громко сказал:
— Не стать тебе, Сидякин, почетным гражданином.
Окно захлопнулось.
Исследователи вернулись домой расстроенные. Беседа с Сидякиным перечеркнула последние надежды. В Великом Гусляре они могли надеяться на поддержку общественности и бескорыстную помощь молодежи, но жители Крыма вряд ли разделят их энтузиазм.
На Минца было жалко глядеть.
— Не печалься, — сказал Удалов. — У меня интуиция. Сейчас постучат в окно и скажут: «Есть пещера!»
Минц грустно улыбнулся.
В окно постучали. За окном стоял краевед Сидякин в черном пальто до пят и надвинутой на брови заячьей шапке. Усы тяжело свешивались на красный мохеровый шарф.
— Я, — сказал Сидякин, — много думал. И пришел к выводу: вас требуется разоблачить. Вас и ваших французов.
— Господи! — вздохнул Минц. — А мы думали, что вы нам пещеру принесли.
— Пещера будет, — сказал Сидякин. — Но в пещере буду я.
— Как так? — не понял Минц.
— Я пойду в пещеру и докажу вам, что, в отличие от некоторых, лично я происхожу из этих мест. И что мой ритм — 24 часа. Можете сообщать прессе.
Сидякин сунул руку за пазуху и извлек оттуда пожелтевший листок.
— Вот координаты. Я надеюсь, что вы, как честные люди, забронируете мне место в пещере.
Минц протянул было руку за листком, но удержался.
— Нет, — произнес он. — Я не могу согласиться на это. В вашем возрасте пребывание в пещере совершенно исключено.
— Я приму меры, — уверенно сказал Сидякин. — К тому же я куда лучше сохранился, чем некоторые думают.
Через шесть дней в Черном яре, глубоком, заросшем осиной овраге, что тянется почти до озера Копенгаген, закипела работа. С утра туда пробивались грузовики, груженные ящиками, клетками и коробками, которые издавали различные звуки. За грузовиками шли автокран и слониха Магарани из цирка шапито. За ними на велосипедах и пешком двигалась общественность. Шли пионеры, шел кружок юных краеведов, общество любителей театра, хор пенсионерок и речной техникум.
Когда дорога кончилась, грузовики разгрузили, и дальше молодежь несла ящики и корзины на руках. Сидякина спустили в овраг на пожарном вертолете. Он сидел смирно, рядом была медсестра, которая мерила ему пульс. Сидякин читал гранки статьи из «Гуслярского знамени». Он был недоволен: во всей статье его ни разу не назвали почетным гражданином.
В пещере никто не бывал с тех пор, как в середине прошлого века ее покинул благородный разбойник Петька Кровь-в-Песок.
Он хранил там сундуки с награбленным у помещиков-угнетателей добром, прежде чем раздать его труженикам-крестьянам. Сидякин писал о том в областной газете и требовал создания в пещере дома-музея Петьки Кровь-в-Песок.
Перед спуском в пещеру профессор Минц и краевед Сидякин дали последние интервью прессе. Сначала говорил Минц.
— Не вызывает сомнений, — сказал он, — что люди прибыли когда-то с другой планеты. Астрономы найдут ее со временем. А нам важнее узнать иное: кто сопровождал человека при переселении на нашу планету? Я глубоко убежден, что среди птиц и животных, что спускаются со мной в пещеру, обязательно отыщется существо, чей суточный цикл равен 48 часам. И тогда все споры о том, кто лучший друг человека, отпадут сами собой.
— Ура Льву Христофоровичу, — закричал Корнелий Удалов, — который добровольно уходит от нас на три месяца, чтобы добыть научную истину!
Раздались аплодисменты. Их прервал краевед Сидякин. Несмотря на теплый сентябрьский день, он возвышался над толпой, облаченный в громадный тулуп, валенки и заячью шапку.
— Профессор уходит не один, — сказал старик, придерживая пальцем накладной белый ус. — С профессором ухожу я. Я взял на себя руководство экспедицией, чтобы доказать: все это ложь! Может, за рубежом некоторые и будут бахвалиться своим иноземным происхождением, но мы с Трифоном этого не допустим!
Из широкого рукава тулупа Сидякин извлек своего рыжего злобного кота. Кот прыгнул на плечо краеведу и взметнул трубой хвост.
А вокруг уже кипела работа. В пещеру опускали ящики, контейнеры и аквариумы. В них были собаки, куры, индюшки, караси, теленок, конь Сивый, слониха Магарани и еще много других живых существ. Они блеяли, кричали, лаяли и не желали покидать белый свет.
Затем спустился профессор Минц в оранжевой каске. Он контролировал расстановку клеток в темном подземном зале. Когда все было расставлено, вниз сошел краевед Сидякин с грелкой, амбарной книгой и пачкой телеграфных бланков.
Так началось трехмесячное героическое пребывание под землей профессора Минца и краеведа Сидякина с их свитой. Наверху остались дежурные во главе с Удаловым. Они опускали в пещеру пищу, принимали оттуда дневники и телеграммы, страдали под дождем, мучились от заморозков, и постепенно их число таяло.
Краевед Сидякин на удивление хорошо переносил подземное пребывание. Минцу он не помогал, но и не мешал, а вел личный дневник.
С каждым днем настроение Минца падало. Все животные, включая коня Сивого, которому в пещере было тесно и очень страшно, засыпали, просыпались и питались, словно и не опускались в пещеру. Старик Сидякин также не менял привычного ритма жизни. Каждое утро ровно в восемь часов он дергал за свою личную веревку, спрашивая у дежурных на поверхности, скоро ли ему доставят кефир и сметану. Вслед за тем раздавалось отвратительное мяуканье кота Трифона, который тоже требовал свою сметану. И так день за днем. Иногда Сидякин посылал из преисподней телеграммы в горсовет, напоминая о почетном звании.
Возможно, эксперимент так бы и провалился, если бы не случайность.
Оборвался трос. То ли перетерло его об острый выступ, то ли не выдержал подземного климата, но однажды перед рассветом Удалов обнаружил, что трос свободно вытягивается из черного провала.
Следовало навести порядок.
Удалов спустил в пропасть веревочную лестницу и полез в глубину. Издалека доносилось тоскливое ржание — просился на волю Сивый. Замычал в ответ теленок…
Удалов связал трос и собрался уже подняться наверх, но тут его одолело любопытство — взглянуть бы одним глазком, как они там, горемыки, существуют. Прикрывая фонарик ладонью, он осторожно добрался до лагеря. Края подземного зала терялись во тьме.
Удалов сразу разглядел профессора Минца, который спал на раскладушке, прикрывшись плащом, и во сне морщил высокий лоб. На другой раскладушке лежал краевед, покрытый тулупом.
Вдруг в гулкой тишине раздался еле слышный звон.
Удалов замер. Что могло звенеть?
Тулуп, под которым лежал краевед, зашевелился, из-под него показалась лысина, потом белая рука с зажатой в ней львиной шевелюрой. Шевелюра легла на лысину. Освободившаяся рука полезла в валенок, звон затих, и Удалов понял,