– И какова же мораль сей басни? – вежливо спросил Геныч.
– Морали здесь нет, так как понятие морали относительно. Зато есть что-то, что не относительно, а очень даже постоянно.
– И что же?
– Это люди, живущие здесь, и их отношение к жизни.
– И какое же оно?
– А никакое, – спокойно, но с внутренним вызовом ответил Костя. – Им все равно.
Геныч переменился в лице.
– Что значит «все равно»?
– А то и значит. Когда их топтали, им было все равно, теперь они топчут, и им тоже все равно. Потому что если завтра, допустим, к власти придут те, кого они сейчас топчут, они совершенно спокойно согласятся на роль… как бы это сказать… топтуемых, что ли. Как будто им и не с чем сравнивать, как будто они каждый день начинают жить заново. Ты стихи про «немытую Россию» слышал?
– «Прощай, немытая Россия»?
– Угу. Страна рабов, страна господ. Ведь суть тут не в том, что Россия – страна, где есть господа и есть рабы, а в том, что здесь все – то господа, то рабы, а чаще и то, и то одновременно. Такие трансформеры.
– Стоп, стоп. До этого ты говорил, что все вот это – не наше, мол, они притворяются, врут сами себе, борются, значит, с хачами, а теперь, выходит, «им все равно». Как же это сочетается?
– А вот так и сочетается. От рабства до господства один шажок. И сделать его легче легкого. Но так же легко сделать его и в обратном направлении. Потому что у них даже господство превращается, в конечном счете, в рабство. Уверен, что и здесь так будет.
– Я чего-то не догоняю. Рабство, господство. Ну и как это противоречит идее о том, что они должны создать порядок?
– Никак. Порядок превратится в беспорядок, потому что это идейный порядок. Он идет не изнутри, не от естества, не от внутренней потребности, а от выдуманной веры в необходимость такого порядка. А русскому человеку нужна не головная, а душевная вера. Хотите интернационал? Пожалуйста! Хотите национализм? Не вопрос! Чего изволите?
– А господство, значит.
– А господство приведет их в то же рабство. Потому что русский человек ленив от природы, а господство требует усердия и трудолюбия. Так было и так будет. Но вам их не жалко. И мне их не жалко. Потому что.
– Потому что? – вопросительно вскинул брови Геныч.
– Потому что… им самим себя не жалко.
XXVII
Кроня и Костя сидели за столом на кухне Крониной квартиры. Сначала вроде хотели выпить, но почему-то желание быстро пропало. Теперь гоняли чаи и беседовали «за жизнь». «Беседовал» в основном Кроня, которому наконец удалось найти собеседника, готового выслушать все его жалобы без скептической усмешки. В соседней комнате мирно спал отец Крони, Николай Алексеевич – ничего серьезного, слава богу, у него не нашли. На всякий пожарный ему промыли желудок и посоветовали воздержаться от курения, алкоголя и жирной пищи, что немало позабавило старика – он и без того давным-давно не пил, не курил и воздерживался от соленого и жирного, хотя бы потому, что год назад пережил микроинсульт.
– А в общем, слава богу, что обошлось, – сказал Кроня и отхлебнул горячего чая, – а то я прямо перепаниковал. Спасибо за «скорую».
– Да не за что, – ответил Костя, выстукивая из пачки очередную сигарету.
После разговора с Генычем и Крониного рассказа о своих злоключениях на душе у него было муторно. Нет, Геныч не убедил его своим красноречием, но легче от этого не было. Выходило, будто Костя сам себе противоречит. «Если мне их не жалко, – думал он, – то какого хрена я здесь вообще делаю? И кого от кого защищаю? Если не русских от чужаков, то, выходит, чужаков от русских. Но, в конце концов, это право людей иметь в пределах своей территорию ту власть, которая им больше нравится. И что у меня тогда здесь за роль? Борца за права человека в Третьем Рейхе? Но это уж совсем глупо. В Чечне я хотя бы номинально боролся против боевиков, хотя ясно, что против чеченов. Но будь я чеченцем, то моя роль сейчас сводилась бы к тому, чтобы защищать русских в Чечне от коренного населения Ичкерии. А я себе даже не очень-то представляю такого чеченца. Его бы свои же, наверное, за яйца повесили за такую правозащитную деятельность. Как ни крути, маразм какой-то. Хотя, если взять Кроню, например, то я могу предположить, что защищаю его как представителя интеллигенции от оголтелого национализма. Но в таком случае я выполняю план Геныча. То есть признаю изначальную правоту этого вырвавшегося из бутылки джинна, но пытаюсь пресечь его крайности. И тогда о чем же я вообще спорю с Генычем?»
Костя поискал глазами, куда можно скинуть сигаретный пепел, и Кроня услужливо поставил на стол пепельницу.
– Значит, расследуешь дело? – спросил он.
