Читать интересную книгу В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Балтус свежевыбрит, подтянут. От него исходит тонкий аромат одеколона. Кипельно-белый подворотничок, до глянцевого блеска начищенные сапоги. Пожалуй, впервые подчеркнутая аккуратность комбата вызывает у Колычева неприязненные ощущения.

Сам он в замызганной, извоженной в грязи шинелишке, заросший трехдневной щетиной.

И вся его рота — сплошь небритые, пещерные лица. Многие брались за бритву последний раз в Брянске, в бане, рассчитывая привести себя в божеский вид по прибытии на передовую, в последний момент перед решительным боем. И невозможно было представить, что этого момента у них не будет, что в бой они пойдут с колес, после двух выморочных суток, проведенных под открытым небом, в заснеженном лесу, не отдохнувшие, не обогревшиеся.

Балтус сделал вид, что не заметил вызывающего поведения ротного. Пообещав продумать вопрос с пэтээровцами, они с Гатаулиным пошли по траншее в роту Упита, а у Колычева остался Боровицкий, вызвавшийся немедля обозреть позиции противника с наблюдательного пункта.

На наблюдательном пункте Боровицкий долго приглядывался с биноклем к едва различимой в морозной предутренней мгле противоположной стороне. Но разглядеть даже при вспышках осветительных ракет ничего было нельзя.

Павел приходит к нему на помощь, воспроизводит по памяти систему огневых средств противника, дополнив ее сведениями, почерпнутыми от младшего лейтенанта Короткова. Поскольку общими представлениями об обороне фашистов Боровицкий, несомненно, располагал, сосредоточился главным образом на обсуждении того, что вызывало у него опасения и требовало уточнения и корректировки. Прежде всего — мины. Вопреки заверениям Короткова он сомневался, что немцы, не выставив проволочных заграждений, не заминировали бы также склон на подступах к окопам. В их заурядную беспечность плохо верилось.

Вторая сложность — дзоты. Чем и как заставить их замолчать?

Может, удастся командованию батальона договориться с соседями и задействовать минометную батарею, стоящую в тылу у роты Упита.

Боровицкий вновь приник к окулярам.

— Лед лишь слегка припорошен. Почти весь снег под берег снесло. Видишь? — подсказывает Павел. — Если немцы действительно во второй линии отсиживаются — у нас есть шанс проскочить болото до того, как они займут оборону на передке. А там — как карта ляжет. Но роте нужна огневая поддержка.

— Хорошо, — отчаиваясь разглядеть что-либо в бинокль, соглашается Боровицкий. — Я доложу начальнику штаба.

Возвращаясь, прошлись по ходу по землянкам. Везде битком, из некоторых повыкидывали даже печурки, коптюшки и то не в каждой. Протиснувшись в свою, устроились у входа. Никто не посмотрел в их сторону, не обмолвился словом. Потеснились молча, и все.

Последние минуты перед боем — самые маятные и томительные. И коротает их каждый по-своему. Павел прошелся взглядом по лицам солдат. Махтуров, привалясь спиной к стене, сидит в застывшей напряженной позе, клонясь головой к выставленным, поджатым крепко сцепленными руками коленям, о чем-то сосредоточенно думает. О чем? Наверно, о жене и дочери, представляет, что с ними будет, если случится с ним худшее из того, что может случиться с солдатом на войне. У Колычева никого нет. Может, это и к лучшему.

Туманов покоится в обнимку с вещмешком, уткнулся в него лицом. Мыслями, вероятно, там же, где и Махтуров, — дома.

Богданов, напротив, собран и деловит. Роется в вещмешке, что-то перекладывает, достает. Рассовывает по внутренним карманам бинты, кисет с махоркой, спички, тряпичку с солью, письма, бумагу на самокрутки… Чтобы, если ранят, все необходимое было при нем. Внешние карманы набиты патронами. На ремень нацеплены эсэсовский кинжал, гранаты с предупредительно вставленными запалами. Богданов — солдат бывалый. Все не единожды, без спешки проверено на прочность закрепления, прощупано, потрясено.

От дальней стены обращено к нему полное страдальческой муки лицо. Тимчук. До последнего, видно, не верит, что придется со всеми в атаку идти, надеется и ждет, что оставит его ротный, как прежде, в землянке на хозяйстве.

— Тимчук! Во второй взвод — к Маштакову!

* * *

— Приготовиться к атаке!

Это гортанный голос Гатаулина. Он бежит, семеня, по траншее и кричит. Но еще раньше, чем стук его сапог докатывается до отростковой траншейки, ведущей к землянке, Павел откидывает с входа палатку:

— Махтуров, Богданов, Туманов — со мной!

