Читать интересную книгу Детство Лёвы - Борис Минаев

— Подожди! — говорил он и вдруг останавливался как вкопанный. — Вот мы с тобой воду пили в буфете. Забыл?..

— Забыл! — обреченно говорил я.

— А ещё ты мне денег на табак добавил! Забыл?

— Забыл!

— А ещё мы на трамвае заплатили! Тоже забыл?

— Да ничего я не забыл!

— Ну тогда всё правильно!

…Однако порой отец неожиданно требовал финансового отчёта.

— Сдачу принёс? — небрежно спрашивал он меня, когда я приходил домой как раз к их позднему с мамой завтраку.

Я обреченно разворачивал ладонь, и он так же небрежно кидал взгляд на разрозненные деньги, которые сиротливо лежали на ней.

— Сходи-ка давай за хлебом! — вздохнув, коротко бросал отец.

Если сдачи не хватало даже на хлеб, в разговор иногда вмешивалась и мама.

— Ну вот послушай, — говорила она. — Ну вот ты взял у отца деньги. Он тебе зачем-то даёт целый рубль, но это его дело. Ну вот ты взял эти деньги, что ты с ними сделал? Отвечай.

— Я ходил в кино, — тихо говорил я. — Мы ходили в «Баррикады», там билет стоит пятнадцать копеек.

— Так, — удовлетворённо кивала мама. — Что дальше?

— Я заплатил за Колупаева, — ещё тише говорил я, — ему забыли дать деньги.

— Так! — ещё громче кивала мама. — Забыли. Очень хорошо. Что дальше?

— Мы ехали на трамвае.

— Так!

— Мы пили воду!

— Так! Сколько всего получается?

Я долго считал.

— Сорок четыре копейки…

— А у тебя?

Я опять разжимал ладонь…

— Марина, ну перестань, — ласково говорил папа, медленно забрасывая в рот кусочек яичницы. — Всё нормально. Я ему дал рубль. Пусть учится тратить сам. Пусть учится планировать свою жизнь.

— Вот именно! — вспыхивала мама. — Пусть учится, а не только тратит! На! — она добавляла мне на хлеб копеек десять-пятнадцать, я с облегчением летел в булочную и покупал белый, чёрный и рижский, если был (как правило, не было)… Воскресные деньги кончались. Я с облегчением вздыхал, ощупывая в кармане какой-нибудь последний пятак.

Да, деньги уносились как ветер, как дым. Но это был сладкий дым и волшебный ветер.

Если же деньги у меня оставались — я страдал. Я не знал, куда их деть, где их спрятать. Перекладывал с места на место. Я боялся, что они провалятся в какую-нибудь карманную дырку и упадут навсегда за подкладку, поэтому лихорадочно и часто щупал край своей куртки.

Отец подарил мне свой старый маленький кошелёк, куда влезал только рубль, сложенный вдвое, но — я решительно отказывался носить его с собой. Наконец, раз уж деньги всё равно лежали на видном месте, я затевал с ними игру в «футбол» или в «рыцарей» на трельяже, на чёрном стекле — и в результате мама находила разбросанные монеты на полу, что приводило её уже в совершеннейшую ярость.

— Я когда в институте училась, иногда всю неделю одну картошку ела! — угрожающе говорила она. — А ты деньги по полу разбрасываешь? Негодяй!

И захлопывала за собой дверь на кухню. В следующее воскресенье мне оставляли на столе сорок, тридцать, а то и всего лишь двадцать копеек — это папа уступал маминым требованиям.

Увы, но поделать с собой я ничего не мог. Деньги разлетались в разные стороны, как какие-то вольные птицы, сами по себе.

…Но и отец ничего не мог поделать с этой своей странной привычкой. По воскресеньям — если обстоятельства складывались удачно — я опять находил на кухне вечный отцовский рубль. Бумажный, но чаще — железный. С Лениным.

Все вышесказанное является только предисловием к моему основному рассказу. Сам же рассказ — как это видно из названия — будет о нашем местном кинотеатре «Красная Пресня».

Это было здание грязно-жёлтого цвета с покатой крышей. В маленьком тесном фойе не было практически никаких удовольствий, кроме стакана сладкого лимонада у угрюмой буфетчицы, да и то пил я этот стакан всего один раз на вечернем сеансе, куда почему-то попал вместе с родителями.

По сравнению с вкусно пахнущими горками пирожных и бутербродов в ДК имени Ленина или с набором конфет и леденцов в «Баррикадах», по сравнению с баром, блистающим бутылками шампанского, вина и коньяка, с «живым» оркестром в «России» или «Художественном» (стареющая певица в концертном бархатном платье, джазовые трубы, аккордеон и ударные) — этот наш «местный» кинотеатр мог считаться просто откровенной забегаловкой.

