Читать интересную книгу Дурдом - Елена Стефанович

Та не торопила ее, ждала, когда Елена заговорит сама, поскольку понимала, что без особой нужды она сюда просто не пришла бы. А раз пришла, значит, наболело, значит, помощь человеку нужна…

Кое-как взяв себя в руки, собравшись с мыслями, Елена заговорила, сбиваясь и путаясь:

— Вы знаете, Нина Алексеевна, не могу я никак в себе разобраться. Вот сейчас вроде бы у меня внешне все благополучно: дома — тишина и покой, на работе — полное благолепие. Может быть, вы слышали, у меня часто передачи идут на радио? Так что я вроде всем довольна…

— Передачи твои с удовольствием слушаю. И очень радуюсь за тебя, молодец ты!

— Да нет, нет, какое там "молодец" поморщилась Елена. — Запуталась я, понимаете? Не по себе мне стало… Я, когда в больнице мечтала о жизни "на воле", "на свободе", все представляла себе, как я буду трудности преодолевать, как я буду с великим трудом чего-то добиваться…

— Ну? Что же ты замолчала?

— Но… что-то слишком легко мне все стало удаваться. Вы понимаете, у меня ведь только восемь классов образования, хотя, конечно, книг всяких перечитала немало… Но почему мне так запросто удалось работать вровень с профессиональными журналистами? Я не настолько дура, чтобы верить в какой-то особый свой "талант". Какой там к черту талант! Но тогда — что же? Тогда — наша журналистика, выходит, на столь низком уровне развития? На таком уровне, что даже я, необразованный, в общем-то, человек, получаюсь вполне ценным работником? Или — это вообще уровень развития нашего общества?… Понять я хочу, что происходит. Понять! Я, когда в психушке была, думала, что там, "на воле", умные, нормальные люди, а здесь, в больнице — умственно неполноценные. Там — белое, здесь — черное. Но вот я пришла работать на радио, стала ездить по командировкам. И я уже не могу сказать столь уверенно, что там, в больнице — дураки, а здесь, на воле — умные. Вы знаете, что по селам делается? Губят скот, как будто специально, и это — нормальные люди!.. А детей приучают к пьянству с пеленок, а девчонки с матерями от одних и тех же мужиков рожают — это, что, норма, реалии нормальной жизни, да?… Я много понять не могу, во многом не в состоянии разобраться. Но помогите же мне! Я все думаю, чем же я от "нормальных" людей отличаюсь. Я, может быть, меньше знаю? Да нет, не меньше, чаще гораздо больше. Я, может быть, меньше могу, умею? И это не так, многое я могу, многое умею… Но почему тогда такое чувство собственной неполноценности? Откуда? Я вот часто сижу, письма, что в редакцию приходят, читаю. И, знаете, меня частенько ужасает: какая поголовная безграмотность, какое неумение владеть родным словом, родным языком! Ведь не только и не столько школьники пишут, приходят письма от преподавателей, от студентов, взрослых людей. Почему такая "образованная" безграмотность, такое неуважение к языку? Да и не только к языку.

Хочется работать, хочется что-то из себя представлять, но вот сравниваю себя все время с окружающими, и начинаю свою неполноценность ощущать все больше. Ведь большинство всегда право, правильно? И если большинство людей устраивает такое положение вещей, значит, тогда со мной что-то не в порядке? Я устала обо всем этом думать. Иногда мне кажется, что сумасшедший дом — как раз вот здесь, "на воле", столько вокруг глупостей и несуразностей. А потом присмотрюсь — вижу, что все вроде бы довольны, всех вроде бы всё устраивает. Вот и думаю, думаю: может, все-таки дура-то — я? И правильно меня выписывать из больницы не хотели, правильно говорили, что в психушке — моя пожизненная койка?…

Нина Алексеевна слушала ее сбивчивый, жаркий монолог с некоторой тревогой, но в то же время и с пониманием. О, как ей была понятна эта запальчивость, эта категоричность суждений! Но все же, что ей сказать, как и чем ее успокоить?… — Ты знаешь, моя хорошая, — наконец, произнесла тихо Нина Алексеевна, — ты зря себя мучаешь сомнениями: человек ты более чем нормальный и более чем здравый. Знаешь, в чем твоя печаль? Ты — незаурядна, а в нашей жизни это вполне можно расценить как болезнь. Я надеюсь, что мания величия тебе не грозит, правда? Я думаю, если бы ты немного поменьше задумывалась над происходящим, немного поменьше читала, знала, понимала, у тебя все просто прекрасно складывалось бы. Но у тебя все — чрезмерно, через край, а это есть твоя главная беда или болезнь, это уж как тебе угодно…