Траншея быстро заполняется людьми. И вскоре в ней становится тесно от серых шинелей и телогреек Для себя Павел решил, что пойдет в атаку со взводом Титовца. Разыскивая взводного, пробирается в дальний конец траншеи, откуда доносится его осевший сдавленный голос, повторяющий команду Гатаулина.

Выбравшись в траншею, штрафники из тех, кто курит, первым делом лезут в карманы за табачком. Укрываясь от ветра, смолят самокрутки. Последняя затяжка перед тем, как выметнуться на бруствер под пули, непременна, как ритуал. Когда еще придется перекурить и доведется ли вообще. Курят обособленно, замкнуто. Почти не переговариваются.

Появление ротного во взводе, кажется, никто не замечает. Кроме блатняков. А для рецидивиста-уголовника Краева, известного больше как Сашка Ростовский, Колычев и вовсе приходится как нельзя кстати.

Завидев ротного, Ростовский, будто крупный карточный банк сорвал, заорал, оборачиваясь в сторону Титовца, но явно в расчете на Колычева:

— Эй, взводный! Начальник! Готовь ксиву на нас. Увидишь, как босяки сегодня фашистов драпать навострят. Ни один фашистский гад сегодня живым от нас не уйдет. Мы их, как гнид, мочить будем. А ты свидетелем будешь. Смотри не отставай, чтоб подгонять не пришлось, хоть и начальник.

Вокруг него и вся хевра в кучу сбилась. На него, больше чем на взводного, равнение держат. Ростовский — вор авторитетный, воровская слава за ним еще из лагеря тянется. Огнем крестился на Курской дуге. Осторожно, но отмечал его похвальным словом и Титовец, в противовес Штырю.

Показного бахвальства, как и агрессии, блатнякам не занимать, оно у них в крови. И Павел отвечает соответственно:

— Мешки покажи!

— Какие мешки, ротный? — делано возмущается Ростовский. — Мы свое после боя возьмем. Я дело говорю.

— Если дело — можешь не волноваться. Будет тебе ксива, если заслужишь.

— Заметано, ротный. Не отставай. Увидишь, как урки фашистов на куски рвать будут…

Редкие крупные звезды на сером пасмурном небе начинали тускнеть и удаляться. В спину штрафникам, в сторону фашистов, потянул ветерок, посыпалась на головы мелкая ледяная крупа. Болото тонуло во мгле и дальше середины не просматривалось. А значит, и с немецких окопов на нем трудно что-либо различить. И это обнадеживало, позволяя надеяться, что по крайней мере до середины болота успеют штрафники добежать, прежде чем немецкие наблюдатели спохватятся и обнаружат атакующую цепь. Только бы самим себя раньше времени не выдать.

Обернувшись к Туманову и Богданову, Павел показывает рукой в разные стороны:

— Передать по цепи: «В атаку — молча!»

* * *

Сигнальная ракета, порхнув бесшумной змейкой в тусклое небо, огибает по дуге болото и, клюнув книзу, гаснет, оставив дымный, медленно истаивающий след За ней — вторая.

Титовец рывком вскидывается на бруствер, распрямляется во весь рост, показывает рукой: «Вперед!» Но еще прежде его команды масса тел перекатывается через снежный брустверный ровик и, окрепнув на ногах, катится на лед, на болото. Траншея пустеет в секунды.

Павел выжидает, наметив для себя бросок на момент, как только штрафники будут обнаружены противником и заговорят его пулеметы. А они заговорят скоро. Он знает это. Но прежде чем они заговорят, ему хочется, чтобы немцы всполошились не раньше, чем его взводы достигнут середины болота. Он почему-то страстно верит в примету. Если удачно, как задумано, сложится начало, значит, и продолжение должно быть таким же успешным, и все его существо устремлено к намеченному рубежу. Подгоняя мысленно бойцов, он чутко сторожит тишину.

Противоположная сторона молчит. Небо заметно высветляется, и уже далеко в глубину хорошо просматриваются отдельные островки и гривки кустарника. Если добегут до них незамеченными — фактор внезапности можно считать использованным стопроцентно.

Вжимаясь глазницами в окуляры, Павел держит в перекрестии фигурки передовых солдат, сопровождает их до намеченной черты. Дальше, дальше.

Немцы молчат.

Павел опускает бинокль, и в это мгновение тишину разрывает взъярившаяся очередь немецкого пулемета. Ревом сотен запаленных глоток, зашедшихся в яростном мате и неистовом зверином вое, отзывается встречь накатывающаяся лавина штрафников.

— Все. Пошли! — командует Павел и, подхватив автомат, взбирается на бруствер.