики населения, предполагавшим, что некие элементы среди населения можно идентифицировать и что благополучие населения требует либо изъятия, либо ликвидации вредоносных элементов.