— Хорошо, мама.
— Значит, мы должны вернуться к работе, не так ли?
Мы с Тикой заканчивали наше сооружение, пока Неку нервно возилась с узлами, то затягивая один, то критически изучая другой. Но реальной пользы от нее было мало. Мне кажется, она делала все это лишь ради спокойствия своей дочери.
Взяв кинжал, я тщательно вырезал в центре кормы к Оуробороса — змея, заглатывающего собственный хвост. Кроме того там, где у плота должен был находиться нос, я изобразил два открытых глаза, чтобы судно увидело дорогу в другой мир, а на корме — два закрытых глаза, означавших, что мертвый не должен оглядываться на землю, где он прожил свою жизнь.
Я начал трудиться над каноническим написанием имен Сюрат-Кемада.
— У нас почти не осталось времени, — сообщила Тика. Я поднял взгляд. Она была права. На юге, вверх по течению, солнце повисло над самыми дюнами, далеко протянувшимися по равнине справа от нас. Тени чернели на воде, как нефть, вылившаяся из расщелины, сглаживая волны и последние блики отражений заходящего солнца.
Я продолжил резать. Заниматься каллиграфией ножом по прогнившему дереву было гораздо труднее, чем пером на бумаге.
— Мне понадобятся две монеты, — сказал я.
У Тики вырвался негромкий возглас изумления, словно она решила, что я требую плату за свои услуги, и вперед к тому же.
— Нет, дитя, — заметила Неку. — Их надо положить твоему отцу на глаза. — Она вытащила из-под платья маленький мешочек и протянула мне две серебряные монеты. — Это все, что у нас осталось.
Я счел добрым знамением то, что на реверсах обеих монет был изображен Бель-Кемад; с аверсов на нас смотрели ничего не значащие цари или герои Дельты.
Вдруг Тика вскрикнула и указала на реку. Что-то плеснулось у самого берега. Я обернулся — прямо передо мной стол труп Птадомира, с которого стекала слизь Речного дна. Он заковылял к нам, и между его ребер я видел темнеющее небо. Глаз у него уже не было. Лицо превратилось в голый череп с остатками разлагающейся плоти и клочьями спутанных волос. У меня не осталось сомнений, что Хапсенекьют пришел конец. Этот визит мужа должен был стать последним.
Я поднялся на ноги, обе женщины последовали моему примеру. Я вернул Неку кинжал — она не спрятала его, а сжала в руке.
— Помоги нам, пожалуйста, — тихо попросила Тика. Теперь уже она казалась совсем отчаявшейся. Она упала на колени и заплакала. Лицо ее матери, напротив, словно засветилось, исполнившись гордым достоинством.
Я знал, что мне делать. Не думаю, чтобы кто-то из живущих во мне подсказал мне это, просто я постепенно совершенствовался в магии, учился, как птенец учится летать. Все движения неожиданно становятся правильными. Хотя и неуклюжими. Остается лишь отточить и отшлифовать их.
Я положил обе монетки в пустой кошелек, свисавший у меня с пояса. Руки должны остаться свободными.
Пока я нагибался за палкой, труп все тащился вперед, шипя. Но госпожа Хапсенекьют — Неку — подняла перед собой скрещенные руки и заговорила на языке Дельты.
— Мой господин, мой муж, ты вернулся.
Птадомир ответил на том же наречии:
— Я больше не покину тебя до тех пор, пока струятся воды Великой Реки.
— Я не боюсь тебя, — сказала Неку. Но голос ее дрогнул. Я понял, что на самом деле она страшно боится. Но она справилась с собой и заговорила с ним о прежних временах, об их совместной жизни. Мертвец остановился послушать ее, и этих нескольких мгновений оказалось вполне достаточно, чтобы меня переполнила магия. Я соединил ладони над оставшейся от хижины палкой и зажег ее по всей длине колдовским огнем. Я поднял ее в воздух, как факел.
— Господин, — обратился я к нему на языке мертвых. — Настало время пойти со мной. Вы чересчур долго откладывали свое последнее путешествие.
Птадомир рявкнул в ответ:
— А кто ты такой, чтобы стоять между Птадомиром и тем, чего он желает?
Пока он говорил, я стал точно посередине между ним и его женой, широко расставив ноги и надежно упершись носками в землю. Неку сохраняла спокойствие, кинжал в ее опущенной руке смотрел вниз.
— Я не из благородных, господин, но я ваш друг, знающий дорогу в Ташэ — я там бывал.
— Значит, ты такой же мертвец, как я, и не имеешь надо мной никакой власти.
Я сотворил знак Воориш, связывающий мертвых, и возразил:
— Но я же вернулся оттуда.
Труп зашипел и снова потянулся ко мне, намереваясь вцепиться в шею обеими руками. Я поднял горящую палку и произнес тайное имя Всепожирающего Бога. Птадомир замер на месте, опустив руки и безвольно обмякнув.
Я понял, что смогу сдерживать его всего несколько секунд. И прошептал госпоже Неку на речи торговцев, надеясь, что Птадомир не поймет:
— Быстро! Его настоящее имя!
— Ну… Птадомир…
Я почти развернулся к ней. Как только мое внимание к мертвецу ослабло, он двинулся вперед. Я ткнул горящей палкой в разлагающееся лицо и не достал всего несколько дюймов.
— Нет! Его священное, тайное имя.
— Но я…
— Скажи мне его, быстро!
— Его зовут Сеннет-Та. Это означает Сокол-в-Утреннем-Свете.
Я обратился к трупу на языке мертвых:
— Сеннет-Та, отвернись от утреннего света, отвернись от рассвета, отвернись от света и дня, направь свои крылья к ночи, где ты должен теперь поселиться, в утробу Сюрат-Кемада, повелителя и пожирателя всего сущего. Погребальное судно уже ждет тебя. Все готово.
Мертвец закачался, наклонившись вперед, потом назад, потом снова вперед, он стоял неуверенно, чуть не падая, словно оживившее его заклятье наконец начало терять силу. Он повернулся к госпоже Хапсенекьют и вытянул вперед руку, и в этом жесте сквозили… нет, не злоба и ненависть, а тоска и отчаяние. Наверное, он так прощался с ней. Она отпрянула от него, сжав в руке кинжал.
Я не мог заставить мертвеца повиноваться мне. Я не был ни достаточно силен, ни достаточно опытен, или, скорее, управлявшее им заклятье и его собственная страсть были сильнее меня.
Медлить было нельзя. Мне оставалось лишь попытаться убедить его.
— Благородный господин Птадомир, — заговорил я на языке мертвых, — ты же выдающийся человек, дворянин, ученый. Давай же немного пройдемся и как ученые люди обсудим вопросы жизни и смерти.
Это сработало. Почему-то я был уверен, что это сработает. Труп, пошатываясь, поплелся за мной вдоль по берегу. Я держал между нами факел и расспрашивал Птадомира о Городе-в-Дельте, о Царе Царей, о придворных интригах. Он говорил долго и обстоятельно, совсем без горечи, даже когда рассказывал, как враги с помощью трубки из тростника запустили змею ему в ухо, когда он спал рядом с женой, и змея укусила его в мозг; даже когда он рассказывал, как Неку проснулась с криком и как кричала потом, когда его тело было похищено из постели и брошено в реку без каких-либо обрядов или церемоний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});