Я включил плеер и несколько раз прослушал песню «The End», написанную Джимом Моррисоном после месяца, проведенного в пустыне.
* * *
На горизонте показалось маленькое поселение, погонщики стали уверять, что именно там «everything possible», и все немного оживились.
Въехав в деревню, мы нашли там только поилку для верблюдов, у которой уже нежилось десятка два животных. Спешились, напоили своих верблюдов, прошли сквозь весь поселок и, не получив ни пепси, ни мазы, продолжили свой путь.
Опять началась бескрайняя, сухая пустыня, не предвещающая перемен. Волосатый с актером, потрясенные вероломством Баги, все повторяли: «Baga! Why like this!? Why like this!? Where is maza Baga? I’ll give you hundred rupies for maza, why like this!?»[103]. На что ошеломленный суммой Бага стал весело их успокаивать, приговаривая: «Shanty, shanty, slowly slowly, later everything possible».
* * *
…Солнце уже ласкает линию горизонта, в вагон влетел вихрь песка, скрыв от меня проходящего по коридору торговца овощами и соседа-расту, поглощенного чтением «Гарри Поттера». Пустыня за окном стала красной, огромное желтое солнце спряталось за сторожевой вышкой какой-то военной части – небольшого квадрата, окруженного колючей проволокой…
Отдыхающий Калу
* * *
Солнце клонилось к западу и зной начал спадать, ехать стало легче и пустыня оделась в более мягкие краски – из ослепительно белой она стала красновато-оранжевой. Будучи в седле уже добрых четыре часа, я мечтал только об одном – поскорее расстаться с Кеке. Будто угадав мои мысли, наконец появились белые волнистые дюны, погонщики объявили привал и все, забыв о порядке в караване, устремились к единственному торчащему из песка пышному кусту.
Обогнавший меня Кен опять угодил в кактус и, чудом избежав укуса верблюда, долго пытался заставить непослушное животное опустить его на землю.
Все разлеглись на одеялах около костра, где вовсю кипели приготовления к ужину. Тем временем израильтяне достали заначки печенья и принялись угощать всю компанию, я же извлек патронтаж с косяками, приготовленными накануне, и запустил несколько по кругу.
Отдохнув, я и Кашкет отправились в дюны смотреть на закат. Вернулись уже затемно. Ужин был готов – все получили по тарелке риса с овощами и по безлимитному количеству чапати. Затем, откуда не возьмись, перед нами возник индус с мешком льда, в котором лежали стеклянные бутылочки миринды, пепси и пива – это было божественно!!! Хоть он и барыжил ими по двадцать пять рупий (реальная цена пять рупий), все купили по паре.
Израильтяне запустили ответную вереницу косяков, и мы долго лежали на спине, слушая песни погонщиков и глядя на загорающиеся звезды. Вокруг стояла тишина, только изредка фыркали верблюды, расположившиеся на ночлег в соседней ложбине между дюнами.
Погонщики предложили нам перебраться в дюны, подальше от куста и верблюдов, которые привлекали к себе множество насекомых. Потом они достали из мешка с верблюжим кормом литровую бутылку местного виски с красной надписью «Aristokrat» и предприняли неудачную попытку всучить ее нам. Вдруг с куста посыпалась тьма здоровенных жуков. Актер, включив фонарик, посветил в сторону куста, откуда в рассыпную бросилось целое племя тушканчиков, и Волосатик объявил, что хоть он и не хочет никого пугать, но на закате они видели в дюнах кобру, а где грызуны – там и змеи. Все единогласно решили переместиться подальше. Отошли метров на двадцать на вершину дюны, Белял и Бага постелили одеяла и выдали по одному впридачу. Причем Бага демонстративно распределял страны на песочной карте, командуя:
– Japan here, Israel here, Russia here!
Так и улеглись. И только сейчас я увидел небо, уже совсем темное и сплошь в звездах.
Да, скажу я вам, такого неба я не видел нигде, разве что высоко в горах, но там оно немного другое. Млечный Путь, словно окаменевший позвоночник мамонта, отчетливо нависал над нами. В нем можно было разглядеть пучки микроскопических звездочек, мутные пятна плоских и ярких скоплений. Все небо было в не виданных мною созвездиях, а те, что я знал, было не отыскать – ковш Большой Медведицы стоял на ручке, упираясь в линию горизонта, а Кассиопея болталась своим зигзагом где-то в центре.
Я запустил еще пару забитых снарядов в сторону Японии и Израиля, спустя полчаса от них последовали ответные выстрелы, и Кашкет задвинул научный рассказ, удивляя меня своими познаниями в области астрономии. Катя уже битый час слушала Dawid Bowie, как тут, совладав с техникой, у израильского лагеря прорезался звук – Miles Davis – All Blues. Мы лежали и молча смотрели в безумное небо под звуки джаза в пустыне Тар[104].
* * *
Почему бесплодная земля, сотни раскаленных километров и невыносимо голубое небо вызывают восторг, а не тоску и ощущение собственной никчемности…
Собственно, никакой экзотики или романтической прелести – только зной, жажда, шум в голове и нескончаемое зловоние газов от идущего впереди верблюда.
Почему пустыня? Очевидный ответ – ни я, ни Арсений прежде тут не бывали. Но вряд ли мы затеяли все это только из любопытства.
С самого начала у нас не было точных планов, да и не хотелось их придумывать, мы наугад тыкали пальцем в карту Индии, и ехали, не задаваясь вопросами «куда» и «зачем». Все остальное – обстоятельства. Они могли что-то дополнить или изменить, но хозяевами, как нам казалось, всегда оставались мы сами. Сейчас вокруг было только одно обстоятельство – пустыня Тар. И снова главный вопрос – что я тут делаю?
Пустыня, с ее неизбежной тоской и упрямством песчаных бурь, дает больше, чем размеренная жизнь с философским словарем.
Когда, сидя на верблюде, с отекшими ногами, под злым солнцем, спрашиваешь себя – «зачем я тут», пустыня отвечает – «чтобы быть». И это донельзя простое, и, пожалуй, нелепое словосочетание, здесь в пустоте, наполняется огромным смыслом.
Марево от потрескавшейся земли, полукруг горизонта, сливающийся с небом. Гул в голове от тишины. Вода, которая превратилась в кипяток. Все вокруг уходит под мантию Майи. Под покрывалом иллюзий скрывается реальность.
Нельзя сказать, что Тар – красивая пустыня. Красивым может быть силуэт одиноких странников, утопающих в дюнах этой пустыни, но не сама она. Поэтому фраза «красивая пустыня» кажется несколько сомнительной.
В пустынях нет привычной красоты, в них есть что-то другое.
Судьба порой наносит удары, которые человек не в силах понять, и потому принять. Но в пустыне рок показывает себя таким, каков он есть – неумолимым и неподвластным. В этом есть что-то восхищающие и вечное. Тут, в пустыне, проще смириться с судьбой и ее прихотями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});