– Итак, расскажи мне, дорогая, что ты знаешь о Сойере Джексоне.
Я едва успела в «Салон Франсуазы» вовремя, чтобы встретить Никки. Но все-таки мне это удалось, и теперь в ожидании Эжени, хозяйки салона, мы пили розовый лимонад из якобы хрустальных стаканов. Настоящее имя Эжени было Юлесс Фрэнкс, но она так божественно управлялась с волосами, что я не говорила никому ни слова о ее метаморфозе. Где-то в глубине души мне были крайне любопытны люди, у которых хватило смелости на то, чтобы полностью изменить себя.
– То есть как – что я знаю?
На лице Никки, разглядывающей свое отражение в зеркале, было написано нетерпеливое ожидание преображения. Все в «Салоне Франсуазы» было кружевное и пышное, розовое, из сатина или бархата. Я знала, что Никки здесь понравится, и, сказать по правде, она не могла дождаться начала. Проблемы начались, когда из задней комнаты вышла Эжени с краской для волос в руках. Увидев ее, Никки сникла, выдохлась, как долго стоявшее открытым шампанское.
– Фреди, ты уверена, что мне стоит это делать? – спросила она.
– Конечно, уверена. Одно дело блондинка, и совсем другое – крашеная блондинка.
– Не похоже, чтобы это сделало из меня блондинку, – сказала она, рассматривая цвет.
Эжени взяла стакан с лимонадом из рук Никки.
– Не волнуйтесь, – сказала она. – Я знаю, что делаю.
Никки смотрела на свое отражение глазами загнанного оленя. Как мне показалось, единственное, что я могла для нее сделать, это отвлечь от происходящего. Кроме того, мне действительно хотелось кое-что разузнать.
– Итак, ты рассказывала мне про художника.
– Что?
– Про Сойера Джексона.
– Ах, да. – Мы встретились глазами в зеркале. – Так он тебе понравился?
Опытная рука Эжени дрогнула. В любом салоне красоты сплетни – те же деньги, и новость о том, что Фреди Уайер интересуется посторонним мужчиной, принесла бы Эжени неплохие дивиденды.
Я внесла ясность.
– Он очень талантлив. И несмотря на то, что он предпочитает мужчин... – Эжени вздохнула и вернулась к работе. – Я уверена, что выставка его работ будет пользоваться огромным успехом. Но я фактически ничего о нем не знаю.
– Ну, он просто душка, – сказала Никки, не сводя глаз со своего отражения в зеркале. – А его искусство прямо божественно. В его мизинце больше таланта, чем у любого известного мне художника. Но он очень разборчив в том, кому показывать свои работы. Меня не удивило, что он тебе отказал.
– Разве я тебе не говорила, что он в конце концов согласился?
Никки подняла глаза, чтобы увидеть меня в зеркале:
– Да ты что!
– Да, вот так.
Никки покачала головой, что, должно быть, выражало изумление, и парикмахерша выразила неудовольствие.
– Это же здорово! – воскликнула Никки.
– Так что еще ты о нем знаешь? Меня это интересует в рекламных целях, конечно.
– Ну, его семья переехала в Уиллоу-Крик, когда я ходила в пятый класс. Он учился на первом курсе.
– Он так давно тут живет? – Как получилось, что я ничего не слышала о нем раньше? – Где он жил?
– Там же, где и сейчас.
А, старше меня, жил в южном Уиллоу-Крике. Все понятно.
Никки восхищенно улыбнулась:
– Уже тогда все знали, что он не такой, как все. Он был большой и мускулистый, и не боялся лезть в драку.
Я была сбита с толку:
– Разве этого нельзя сказать почти о каждом парне из южного Уиллоу-Крика?
– Может быть, но Сойер жил искусством. Никто из парней в нашем районе не интересовался ничем таким – по крайней мере, никто бы в этом не признался. А Сойер все время рисовал, говорил о разных художниках. Я помню, моя мать и все остальные сплетничали о нем и о его претензиях на понимание искусства. Кроме того, его родители были старыми, как бабушка и дедушка. Думаю, они что-то преподавали в университете. Они были очень умные, прямо как Сойер. Он рано закончил школу и уехал из города, а вернулся только в прошлом году. Ты должна была видеть его дом. Просто развалина. Он сделал ремонт, и все время пытается что-то улучшить.
– И кто теперь его друзья?
– Я не знаю.
– А как насчет бойфренда?
– Понятия не имею, Фреди. Спроси у него самого.
Как будто я буду совать нос в чужие дела. Во всяком случае, не в открытую.
Я ничуть не продвинулась в своем расследовании, но тут все попытки пришлось приостановить, потому что Эжени повела Никки смывать краску. Ужас моей протеже рос прямо пропорционально тому, как менялась ее прическа. Вернувшись и посмотрев на себя в зеркало, Никки чуть не упала в обморок.
– Господи Боже мой! – Это прозвучало довольно мрачно. – Мои волосы – и каштановые!
– Да нет же, глупенькая, это не так.
Это действительно было не так. Высохнув, волосы будут соответствовать эталону Лиги избранных. Темный блонд, который смягчит ее внешность.
– Теперь пусть Эжени тебя подстрижет.
Больше я не услышала ни слова ни о Сойере, ни о чем-либо еще. Никки вжималась в кресло все глубже и глубже, пока Эжени подстригала нижние слои ее прически «лесенкой». Наконец Эжени взялась за фен для укладки.
Это была вторая причина, по которой я хранила молчание об Эжени, также известной как Юлесс. «Салон Франсуазы» был единственным местом в Уиллоу-Крике, где для укладки использовали фен. Во всех остальных салонах красоты волосы сначала заливали лаком, а потом сушили. Пока не открылся «Салон Франсуазы», мне приходилось ездить в Сан-Антонио, чтобы мне нормально уложили волосы.
Наконец прическа Никки была готова, и когда она встала со стула, я увидела, что мои надежды оправдались. За каких-то два с половиной часа из вульгарной и неопрятной она приобрела изысканный и утонченный вид.
– Никки! Ты выглядишь потрясающе!
Она посмотрела на меня так, будто я была не в своем уме, и я отчаялась когда-либо достучаться до ее понимания.
Мы отправились обратно во дворец Граутов, и могу сказать, что вся поездка прошла на редкость тихо. Полагаю, Никки была в шоке от всей этой сдержанной изысканности и не знала, что сказать.
Говард распахнул парадную дверь, когда мы подъехали к дому, ему явно не терпелось увидеть результат. Кинув: «Я перезвоню», он отключил мобильник.
Никки чуть не залезла под сиденье.
– Давай. Покажи Говарду, какая ты теперь красавица!
Нижняя губа Никки подрагивала, но она, как храбрый маленький утенок, вылезла из машины. Я успела обойти машину со своей стороны как раз тогда, когда Говард хорошенько рассмотрел жену.
Надо отдать ему должное: он не произнес вслух того, что было написано у него на лице. Он внимательно посмотрел на нее, переварил увиденное, затем кивнул головой:
– Что ж, пышечка, если так надо, значит, так надо.