Читать интересную книгу Титус Гроан - Мервин Пик

— Потому что я ни сказал о них ни единого слова, — ответил Стирпайк.

— Это многое объясняет, — согласился Прюнскваллор. — Нет никаких сомнений, это многое объясняет.

— Я тоже так думаю, сударь, — сказал Стирпайк.

— Но проблемы-то у вас есть, — сказал Доктор.

Стирпайк принял наполненную Доктором рюмку бренди.

— Сколько угодно, — сказал он. — И первейшая среди них состоит в том, чтобы произвести на вас впечатление моими способностями. Умение сделать столь нешаблонное замечание само по себе свидетельствует об оригинальности. Покамест я не представляюсь вам незаменимым, сударь, поскольку вы ни разу еще не прибегли к моим услугам, но дайте мне неделю прослужить под вашей крышей, и я таким стану. Я стану бесценным. Я говорю с преднамеренной опрометчивостью. Либо вы, не сходя с места, отвергнете меня, либо в глубине вашего сознания уже вызревает желание узнать меня поближе. Мне семнадцать лет, сударь. Но разве я выгляжу на семнадцать? Разве поступки мои суть поступки семнадцатилетнего человека? Вы простите мне мою недипломатичность, сударь, поскольку вы человек с воображением. Такова, стало быть, первейшая из моих проблем. Произвести на вас впечатление моими талантами, которые могут быть предоставлены в ваше распоряжение в любой и в какой вам угодно форме, — Стирпайк поднял бренди повыше. — За вас, сударь, если вы простите мне подобную наглость.

Во все время его речи Доктор держал в руке рюмку коньяку, но так и оставил ее поднесенной к губам, пока Стирпайк не закончил и не отхлебнул свой бренди, после чего Доктор вдруг рухнул в кресло у стола, на который и поставил все еще не пригубленную рюмку.

— Так-так-так-так, — произнес он, наконец. — Так-так-так-так! Клянусь всем, что есть интригующего на свете, это действительно квинтэссенция. Какое отсутствие такта, клянусь всей и всяческой наглостью! Какая безбрежная поверхностность! Какой, право же, редкостный напор! — И Доктор заржал, поначалу тихонько, но через недолгое время его пронзительный смех приобрел новую силу и tempo, а спустя несколько минут впавшего в беспомощность Доктора уже сотрясала визгливая буря собственного его веселья. Трудно понять, как из легких, которые были, наверное, неудобно притиснуты друг к дружке в его схожей с трубою груди, могло исходить столько воздуха и шума. Сохраняя, даже в самых бурных своих пароксизмах, весьма театральную элегантность, Доктор мотался в кресле из стороны в сторону, оставаясь беспомощным в течение без малого девяти минут, после чего затрудненно и тоненько втянул воздух сквозь зубы, издав звук парового свистка, и наконец, все еще чуть сотрясаясь, ухитрился сфокусировать взгляд на источнике обуявшего его веселья.

— Что ж, господин Вундеркинд, вы оказали мне большую услугу. Легкие мои давно нуждались в чем-либо подобном.

— Выходит, я уже принес вам пользу, — отозвался Стирпайк, умело изображая улыбку. Пока Доктор оставался беспомощным, он оглядывал комнату и успел налить себе еще рюмку. Он отметил objets d’art[8], дорогие ковры и зеркала, книжный шкаф с переплетенными в телячью кожу томами. Он подлил госпоже Шлакк еще немного портвейна и решился даже подмигнуть Фуксии, которая ответила ему непонимающим взглядом, так что пришлось преобразовать подмигивание в извлечение соринки из глаза.

Он осмотрел наклейки на бутылках, выяснив для каждой год урожая. От него не ускользнуло, что стол изготовлен из орехового дерева, и что кольцо на правой руке Доктора имеет вид серебряной змеи, держащей в разинутой пасти крупицу червонного золота. Смех Доктора поначалу встревожил Стирпайка и отчасти разочаровал, но равновесие его холодной, расчетливой натуры, его разума, похожего на бюро со снабженными бирками полочками и отделеньицами для всякого рода справок, вскоре восстановилось — он понял, что должен оставаться человеком прежде всего приятным, чего бы это ни стоило. Разумеется, он сделал рискованный ход, разыграв столь хвастливую карту, и в настоящую минуту невозможно было сказать, преуспел он или потерпел поражение, однако Стирпайк знал, что способность идти на риск есть ключ к любому успеху.

Прюнскваллор, когда силы его и способность управлять своим телом восстановились в достаточной мере, занялся, наконец, своим коньяком — он смаковал его самым изысканным образом, однако Стирпайк не без удивленья заметил, что рюмка Доктора опустела быстро.

И похоже, коньяк оказал на Доктора самое что ни на есть благотворное действие. Он вновь уставился на юношу пристальным взглядом.