Неуютный, холодный зал с огромными, как в конюшне, дверями, до потолка, причём открывались они прямо на улицу, и через них входили и выходили время от время какие-то странные тёмные личности — этот всегда полутёмный зал со сквозняками тоже ничего хорошего не предвещал.

И тем не менее, мы ОЧЕНЬ любили этот кинотеатр.

…Любили за то, что в нём, как правило, крутили старые третьеразрядные фильмы, затёртые проекционными аппаратами до слёз, до треска, до сплошных бегущих сверху вниз пятен. Но что это были за фильмы!

Только здесь на чудовищной афише художник кинотеатра никогда не считал зазорным нарисовать дикую морду лошади, бандитскую ухмылку из-под шляпы и расплывающийся от дождя кольт в почему-то шестипалой руке.

…Только здесь, в «Красной Пресне», на утренних сеансах могли крутить подряд — друг за другом! — фильмы про индейцев немецкой студии «Дефа» (с культуристом Гойко Митичем) или вдруг какой-нибудь случайно попавший в наш кинопрокат «Стадион Уэмбли»: абсолютно молчаливый, загадочный британский детектив с молчаливыми — опять же — сценами любви, во время которых зал погружался в тихое восторженное шипение, прерывание свистом.

Только здесь мы могли посмотреть то, на что в других местах нас просто не пускали — занудные и страшные японские саги о каратистах (типа «Семь самураев» или «Гений дзю-до»), великую «Золотую пулю» (здесь я смотрел её раза три), да ещё какую-нибудь итальянскую муру с бесконечными поцелуйчиками и раздеваниями. Родись я лет на десять раньше — много ещё хорошего мог бы показать мне этот мрачный, любимый и родной кинотеатр «Красная Пресня», но… Но наступала другая эпоха, и советский ширпотреб, которого становилось всё больше и больше — вытеснял с экрана настоящее старое кино.

Расположен был кинотеатр «Красная Пресня» на Мантулинской улице. Сейчас это страшно модное место: международная гостиница, Экспоцентр, эстакада, а раньше улица была совсем пустая, тихая, и всех достопримечательностей — только и было что старый Краснопресненский парк культуры и отдыха… да ещё этот маленький кинотеатр.

В соседстве с парком как раз и было его единственное преимущество. Возле огромных старых дверей клубились стайки подростков, собирались большие разношёрстные компании, стояли мужики с пивом. На пятачке возле касс, перед малой афишей, происходило планирование жизни, а это, как я узнал впоследствии, есть важнейшая составная часть нашего существования…

Но это — по воскресеньям, в хорошую погоду.

А хмурыми буднями сюда забредали также школьники и школьницы, чтобы отсидеть положенные полтора часа на киносеансе, а потом долго гулять, или даже кататься на лодке, есть мороженое, обниматься, громко хохотать и вообще жить в своё удовольствие.

Были здесь и мамы с колясками, и пенсионеры с палочками, и собаководы с собаками, и просто всякий разный сброд.

Парк собирал под свои кроны любителей праздности.

И эта счастливая праздность отбрасывала ласковую тень на соседнее мрачно-жёлтое здание с грязной афишей на боку.

Однажды пошли мы смотреть в «Красную Пресню» что-то наше, знакомое, любимое — то ли «Золотую пулю», то ли «Верная рука — друг индейцев», а то ли вообще что-то такое невообразимое, неожиданно выплывшее из глубин кинобудки, забытое там киномехаником с незапамятных времён — с удивительным названием типа «Скупой платит дважды». Фильм был, как я помню, не просто хороший, а даже замечательный. Великий был фильм. Хотя и не помню какой.

Мы с Колупаевым вышли из огромных дверей кинотеатра, переполненные разными чувствами. Мы просто не знали куда их девать.

Колупаев часто и глубоко дышал.

— Нет, а как он этого! Как он этого! — бессвязно восклицал мой дорогой друг, размахивая в воздухе могучими ладонями. — Раз! Раз!

Вдруг он остановился, переменился в лице и строго сказал:

— Знаешь что, Лёва, ты, конечно, ничего такого не думай, но я, наверно, в Америку скоро уеду.

— Как это? — испугался я.

— Ну вот вырасту и уеду.

— А…

— Ничего не «а…» — скоро уеду, это точно.

— А почему?

— Почему? — Колупаев задумался ещё глубже. — Надоело мне здесь всё. Помнишь, как он ему говорит: «Я вас ненавижу…»? Ну вот и я их всех ненавижу. Хочу дышать полной грудью, короче.

Я внимательно посмотрел в лицо своего любимого друга (сам он после столь откровенной тирады предпочел скромно отвернуться). О, как я его понимал!