Что я тебе могу посоветовать? — Ты все-таки помни всегда о том, что талант — это не столько радость, сколько тяжкое бремя, почти наказание, детка. И еще помни всегда — это умные люди говорили! — что самое приятное — это сделать то, чего от тебя не ожидают. Понимаешь? Вполне возможно, что кто-то где-то ставил на тебе крест. Ну, так ты порази их тем, что они поторопились. Кроме того, учти, пожалуйста, что люди все слишком разные. Не спеши никого осуждать. Ты — другая, совсем не такая, как очень и очень многие. Но никто не знает, кто живет правильнее — ты или эти несчастные "многие". Не суди, не суди никого, детка! И тебе, и окружающим от этого только легче, проще будет жить… Ты ведь сама должна понимать сейчас, что в больницу, в сумасшедший дом тебя завела гордыня. Гордыня же тебя оттуда и вывела. Но если ты ее в себе не будешь обуздывать, множество тревожных и страшных даже вещей придется тебе из-за этого пережить. Я ведь очень много спорила в свое время из-за тебя с коллегами. Дело прошлое уж, и неприятности из-за тебя имела немаленькие. У других, конечно, на тебя и твои проблемы своя точка зрения была, у меня — своя. Я уже повторяюсь: ты — больна, если незаурядность считать болезнью. А ты незаурядна. Но я бы очень хотела, чтобы ты в этой жизни все-таки чувствовала себя поувереннее, поспокойнее. Ты еще со всякой мерзостью столкнешься… Вот многие знают о твоем больничном прошлом. Приятного мало, конечно, но ничего уже не сделаешь, бог с ними, пусть знают. Только не ходи по этому поводу, как виноватая, не мучай себя пустыми сомнениями! Тебе нужно в себя, в свои силы поверить. Ты же — сильная, детка, ты все выдержишь, все сможешь, ты только сама должна в это по-настоящему верить. Понимаешь?

— А как бы вы… вы бы как себя чувствовали, если бы вам столько лет подряд все твердили бы, что вы — человек "пропащий", что из вас "никогда ничего не будет, кроме дерьма", и что "добрые люди помирают, а такие идиоты — по земле ползают"? Еще много чего санитарки на псишке говорили… Я вот все думаю и думаю: почему такие мерзкие люди себя хозяевами жизни чувствуют? Почему они — всегда на коне, а такие, как я — всегда на обочине? Может, надо учиться работать кулаками, локтями, зубами? Может, чем меньше человеческого в нас останется, тем удачливее и счастливее мы станем?

— Деточка, но ведь ты же должна понимать, что и среди нашего брата, медиков, вполне хватает людей недалеких и просто недобрых!

— Ну, а я-то чем виновата, что мне все время попадаются недобрые ремесленники?! — чуть ли не закричала, вскочив со стула, Елена. — Мне-то как жить, мне-то что делать?!

— Успокойся, Лена. Сядь! — властно приказала Нина Алексеевна. — Вот так… Эти твои вопросы вполне можно назвать риторическими. Ты можешь задавать их сколько угодно, ответа на них не требуется… И вот еще что, детка. У тебя в речи слишком много местоимений: "я", "мне", "у меня", "мое", "моя", "обо мне"… Ты помни, пожалуйста, что ты ведь не одна на свете, и люди, умеющие чувствовать тонко и глубоко, существуют вокруг в немалом количестве. Только они так не "якают"… Ты можешь сейчас на меня обидеться, но все-таки прислушайся к тому, что я тебе говорю. Иначе ты никогда не сможешь выйти из своего хронического пике, понимаешь?… А сейчас давай-ка поговорим о более насущном. Ты ведь беременна?

— Да.

— Срок?

— Девятый месяц, кажется…

— Ты что же, не знаешь точного срока?

— Не знаю.

— А что говорит врач?

— Ничего не говорит…

— То есть, что это значит — "ничего не говорит"?

— …

— Да ты была ли на приеме у гинеколога?

— Нет…

— Да ты что? Ты с ума сошла! Это черт знает, что такое! Ты бы хоть о будущем ребенке подумала!

— Думаю… А к гинекологу — не могу идти. Понимаете, не могу! Я бы скорее согласилась черт знает на какую экзекуцию, чем добровольно — на прием… к этому… знатоку женских дел.

— Ой, ой, ой, Леночка, ну, что ты такое говоришь! — Нина Алексеевна покачала головой. — А рожать-то ты как собираешься?

— Ну, как? — как все… Там уж некуда будет деваться.

— И все-таки, я бы тебе посоветовала сходить в женскую консультацию. Хочешь, я договорюсь с хорошим доктором, он тебя посмотрит?

— Нет!

— Ты все-таки подумай, Лена. Ненужный этот стыд необходимо переломить. Ты же не девочка уже, ты — женщина. Как же ты собираешься матерью-то стать? Я бы еще могла понять твои фокусы, если бы тебе лет пятнадцать-шестнадцать было. А ты ведь — взрослая уже, и давно! Что же тут кочевряжиться?

— Ну, Нина Алексеевна, почему даже вы этого не понимаете? Я не могу объяснять постороннему человеку, где, когда, во сколько лет я начала жить половой жизнью, когда у меня последний раз были месячные и были ли у меня аборты. Ну, не могу! Я понимаю, все это производит даже на вас очень странное впечатление, ведь основная-то масса женщин относится к этому весьма спокойно. А я — не могу! Был бы какой-то опросник, что-то вроде медицинской анкеты, на которую можно было бы отвечать письменно — "да", "нет", "может быть", я бы на нее ответила. Ну, почему принято считать, что если врач, так уж бесполое существо? Вот вы мне скажите: вы, врач, с большим удовольствием ходите к гинекологу? Только честно!