Я молчал. Все в голове смешалось. Не было никакого ответа на эти вопросы, ничего я не мог сказать.
– А если…
Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине, останавливаясь. Я глянул в окно.
– Брат Рууд, дозор армейский!
– Не бойся, брат…
Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных кирасах, десяток солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке был двуствольный пулевик. О чем говорят, слышно не было, но, похоже, ответы возниц их не удовлетворили.
– Брат Рууд…
– Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит человек со Словом к вещи составной. Например – к нашей карете. Берется за колесо, да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета, или вообще ничего не случится? А что с нами, в карете сидящими, будет? В Холод не уйти, значит, на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя…
Дверь открылась. Офицер с пулевиком заглянул внутрь. Почтительно произнес:
– Святые братья…
– Мир тебе, слуга Дома, – невозмутимо отозвался Рууд. – Так вот, рассуди, брат, что случится?
– Не знаю, – сказал я учтиво, голову склоняя. – На все воля Искупителя и Сестры…
Не пересказывать же ему, как Марк в планёр вскочил, чтоб не дать летунье его на Слово взять.
– Святые братья, – с легким нажимом повторил офицер. Брат Рууд повернулся к нему:
– Мир тебе. Говори.
– Из вольного города Амстердама запрещен выезд, – сказал офицер. Властно, но под этой напускной твердостью пряталась неуверенность. Наверное, не один экипаж он этой ночью назад завернул, но вот что сейчас делать – не знал.
– Я знаю, офицер. Только касается ли этот приказ нас?
– В приказе сказано – всем без исключения…
– Повтори приказ дословно.
Офицер кивнул, явно обрадованный предложением. Чуть прикрыл глаза, произнес:
– Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома, запрещен для всех без исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а также отдельных путников, проверять в поисках беглого каторжника Ильмара, после чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар или младший принц Дома Маркус будут замечены или хоть подозрение в том появится…
– Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам запрещает город покидать?
– В приказе не сказано ни о каких исключениях.
– Как твое имя, офицер?
– Рейнгарт, святой брат.
Рууд молча достал бумаги. Протянул офицеру два листа. Тот молча начал читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на Рууда.
– Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в той части, что касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два смиренных брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности.
– Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! – с мукой в голосе воскликнул бедолага Рейнгарт.
– Беру твой проступок на себя, брат, – безмятежно ответил Рууд. – Именем Сестры прощаю грех.
Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся испариной лбу офицера.
– Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу.
– Я должен спросить разрешение у штаба…
– Тебе дано высшее разрешение! – повысил голос Рууд. – Уведоми о нем свой штаб.
– Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника Ильмара и принца Маркуса, – прошептал офицер.
Видимо, крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от святого паладина.
– Здесь лишь два священника храма Сестры, – ответил Рууд. – Все. Иди и не греши.
Офицер кивнул. И посмотрел на меня.
– Благословите, святой брат.
Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога, а офицер ждал.
В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих глазах. И с облегчением произнес:
– Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди с миром.
– Спасибо, братья. – Офицер подался назад. – Мягкого пути, святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер.
Он притворил дверь, махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета тронулась, выкатилась на дорогу.
– Трубачей нам не хватает, – сказал я. – Десятка трубачей да пары глашатаев.
– О чем ты, Ильмар? – удивился Рууд.
– И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: «Мы едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин – дело самое обычное. А скромный миссионер в епископской карете – явление заурядное. Не удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания».
Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами.
– Ты считаешь, что мы выдаем себя?
– Конечно, брат, – удивился я. – На самом-то деле нам надо было пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете.
– А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили…
– Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину – такими тропками проведет, что ни одного стражника не встретим.
– Это воровские повадки.
– Конечно. Только, может, стоило их вспомнить, ради святого-то дела?
Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить его уму-разуму.
– В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока сообщат дозорные начальству, пока старшие офицеры к епископу обратятся, пока раздумывать будут – чисто дело или нет, – мы уже в Риме окажемся.
Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может, на таких рысях, с частой сменой, да по хорошим дорогам, и впрямь дней за пять до Рима доберемся – даже и через Брюссель?
– Я бы все равно предпочел внимания на себя не обращать…
Брат Рууд усмехнулся. К нему вновь вернулась уверенность.
– Не бери в голову лишнего, брат. Доедем.
Он разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения удерживает, на себя набросил, закрепил.
– Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо.
Эх, святой паладин! Уж не сан ли новый тебя ума лишает?
Путешествовать с комфортом – искушение большое, особенно если после долгих лет аскетизма в том греха нет…
Но этого я, конечно, вслух не сказал. Лег, полог над собой пристегнул. Только и промолвил:
– А ведь солдат ты не испугался, святой брат… Ты кого-то другого боишься.
Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился.
Я немного подумал, не стоит ли теперь, став миссионером, какие-то особые молитвы Сестре возносить. На коленях или еще как. Но брат Рууд ничем подобным себя не утруждал, и я тоже решил не дергаться.
На хорошей дороге, да в карете с упругими рессорами, полеживая на диване, – сон не хуже, чем в гостинице. Привык я к толчкам и покачиваниям, перестал их замечать. Один только раз, под утро, проснулся – когда карета остановилась. Выглянул – возницы отлить слезли. Последовал я их примеру, постоял потом у кареты, в звездное небо глядя. Холодно, но хоть дождя нет, тучи почти разошлись. Тянуло откуда-то сыростью, видно, вдоль реки или канала едем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});