Читать интересную книгу Штрафники, разведчики, пехота - Владимир Першанин

Перед наступлением на Умань происходили бои местного значения. И мы, и немцы прощупывали силы друг друга, выравнивали линию обороны или наступления, активно велась разведка. В конце февраля возле поселка Новгородка состоялся мой первый бой. Я из него мало что запомнил. Оказаться впервые под огнем, увидеть бьющие в тебя пулеметы на расстоянии 500 метров, — настоящее испытание для новичков. Я терялся, путал команды. В какой-то момент, оттолкнув наводчика, сам встал за прицел. Фактически перестал руководить взводом, выполнял команды старшего сержанта Вялых.

Запомнились немецкие каски и лица врагов, приближенные оптикой. Точно знаю, что разбил пулемет, а всего орудие выпустило около сотни снарядов. Полк продвинулся на километр. В моем взводе погиб один человек, троих отправили в санбат. После боя, придя в себя, ожидал нахлобучки. Аникеев указал на кое-какие недостатки, вскользь заметил, что находиться за прицелом не мое дело. Но в целом похвалил. Наладился контакт со взводом. Выпили вместе с Вялых и командиром второго орудия. В компании были еще два сержанта из старичков и тот ефрейтор, который сразу пообещал мне сменить поношенные сапоги. Позже я понял: главной моей заслугой было то, что я все время оставался возле орудий. Ну, а большего от меня не ждали. Взводом фактически командовал Вялых.

Второй бой, происходивший через сутки, оказался для полка и батареи неудачным. Что хуже всего, я начал бояться. День назад я думал лишь о том, чтобы не ударить в грязь лицом, не дай Бог, посчитают трусом. Сейчас я видел картину боя, отдавал команды, но шкурой чувствовал, как летят мины, свистят осколки и пули. Ко мне бежал связной от комбата, хотел что-то передать. Осколок мины пробил насквозь каску и макушку головы. На истоптанный, талый снег натекла лужа крови. Вялых глянул на убитого и сказал:

— А ты, Николай, требовал каски надевать.

Шапка с каской мешали слышать команды. Да и никудышняя это была защита. Жестянка. Не сравнить с немецкими касками. Потом в моем расчете ранило заряжающего. Когда сняли шинель, я увидел измочаленную, мокрую от крови гимнастерку, рука болталась на сухожилиях, Я справился с растерянностью, оказал помощь раненому и послал бойца к комбату узнать, что он хотел.

В этом же бою мне пришлось вести огонь по дзоту. На учебных стрельбах в Саратове я со второго-третьего выстрела поражал мишень размером с деревенское окошко на расстоянии полкилометра. Здесь же выпустили штук пятнадцать снарядов, пока не попали в амбразуру. В тот день в нашем взводе убило сразу двух бойцов. Их расшвыряло взрывом снаряда. Оба лежали сплющенные, словно попавшие под колеса огромной машины.

Шестого марта началось наступление фронта. Недалеко от города Умань я впервые столкнулся с немецкими танками. В боекомплекте каждого орудия, кроме осколочно-фугасных и бронебойных снарядов, имелось по десять штук подкалиберных. Дело в том, что короткий ствол «полковушек» не давал возможности разгонять до нужной скорости бронебойные болванки. Орудия не предназначались для борьбы с танками. Достаточно сказать, что, по расчетным данным, бронебойные снаряды на полкилометра пробивали всего 30 миллиметров брони. А лобовая часть большинства немецких танков превышала 50–70 миллиметров. Подкалиберные снаряды были гораздо эффективнее.

Кто не дрался с танками, тот еще не артиллерист! Так говорили. Я ощутил это на себе. Напряжение страшное, танки идут очень быстро. Первыми огонь открыли дивизионные пушки ЗИС-3, стоявшие недалеко от нас. Лупили они — будь здоров. Скорострельность высокая, как будто огромный пулемет молотит. Подбили один танк, второй. Немцы сменили направление и краем шли на нас. С четырехсот метров по сигналу Аникеева ударили и мы. Тут уже команды были не нужны. Вялых работал с одним орудием, я — со вторым. Двадцать подкалиберных снарядов вылетели за пару минут. Подбили Т-4. Его на буксире пытались оттащить, но если танк остановился, это все, конец.

Стреляли бронебойными и фугасными. Взвод ПТР со своими длинными ружьями нам хорошо помогал. Плотность огня была высокая. Танк подожгли, а второй, который действовал в качестве буксира, повредили. Оторвался от орудия, спрашиваю у Вялых: «Ну, как?» Он головой в сторону первого взвода кивает. Мама родная! Одна пушка на боку без колес валяется, щит погнут, кто-то пытается встать, а не может.

