Читать интересную книгу Свободный полет одинокой блондинки - Эдуард Тополь

Прохожие замерли, какая-то женщина закричала, еще одна в ужасе закрыла глаза руками. Алена бросилась к Красавчику, а продавец в «Мезонпресс» стал звонить в полицию.

Джип «Чироки» на огромной скорости унесся по улице.

62

Спустя неделю кабина больничного лифта подняла Долгорукого на четвертый этаж местного госпиталя. Держа в руке увесистый пластиковый пакет с фруктами, он вышел из лифта и обратился к молоденькой медсестре, проходившей мимо:

— Мадемуазель, палата сорок пять?

— Это сюда, — показала медсестра.

Долгорукий прошел по больничному коридору, читая номера палат. У номера 45 он остановился.

Лежа в одиночной палате, Красавчик — еще перебинтованный, с пластырями на лбу и на плече — повернулся на звук открывшейся двери и расширившимися от ужаса и изумления глазами уставился на вошедшего Долгорукого.

Долгорукий закрыл за собой дверь, положил на тумбочку пакет с фруктами и с улыбкой присел у кровати Красавчика.

— Здравствуйте, мсье Финштейн. Как самочувствие? Идем на поправку?

Красавчик молчал.

Долгорукий продолжил с той же улыбкой:

— Я по поводу вашей статьи. Надеюсь, вы понимаете, что печатать ее не стоит. Кстати, Финштейн — это ведь псевдоним, правда? А ваша настоящая фамилия Орловский. Игорь Алексеевич Орловский, сорок два года, русский и так далее, у нас полная информация вплоть до места жительства вашей матери и всех остальных родственников. Пожалуйста, имейте это в виду на всякий случай. А то с настоящим Финштейном мои товарищи в Москве несколько поторопились…

Красавчик молчал.

Долгорукий легонько хлопнул себя по коленям:

— Ну и ладушки! Я думаю, вы меня поняли. Желаю полного выздоровления. — Он встал и кивнул на принесенные фрукты: — А фрукты можете есть, они не отравлены.

Долгорукий подошел к двери, открыл ее, собираясь выйти, но, спохватившись, добавил:

— Да, совсем забыл! Спасибо вам за японку. Чудная девочка!

И вышел, бережно закрыв за собой дверь.

Именно в эту минуту в вестибюле больницы, переполненном посетителями и медсестрами, молодой врач перехватил Алену, спешившую к лифту:

— Бонжур, Элен! Как ваш друг?

— Мерси, мсье, он уже поправляется. Завтра его выписывают.

— А вы знаете, что сегодня ночью начинается фестиваль фейерверков?

— Правда? Спасибо, что сказали.

— Я хочу пригласить вас на свою яхту. С моря это совершенно фантастическое зрелище!

— Спасибо, мсье доктор. Боюсь, что я занята.

— Очень жаль… Оч-чень… — Он оглядел ее с головы до ног. — Но если передумаете, позвоните мне. Хорошо?

Алена хотела ответить, но вдруг застыла с расширившимися от ужаса глазами — за спиной врача она увидела Долгорукого, выходившего из лифта.

Несколько мгновений она переводила взгляд с Долгорукого, идущего к выходу из больницы, на кабину лифта, в которую заходили посетители больницы и медсестры, и обратно на Долгорукого и гадала, что же ей делать — бежать и хватать этого Долгорукого или мчаться спасать Красавчика? А затем сорвалась с места и ринулась к лифту, в последнюю долю секунды запрыгнула в кабину.

Молодой врач с изумлением посмотрел ей вслед.

Но двери лифта уже закрыли от него Алену.

А в лифте Алена, к изумлению всех, кто в нем был, стала лихорадочно жать и стучать по кнопке четвертого этажа. Но это, конечно, не ускорило движение кабины, которая плыла вверх со скоростью черепахи в аквариуме. Глядя на зажигающиеся над дверью цифры, Алена от нетерпения стала стучать по стенке кабины…

Наконец зажглась цифра «4», Алена, разжав дверные створки лифта, выскочила на четвертом этаже и стремглав полетела по коридору. И, только ворвавшись в палату Красавчика и увидев его целым и невредимым, успокоенно прислонилась к двери, закрыла глаза.

— Слава Богу… Он был у тебя? Что он здесь делал? — Тут она увидела фрукты на тумбочке и прошептала в ужасе: — Это… это он принес? — И медленно, как к мине, стала подкрадываться к этим фруктам.

— Перестань, — сказал Красавчик. — Не сходи с ума.

Алена, не слушая, продолжала двигаться к фруктам с таким видом, словно они сейчас взорвутся.

Красавчик смотрел на нее.

Подойдя к тумбочке, Алена осторожно, как сапер, открыла пакет, достала одно яблоко, второе, третье… Затем — по очереди — еще три апельсина…

Устало перевела дух, села на стул и закрыла глаза. Но тут же вскочила.