– И да и нет, – ответил Костя, затягиваясь. – Точнее, расследую, но не только это. Я вообще пытаюсь понять, что здесь происходит.
– А что тут непонятного? – возмутился Кроня, – Наводят какой-то порядок и бьют всех подряд. Фашисты гребаные. Лучше б я в Казахстане остался, черт бы их всех побрал.
– Ну, тебя пока никто не бьет.
– Уж лучше б били, а то живешь как на пороховой бочке. Я когда уезжал, все еще вроде тихо было, а теперь.
Кроня с досадой махнул рукой и отвернулся.
– Может, ты и прав. Тут вообще-то какая-то акция намечается.
– Ну вот, – вздохнул Кроня, – значит, теперь точно бить будут.
– Не уверен. А чем, кстати, твой отец занимался?
– Историк.Я же тебе говорил.
– А, да. Наяды.
– Раяды, – поправил его Кроня. – Вообще-то тебе было бы интересно послушать, благо голова у него ясная.
– Послушаю. Разгребусь с делами и послушаю. А ты-то чем заниматься собираешься?
– Да фиг его знает. Вот предлагают войти в КБ – тут торговый комплекс строиться будет.
– Где это?
– Да недалеко тут. Ресторан «Кавказ» знаешь? Ну вот его под снос, а вместо него огроменный комплекс.
– Интересно, – сказал Костя задумчиво. – А ведь ресторан-то работает.
– Пока работает, но там уже вроде все решено. Да чего сейчас говорить? Пока все на словах. Так… эскизики, наброски. Хотя, если будет стоящая команда и солидные деньги, все зашуршит. Только как мне здесь жить, вот вопрос.
– Вопрос, – эхом отозвался Костя и поглядел на часы.
– Торопишься, что ли? – удивился Кроня.
– Нет-нет, это я так… просто время проверил.
XXVIII
В кафе на этот раз было многолюдно. Костя не сразу отыскал глазами Разбирина, который стоял около центрального столика в самой гуще. Разбирин, однако, Костю заметил сразу и, отставив бокал с пивом, двинулся ему навстречу.
– Пойдем пройдемся, – кинул Разбирин, проходя мимо Кости, – а то шумно здесь.
Они вышли за пределы кафе и двинулись по направлению к парку.
– Получил? – спросил Разбирин, не поворачивая головы.
– Получил. А вы-то сами читали?
– Пробежал глазами, – с невнятным вздохом ответил подполковник.
– Что скажете?
– Хреново, вот что я скажу. Приземлимся? – вопросительно мотнул головой в сторону лавочки Разбирин.
Костя кивнул.
Присев, Разбирин достал сигарету и закурил.
– Как дочка? – спросил он, явно оттягивая момент перехода к основным новостям.
– Дочка нормально, только я, пожалуй, ее оттуда вывезу, – ответил Костя, глядя куда-то вперед себя.
– С чего это? Ты же говорил, у нее все хорошо.
– У нее-то хорошо. Только… акция там какая-то намечается. Мне Бублик на ушко шепнул.
– Что за акция?
– Если бы я сам знал.
– А когда?
– Послезавтра вечером.
– Что ж молчал-то? А точнее?
– Да не знаю я, – покачал головой Костя, – часов в семь-восемь.
– А где?
– Недалеко от дома Геныча. В Рыбьем переулке. Там, где он на шоссе выходит. Бублик сказал, я сам увижу.
– У самой границы? – усмехнулся Разбирин.
– Типа того.
– Ладно, я людей подгоню, а там посмотрим.
– Вот с этим желательно поосторожней. Мало ли. Вдруг это фуфло, подстава? Проверка просто? Я вам ляпну, а вы нагоните спецназ с демократизаторами.
– Ну я что, по-твоему, идиот, что ли? Я ж так, для подстраховки. Десяток незаметных и неслышных людей. Тем более я так понимаю, что секрета-то особого нет, разве все все знают. Да и потом. Геныч и так в курсе, что ты расследование проводишь.
– Это-то и хреново. Поэтому Ленку лучше вывезти. И все-таки лишний раз лучше не светиться. Мало ли, какая у них там акция. А еще лучше, пускай ближайшие отделения милиции напрягутся. На всякий пожарный. Это будет выглядеть естественно.
– Можно. В 72-м отделении мой приятель работает. Это тебе не Хлыстов – это стопроцентно наш человек. Ну это ладно. Разберемся. Я не за этим тебя сюда вытащил.
Разбирин бросил сигарету и потер переносицу.
– Знаешь, вчера был у сына в гостях. У него пацан, внук мой, в третьем классе учится. Так вот, он мне дал посмотреть фотографию их класса. А там под каждой фоткой от руки дописаны клички каждого из учеников – ну, типа, если Крюков, «Крючок», и так далее. Некоторые, конечно, какие-то хитрые, не от фамилии образованы. Но в глаза мне бросился Красин, а кличка. Карась.