Контратаку мы отбили. Потеряли одно орудие и человек шесть погибли. Однако наступление шло удачно. Меня представили к медали «За боевые заслуги». Десятого марта я был ранен. Мина разорвалась позади. Два осколка попали в ягодицы и два в спину. В горячке продолжал командовать. Меня едва не силком оттащили в сторону. Не потому, что такой герой. Просто пережитое напряжение не давало угомониться. Потом голова закружилась, даже вздремнуть пытался, когда перевязывали. Растолкали, повели в медсанбат.

Осколки, попавшие в спину, вытащили быстро. Зато ягодицы резали, как кусок мяса. Все под новокаином. Он вскоре действовать перестал, боль страшная. Чтобы не кричать, я ругался, бормотал всякую чушь. Мне было стыдно, что осколки попали в задницу. Хирург утешил, сказав, что мне повезло. Один из осколков (мне его затем оставили на память) вошел в мякоть, рядом с копчиком, а это, считай, позвоночник. С ним шутки плохи. В санбате пролежал тридцать шесть дней, затем снова вернулся в полк, который продвинулся на запад. Аникеев и ребята из батареи встретили меня с объятиями.

— Ну, вот, снова воевать будем, — сказал капитан. — Тебя тут медаль дожидается.

Медали я был рад, но, увидев множество новых лиц, понял, что потери понесли большие. На месте командира первого взвода был уже другой «шестимесячный» младший лейтенант. От моего взвода осталось совсем мало ребят, с кем я начинал воевать. Убыли с тяжелыми ранениями оба моих товарища, с которыми я прибыл из Саратова. Выжили они или нет, не знаю.

Период с мая по сентябрь сорок четвертого года запомнился боями, контратаками, а временами и отступлением. Но в целом армия двигалась вперед. В августе начались бои в Румынии. Двадцать первого августа был взят крупный город Яссы. Румыния — страна бедная, мужчины и женщины чернявые, похожие на цыган. Первое время от нас прятались (все же бывшие союзники Германии!), затем отношения наладились. Нам категорически запрещали лезть на подворья за едой. Да у румын особенно и брать было нечего. Однажды зашли в хату, предложили хозяевам румынские деньги, которые нам выдали. Попросили поесть, что почем, не знали. Просто положили пачку красных банкнот. Нас угостили кукурузной кашей-мамалыгой, политой маслом.

Каша мне не понравилась. Зато вино было хорошее. Холодное, слегка сладковатое. Мы выпили кружки по три. Наполнили фляги и, кроме того, хозяева дали нам кувшин с вином, литров на семь. Денег взяли немного, несколько бумажек. Когда провожали, кланялись. Мне стало неудобно. Я сказал: «Чего вы кланяетесь? Мы ведь тоже простые люди. Освобождаем вас от фашистов».

Настроение у меня было приподнятое. В батарее я стал окончательно своим, получил вторую звездочку на погоны. Однако на войне не знаешь, что будет завтра. В сентябре я влетел в историю, которая закончилась штрафной ротой.

Как не раз бывало, излишняя торопливость при наступлении оборачивалась для наших войск крепкими ударами немцев с флангов, а то и окружением. Севернее города Тыргу-Муреш немцы нанесли сильный контрудар. Полку, дивизии, еще каким-то подразделениям пришлось отступить. Как всегда, началась неразбериха. Ведь приказ Верховного «Ни шагу назад!» продолжал действовать. Самое дрянное в таких ситуациях — командование не торопилось давать приказы на отход. Чего-то ждали, кто-то сражался, а некоторые части, чтобы не попасть в плен, отходили на свой страх и риск.

Сразу скажу, винить никого не собираюсь. Мне уже было двадцать лет, воевал с февраля, считался обстрелянным командиром. Знал, что к чему. Батарея расстреляла почти все снаряды, осталось всего два орудия. Капитан Аникеев дал приказ отходить. На дороге нас догнал передовой отряд наступающих немцев и венгров. Бежать дальше означало погибнуть под огнем в спину. Остатки пехотного батальона, наша батарея и несколько «сорокапяток» вступили в бой. Помню, выпустили все снаряды до единого. Сообща подбили танк, бронетранспортер, отогнали немецкую пехоту. Я стрелял из ручного пулемета. Слышу, зовет старший сержант Вялых:

— Николай, иди сюда. Капитана убили.

Смерть Аникеева меня потрясла. Полгода на фронте можно смело приравнять к 5—10 годам обычной жизни. Человека узнаешь и запоминаешь навсегда. Я считал, что Аникеев, или «Емельяныч», как мы его часто называли, всегда перехитрит смерть. Мы были за ним как за каменной стеной, верили в его удачу и опыт. И вот он лежал мертвый. Мне, единственному оставшемуся в живых офицеру, пришлось принять батарею: два уцелевших орудия без снарядов, три десятка человек, семь или восемь лошадей. У нас имелись ручной пулемет, автоматы, запас гранат.