Читать интересную книгу Пожароопасный период - Н. Денисов

– Дома нельзя примерить! – не вытерпел мужичок.

– Чё вы ждете? – огрызнулась женщина. – Я же вам русским языком сказала: гробов вашего размера нет пока. Надо заказывать, а заказ выполнят не раньше завтрашнего утра.

– Вы не грубите! – возмутился мужичок.

– Я не грублю, – сказала женщина, вернувшись за стол.

Мужичок поискал сочувствия у нас:

– Везде волокита, даже тут! Похоронить как следует не дадут!

Мы согласно покивали, с трудом переваривая жуткий диалог.

– Хорошо, – мягче сказала женщина. – Давайте паспорт, я выпишу пока вам свидетельство о смерти, а вы ступайте к столяру и договаривайтесь сами, если уж так не терпится.

– Да я-то потерплю, – повеселел мужичок. – Покойницу надо обряжать, все сроки кончились, – и он, выложив документ, проворно скрылся в боковой двери.

Неч отвернулся, заслонился моей спиной, кропотливо изучая прейскурант похоронных услуг, будто ему и забот нет, как изучать этот угрюмый документ.

– Ну? – нетерпеливо проговорила сотрудница. Я постарался решительней воспрянуть духом, но видимо, не получилось, и она уже жалостливо посмотрела на меня. – Вы, кажется, второй раз сегодня? Постойте, я проверю.

– Нет, нет. Не надо! – интонация моего голоса, наверное, произвела впечатление и женщина оставила свою скорбную картотеку. – Мы на встречу с вашим коллективом.

– А-а, поэты! Лекцию читать? Проходите, проходите к заведующему. Мы знаем, знаем!

В груди немного отпустило.

В лице заведующего ожидал я увидеть мрачноватого героя «Божественной комедии» Данте, перевозящего через Лету тела и души усопших, но, напротив, он показался человеком общительным и бодрым.

– Лекторы – бывали! Поэты? – задумался заведующий. – Вы – первые. Но поэтов у нас любят, – поспешил он заверить. – Любят!

Неча заметно передернуло, а мне, коль товарищ мой этак безобидно сбагрил на меня все организационные хлопоты, с серьезной миной приходилось изображать интерес и внимание.

Заведующий, как это принято сейчас на предприятиях и в учреждениях при встрече дорогих гостей, рассказывал о трудовых успехах своего коллектива.

– Ну, а у вас, – неосторожно полюбопытствовал я, кивнув на наглядную агитацию (за что тут агитируют, непонятно!), которая занимала полстены узкого, похожего на склеп кабинета, – простите, учреждение не совсем обычное, и соревнование существует? – я поостерегся сказать – «социалистическое».

– А как же! - широко улыбнулся собеседник. – Существует!

Мне показалось, что где-то внутри, про себя, может быть, он иронизирует над нами – ситуация, прямо сказать, обоюдно не «рядовая. Но нет, начальство говорило на полном серьезе.

– Вот, скажем, изготовление гробов.

Меня обдало жаром и я натужно проглотил слюну.

– Хотя нет, пример не показательный. Неподвозка пиломатериалов, то, другое. Вот изготовление венков! Да вы туда сейчас идете. Сами убедитесь, женщины на высоте трудятся. Несколько человек удостоены звания ударников.

– Коммунистического труда? – не высидел Неч.

– Да. Как положено. Что тут.

Новый прилив красноречия заведующего прервал телефонный звонок.

– Хорошо. Буду, – сказал он в трубку. – Ребята, я извиняюсь, надо срочно по делу, так что представить вас не смогу. Вы сами уж пройдите в цех, ну и прямо на рабочем месте побеседуйте с людьми. Так, чтоб, ну.

Он подмигнул, кивнул на голову кепку и быстро исчез.

Я посмотрел на Неча, Неч посмотрел на меня.

– В гробу я видел это дело! – сказал Неч.

– А я? Нет, пошли, пошли.

Во дворе, образуя длинный узкий коридор, тянулся ряд добротных из огнеупорного кирпича, построек под общей крышей. По архитектуре они напоминали городок кооперативных гаражей, что строят в нашем микрорайоне на неудобях, стараясь сэкономить каждый метр отведенной площади. Тяжелые ворота были пронумерованы и наглухо заперты, и эта основательность и монолитность построек, строгий их вид, внушали невольный утробный холодок – бог весть, что там находится за массивными их стенами.

Наконец, заметив в одних из ворот узкую щель, мы протиснулись внутрь. В помещении недавно тесали камень, оседала гранитная пыль. Готовое четырехугольное надгробие из черного полированного мрамора сверкало бронзовой гравировкой.