— Вы меня определенно заинтриговали, юный господин Стирпайк, — сказал он, — по меньшей мере это я просто обязан признать. О да, так далеко я зайти могу, ха-ха-ха! Вы заинтриговали меня или, скорее, на приятный манер раздразнили. Но является ли желательным для меня, чтобы вы слонялись по моему дому — это, как вы, с вашим огромным умом, несомненно, понимаете — вопрос совершенно иной.

— Слоняться я не собираюсь, сударь. Это одно из тех занятий, которым я не предаюсь никогда.

Голос Фуксии медленно пересек комнату.

— По моей комнате ты слонялся, — сказала она. И наклонившись вперед, Фуксия взглянула на Доктора с почти молящим выражением.

— Он залез в нее, — сказала она. — Он ловкий.

Она откинулась в кресле.

— Я устала; а он видел мою комнату, которой никто до него не видел, и это меня мучает. Ах, доктор Прюн.

Пауза.

— Он залез в нее по стене, — повторила Фуксия.

— Мне некуда было податься, — сказал Стирпайк. — Я ведь не знал, что это ваша комната. Да и откуда мне было знать? Простите меня, ваша светлость.

Фуксия не ответила.

Прюнскваллор переводил взгляд с девочки на юношу и обратно.

— Ага! Ага! Примите немного этого порошка, Фуксия, дорогая, — сказал он, подвигая к девочке картонную коробочку. Сняв с нее крышку он всыпал малую часть порошка в стакан Фуксии и плеснул туда бузинного вина. — Вы не ощутите никакого привкуса, дорогая моя девочка, но отхлебните и вы почувствуете себя сильной, как горный тигр, ха-ха! Госпожа Шлакк, возьмите эту коробочку с собой. Четыре раза в день, с любым питьем, какое предпочитает наше дорогое дитя. Вкуса порошок не имеет. Совершенно безвреден, но действует безотказно. Не забудете, драгоценнейшая моя, нет? Ей требуется кое-что, и вот это кое-что — то самое, какое ей требуется, ха-ха-ха! то самое кое-что.

Нянюшка приняла из его рук коробочку, надписанную: «Фуксия. По чайной ложке 4 раза в день».

— Так вы, юный господин Стирпайк, — произнес Доктор, — для того и хотели увидеть меня — для того, чтобы смело вступить в мое логово и растопить мое сердце, дабы оно, подобно свечному салу, растеклось по каминному коврику?

— Именно так, сударь, — сказал Стирпайк. — Я попросил у леди Фуксии разрешения проводить ее сюда. Я сказал ей: «Позвольте мне лишь увидеться с Доктором и объяснить ему мои обстоятельства, и я уверен, что произведу на него впечатление».

Вновь наступило молчание. Погодя Стирпайк прибавил доверительным тоном:

— В наименее честолюбивые мои мгновения, сударь, я вижу себя ученым-исследователем, а в мгновения еще менее честолюбивые — фармацевтом.

— А многое ли известно вам о химических веществах, если я вправе задать подобный вопрос?

— Под вашим начальным руководством знания мои разовьются так скоро, как вы того захотите, — сказал Стирпайк.

— Вы умный маленький монстр, — сообщил Доктор, опрокинув в себя еще рюмку коньяку и со стуком поставив ее на стол. — Дьявольски умный маленький монстр.

— Я надеялся, что вы это поймете, Доктор, — сказал Стирпайк. — Но разве в каждом честолюбивом человеке не присутствует нечто монструозное? К примеру, в вас, сударь, если вы простите мне такие слова, также таится маленький монстр.

— И однако же, бедный мой юноша, — сказал Прюнскваллор, принимаясь расхаживать по комнате, — в моей анатомии, сколь бы монструозной она вам ни казалась, ха-ха-ха! нет и малейшей молекулы честолюбия.

В смехе Доктора уже не было непринужденности, неуправляемости, которым он обыкновенно отличался.

— Но, сударь, — сказал Стирпайк, — но ведь была же.

— Что вас заставляет так думать?

— Эта комната. Изысканность вашей обстановки, книги в телячьей коже, хрусталь, ваша скрипка. Не обладая честолюбием, вы не собрали бы здесь все эти вещи.

— Это не честолюбие, бедный мой, запутавшийся юноша, — сказал Доктор, — это союз двух вещей, некогда несовместных, ха-ха-ха! — хорошего вкуса и наследственного дохода.

— Не является ли хороший вкус качеством хоть и дорогостоящим, но таким, которое можно в себе развить?

— О да, — сказал Доктор. — О да. Задатки хорошего вкуса присущи всякому человеку, и обнаружив их в себе, ха-ха! — после некоторого самозондирования, человек получает, как вы отметили, возможность их развивать.