— Все, мы уходим! — Она распахнула стенной шкаф, сняла с вешалки одежду Красавчика. — Вставай! Мы уходим!

— Ты с ума сошла! С чего вдруг? Куда?

— Ага! Я сошла с ума?! Они тебя тут убьют! Сегодня же! Ночью! Ты что, не понимаешь? Он приходил посмотреть обстановку. Этих людей нельзя было трогать! Вставай!

Красавчик, поднимаясь, вздохнул:

— Н-да… Осечка вышла…

63

В тот же вечер недорогой голубой «фиат» с наклейкой «Rent-a-car» прокатил по Променад-дез-Англе и выехал из Ниццы на восток, в сторону Италии. Алена сидела за рулем, а Красавчик располагался рядом, на пассажирском сиденье. За ними в Ницце начинался фестиваль фейерверков — там взлетали в небо многоцветные огненные шары, петарды, ракеты и шутихи…

Но Алена и Красавчик катили все дальше и дальше от этого праздника жизни.

Затем их машина остановилась у придорожного отеля.

Алена вышла и помогла выйти Красавчику. Опираясь на ее плечо, он, прихрамывая, зашел с ней в отель.

Позади них, над морем и Лазурным берегом, все небо было в ярких сполохах фейерверка, который продолжался в Ницце всю ночь. И всю ночь эти сполохи, пробиваясь сквозь шторы, освещали небольшой гостиничный номер, их постель и долгожданное счастье Алены, ее юное тело, трепещущее от любви и страсти. Под отзвуки далеких залпов и голос незримой Патрисии Каас оно сгибалось, взлетало и опадало, как параболы огней, которые ритмично возносились над ночной Ниццей, а затем опадали в море каскадом огненных шаров и тюльпанов…

Как сказал граф Толстой в «Анне Карениной», «то, что почти целый год составляло исключительно одно желание ее жизни… то, что было для нее невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено».

Под утро, устав от любви, Алена прильнула головой к плечу Красавчика и сказала с горечью:

— Да, ты уже здоров. Это ужасно.

— Почему? — удивился он.

— Потому что пока ты болел, ты принадлежал мне. А теперь… Ты опять сбежишь.

— Не говори глупостей!

— Правда? — спросила она с надеждой. — Мы будем вместе?

— Да, конечно.

— Всегда-всегда?

— Всегда. — Он обнял ее, и она прижалась к нему всем телом.

— И ты не будешь мстить этому Долгорукому?

— Нет. Нас занесло слишком высоко. В гибельные выси…

— И теперь мы поедем домой, в Россию?

— Поедем…

— И будем жить как все?

— Да, дорогая.

— Обещаешь?

— Обещаю…

— Я люблю тебя! — Она поцеловала Красавчика и уснула в ту же минуту.

Ей снились Патрисия Каас, желтые поля клевера вокруг Долгих Криков и паром, плывущий по солнечной зыби ее родной речки Тверцы…

Утром, проснувшись, она открыла глаза, повела ими из стороны в сторону и увидела, что постель рядом с ней пуста.

Она вскочила, наспех оделась, выбежала из номера и поспешила к стойке портье.

— Бонжур, мсье. Вы не видели моего друга?

— О, мадемуазель, он только что уехал.

— Уехал? На чем?

— На машине. Но вы не беспокойтесь, он оплатил ваш номер на неделю вперед.

Алена, горестно усмехнувшись, медленно вышла из отеля и спустилась к морю. С пустого пляжа были видны удаляющиеся в море шхуны французских рыбаков и шоссе Ницца — Монте-Карло — Милан, по которому все выше и выше в гору уносилась маленькая точка голубого «фиата».

Часть шестая

Вилла «Марго»

64

Франция, Лазурный берег.

По дороге, которая с гор спускается к морю, катят «роллсройс» с затененными стеклами и несколько легковых машин. Они движутся вдоль виноградников и кипарисовых рощ, все ниже и ниже, к маленькому прибрежному городку Вильфраншсюр-Мер, красивому, как гриновский Зурбаган.

Неожиданно «роллс-ройс» останавливается, водитель стремительно выскакивает из машины, услужливо открывает заднюю дверцу, и из машины выкатывается энергичный толстячок — японец Окада-сан, миллиардер и бизнесмен. И тут же из машин, сопровождавших Окаду-сан, высыпают его японские советники и французские агенты по торговле недвижимостью.

Окада-сан, улыбаясь, тычет пальцем на окружающие холмы и небольшие виллы, которые прячутся здесь среди садов и цветочных оранжерей, и что-то говорит своим советникам по-японски. Те кивают, записывают, фотографируют указанные пейзажи и снимают их видеокамерами. Секретарь Окады переводит французским агентам: