Спустя несколько долгих минут, бледную как полотно, лежащую в луже крови девушку нашла Филиппина. Она только что поужинала и в сопровождении братьев поднималась к себе по лестнице. Поймав заговорщицкий взгляд Сидонии, юная баронесса поняла, что о своем будущем ей можно больше не тревожиться, и у нее сразу отлегло от сердца. Поэтому она поспешила к Альгонде, чтобы рассказать, что у них все получилось. На смену радостному восклицанию пришел вопль ужаса. Она поспешно выбежала в коридор, чтобы позвать на помощь.
Навстречу как раз шел Франсуа, ее младший брат. Он помог перенести Альгонду на кровать. Франсин отправили за повитухой.
Стоило Франсин выйти за порог, как Альгонда закричала, очнувшись от боли. Она вцепилась руками в простыню. По телу ее растекалась невыносимая боль. Открыв глаза, она увидела склонившуюся над ней Филиппину. Их руки спонтанно переплелись. Новая потуга заставила Альгонду изогнуться, и вместо обвинений в адрес Марты с губ ее сорвался глухой хрип.
— Помоги мне! — взмолилась она, когда боль ненадолго отступила.
— Что я могу сделать? — трепеща, спросила Филиппина, с ужасом понимая, что Альгонда цепляется за нее, пытаясь встать.
Альгонда не ответила. В этот миг ею руководила какая- то высшая сила. Сила, оживившая ее помертвевший живот и подталкивающая к действию.
— Надо встать… — проговорила Альгонда, у которой низ живота горел огнем, и попробовала приподняться.
— Повитуха! Нужно дождаться повитуху! — пробормотала испуганная Филиппина.
Но Альгонда уже встала с кровати и, покачиваясь и держась руками за руки Филиппины, присела и стала тужиться что было мочи.
— Пресвятая Дева, помоги! — пролепетала Филиппина и отвела глаза.
Тошнотворный запах крови, от которого воротило с души, хрипение роженицы ужасали ее. Если бы Альгонда не держала ее за руку, девушка убежала бы не оглядываясь.
Альгонда не замечала ничего вокруг. Все ее существо было подчинено этому главному чувству, этому голосу, звучащему внутри нее, похожему на журчание ручья, который просил у нее помощи и любви. Ее дочка, такая крошечная и беззащитная, смогла найти в себе силы, чтобы направлять ее. Но времени у них было мало.
— Боже, меня сейчас вырвет! — заикаясь, пробормотала Филиппина и попыталась освободить свои руки, чтобы зажать ими рот.
— Позже… Потом… — ответила Альгонда, тужась еще сильнее. Голова ее запрокинулась, глаза закатились.
Услышав ее нечеловеческий крик, Филиппина лишилась чувств и упала на ковер. Безучастная ко всему, что ее окружало, Альгонда подняла свои юбки и прижала сложенные чашей ладони к своему раздираемому болью лону. Головка уже вышла. «Еще одно усилие!» — и приказывал, и умолял журчащий в ней голосок. В большой любви, которую она испытывала к Матье вопреки всем и вся, таился для Альгонды неисчерпаемый источник физических и душевных сил. На свет появилось, словно разматывающийся моток ленты, маленькое тельце. Альгонда упала на попу, поднимая его вверх. Лицо у ребенка было синюшным, на нем читалось страдание ускользающей жизни. Подчиняясь инстинкту, выходящему за рамки людского понимания, Альгонда приблизила губы к полуоткрытому ротику девочки и вдохнула в него весь воздух, что оставался у нее в легких.
Она ощутила биение под своими пальцами. Чудо! Биение ожившего сердца! Словно зачарованная, она поднесла к лицу свою малышку, которая вдруг залилась пронзительным криком. От нее исходило синеватое сияние, лучи которого все удлинялись, пока не озарили их обеих. Альгонда ощутила его тепло и доброту.
— Ты — Элора. Моя дочь. И в тебе не будет ни капли зла, — прошептала она, а потом с улыбкой перекусила пуповину зубами.
Она улыбалась, потому что ощутила полнейшую уверенность в том, что, сколько бы Марта ни пыталась им навредить, она не сможет предотвратить то, что должно сбыться.
* * *
Этой туманной, холодной ночью на долину Изера обрушился дождь. Весеннее тепло обманчиво, поэтому никто не удивился. Филиппина бесшумно сбросила с себя одеяло, соскочила с постели и в третий раз побежала в свою уборную, чтобы исторгнуть из себя рвоту. Это была цена ее освобождения. Внутренности у нее болели, но воспоминания о страданиях Альгонды настолько были живы в памяти, что она без колебаний проглотила содержимое черного флакона, который ей передала ее горничная. Каким бы горьким ни показалось ей зелье, какими бы болезненными ни были спазмы в животе, которые последовали за его приемом, она сто раз предпочла бы эту боль родовым болям. Филиппина все для себя решила. У нее никогда не будет детей. В свете свечи она промыла рот надушенной водой и, морщась, вытерла его перед зеркалом. Сидония права: после таких треволнений и в таком состоянии она не смогла бы наутро отправиться в Сен-Жюс де Клэ. Ей следовало бы сразу же вернуться в постель, но она накинула на плечи халат и открыла дверь, отделявшую ее комнату от спальни Альгонды.
Она сожалела о том, что не увидела самого момента рождения ребенка. Зато прекрасно помнила яркий голубоватый свет, который согрел ее и привел в чувство. Когда Филиппина открыла глаза, комната показалась ей совершенно обычной. В ней царила тишина. Она привстала, стараясь побороть головокружение, и посмотрела на Альгонду. Бледная, с кругами под глазами, та сидела возле колыбели недалеко от нее, и юбки ее были подняты чуть ли не до груди. В это мгновение в комнату вбежала повитуха и нашла их обеих, сидящих друг напротив друга, и заляпанный кровью паркет.
Только увидев, как она крестится, Филиппина пришла в себя и встала с пола. Она склонилась над колыбелью и посмотрела на малышку с тем же любопытством, какое отразилось на лице повитухи.
— Пресвятая Дева, да вы только посмотрите на это чудное дитя, которое сосет ваш палец, Альгонда! Дайте-ка его мне, я его обмою! Вы и так прекрасно потрудились!
Альгонда подчинилась. Новорожденная заплакала.
— Вес — чуть больше пяти фунтов, головка с кулачок, но сильное сердечко! — таков был вердикт повитухи, обмывшей малышку с ножек и до головы.
— Как ты? — спросила у своей юной госпожи Альгонда.
Филиппина улыбнулась.
— Хорошо, по сравнению с тем, что пришлось перенести тебе.
Их пальцы снова переплелись, и Филиппина заплакала. Через несколько минут повитуха попросила ее выйти, и Альгонду она увидела только когда пришло время ложиться спать. Она ушла к себе, так и не решившись посмотреть на ребенка вблизи. В руке у нее был зажат полученный от Альгонды флакон. Желание посмотреть на Элору мучило ее несколько часов, несмотря на боль, которая пришла вскоре после того, как она выпила приготовленное Мартой зелье. Интересно, а голубоватый свет как-то связан с появлением на свет этого ребенка?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});