Другое надгробие в виде христианского креста, недотесанное, лежало у противоположной стены. На нем сидел рабочий, припивал из бутылки кефир, откусывал от батона. Я посмотрел надпись на перекладине креста, потому что неравнодушен ко всяким оттиснутым литерам, будь то стихи или объявление на столбе о потерявшейся болонке. «Дорогому, «. – продолжение надписи заслонял внушительный тазобедренный остов каменотеса.

– Извините, как пройти в цех венков?

Каменотес, только что отхватив от батона, завращал глазами, поперхнулся, как сквозь вату, произнес нечленораздельное.

Пришлось переспросить.

– Пуба! – что значило, видимо, «туда», и я проследил за направлением его перста.

Указующий перст обозначил верное направление, и через два десятка шагов мы чуть ли не уперлись головой в «крышку гроба, прислоненного в наклон к стене. Крышка была длинной, точней, высокой, домовито пахла свежей стружкой. На расширенной ее части пестрело, аккуратно пришпиленное кнопками, объявление о «лекции», то бишь о нашем выступлении. Фамилия Неч на этот раз была переделана в «Меч», но не отозвалась в моем товарище привычным негодованием. Он, кажется, приготовился ко всему! Я искоса понаблюдал, как тихо деревенеют его скулы и становятся непроницаемыми глаза под низко сдвинутой на брови респектабельной шляпой.

Мы сунулись опять не в те двери, молча собрались было захлопнуть их за собой, и я уже привычно констатировал про себя – «не туда», поскольку в помещении несколько мужчин обтягивали красной материей похожие на плоскодонные лодки гробы.

– Обождите, робяты! – кинулся за нами один из мужиков, и я узнал нашего знакомого. – Вот такого росту! – показал он на Неча. – И комплекция соответствует. Свояченница дородной была! – не без гордости сказал мужичок, бесцеремонно придерживая Неча за пальто, не обращая внимания на его слабые потуги возмутиться. – Извините, робяты. Прикинь-ка рулеткой, – обратился он к ближнему столяру.

– Что я говорил: сто шиисят семь сантиметров! Пяток сантиметров накинуть и подойдет домовина.

О нас они тут же забыли. Неч как-то ссутулился, поник, а мне захотелось по-дурацки расхохотаться, но не хватало ни сил, ни воли.

В цехе изготовления венков находилось человек двадцать женщин. Они деловито шуршали цветной, пахнущей воском, бумагой, весело переговаривались, и мне эта веселость показалась неестественной и натянутой. Куда спокойней ступил бы я под эту крышу, где бросало лучи свои весеннее солнце, если б за деревянной, обитой войлоком дверью услышал приличествующую здешним занятиям песню:

Ты гори, гори, моя лучина,Догорю с тобой и я.

Женщины посетовали, что уже заждались. И те, кто помоложе, стали поправлять и без того локоны причесок. Кто-то простодушно высказался, что «поэтов еще не видели, какие они из себя».

– Глядите, пока живые! – попробовал я пошутить, но шутка вышла не к настроению.

– Послушаем, что расскажете нам, – сказал все тот же голос.

– Ты первый начинай! – шепнул я Нечу.

– Хорошо! – поразительно спокойно ответил он.

Я предоставил ему слово, присев на свободный стул, возле которого горбилась пирамида венков с пестреющими на них товарными ценниками.

Неч, к моей радости, начал хорошо. Рассказ его был отточен и апробирован, наверное, не на одной аудитории. Слова лились гладко, он умело пользовался интонацией и паузами, подкрепляя речь скупыми жестами и придыханиями. Он говорил о молодых солдатах-земляках, героически сложивших головы при защите границы, перебивал прозу стихами и у некоторых женщин влажно блеснули глаза.

Настроившись на его лад, я с натугой вспоминал, что же имеется в моем арсенале, способного вот так же слезно хватануть за душу. Но после двух печальных баллад, на коих и кончалась моя «загробная» тематика, меня спасительно перебили:

– Вы что-нибудь бы веселенькое, вы не думайте, что мы тут.

Я понял. Веселенького у меня было в достатке. Выдохнув, я прочитал им те стихи, после которых старшеклассницы спрашивали меня, «как Вы относитесь к «Бони М» и «к любви с первого взгляда».

Я вдруг почувствовал себя свободно и раскованно, как говорится, в своей тарелке, и недавние наши переживания и злоключения растворились в плавном течении строф и образов, родившихся под ласковым солнышком в минуты восторженного состояния души и обостренного сердцебиения.

Когда закончил чтение, нам поаплодировали и преподнесли по багряному тюльпану. Откуда возникли здесь живые цветы, так контрастирующие с неподвижными, мертвенно-яркими соцветиями бумажных роз и георгинов, отдающих воском и смертной неподвижностью искусственных лепестков и тычинок!