Читать интересную книгу Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Остановка в развитии случилась весьма некстати. В ходе очередной войны со Швецией в 1617–1629 гг. поляки с удивлением обнаружили, что за прошедшие после Кирхгольма годы шведы сильно изменились. Их король, Густав II Адольф, сделал правильные выводы из опыта предыдущих войн с поляками. Не имея возможности создать кавалерию, превосходящую по качествам польскую (все-таки конница – аристократический род войск, и к тому же весьма дорогостоящий, а Швецию никак нельзя назвать страной богатой и аристократической), Густав Адольф, как уже было отмечено выше, сделал ставку на всемерное наращивание огневой мощи, на дисциплину и не прогадал. Катастроф, подобной кирхгольмской, больше не повторялось. Напротив, в серии боев под Гневом с 22 августа по 12 октября 1626 г. поляки в лучшем случае оттесняли шведов на исходные позиции, но те отходили в полном порядке, отражая бурные атаки польско-литовской конницы сосредоточенным огнем мушкетеров и полковой артиллерии. В «правильном» же полевом сражении в мае 1627 г. под Тчевом (Диршау) польские гусары и казаки гетмана С. Конецпольского, атаковавшие в «старопольском» духе, так и не смогли опрокинуть шведскую пехоту, а шведская кавалерия, опираясь на поддержку собственной пехоты, практически на равных противостояла неприятельской. Правда, Густав Адольф не смог завершить войну блистательной победой из-за нехватки кавалерии, но и Конецпольский, вынужденный перейти к «малой», партизанской войне, «разменяться на мелочи», также не смог переломить неблагоприятный ход событий. Нерешительный исход войны соответствовал условиям компромиссного по своей сути Альтмаркского мира 1629 г. Кстати говоря, исход войны в целом был вполне предсказуем. Решительной победы не могла добиться ни одна из сторон, так как в Ливонии и Пруссии столкнулись две совершенно разных армии – «пехотная» и «кавалерийская». И если последняя, как было отмечено выше, стремилась к активным, «смелым, оживленным и замысловатым» маневрам, то последняя, напротив, вела войну осторожно, методично, избегая быстрых и опрометчивых маневров, «размеренным темпом менуэта (выделено нами. – П.В.)…»343. Итак, мазурка против менуэта!

Начало Смоленской войны 1632–1634 гг. и необходимость противостоять модернизированному при помощи присланных Густавом Адольфом советников русскому войску ускорили начало проведения давно назревших военных реформ. Первые попытки скорректировать структуру армии были сделаны еще в ходе войны со шведами. Так, если в 1626 г. польско-литовская армия в Пруссии имела на 2 тыс. польской пехоты 2,2 тыс. пехоты немецкой и 1 тыс. драгун, то на следующий год Конецпольский располагал уже 2600 польскими пехотинцами, 11 609 пехотинцами немецкими и 1152 драгунами. Одновременно удвоено было и количество рейтаров – до 2075 чел.344. Правда, все эти части были вербованы исключительно из иностранцев – немцев, англичан, шотландцев, в лучшем случае выходцев из Лифляндии, поляков и литовцев среди них не было. В том же 1626 г. корона располагала 3 региментами драгун, и все были вербованы из иностранцев – Джейкоба Бутлера, Винтера и В. Лесси345. Однако эти попытки после окончания войны не получили продолжения. Теперь же перед лицом серьезной угрозы с Востока новый король Владислав IV (1632–1648 гг.) рьяно взялся за создание полевой армии, реорганизованной с учетом опыта минувшей шведской войны.

Суть реформы, предпринятой Владиславом, заключалась не столько в том, чтобы набрать наемников – этот путь был уже неоднократно опробован, а в том, чтобы «иноземные» войска набирать теперь преимущественно из уроженцев Речи Посполитой. Таким образом, армия Речи Посполитой состояла теперь из двух основных компонентов. Первым было войско «иноземного» или «немецкого строя» (autorament cudzoziemski), набираемое чем дальше, тем больше, из поляков и литовцев, но обмундированного, снаряженного и обученного по последней европейской моде (а она, как известно, в то время диктовалась шведами и голландцами). К этому войску относились регименты «немецкой» пехоты, драгуны и рейтары (в Литве – конные аркебузиры). Вторым стало войско «национального» строя (autorament narodowy). К нему относились конные гусарские, казачьи, пятигорские и татарские хоругви и пешие гайдуки – польская пехота, снаряженная по-венгерски. И если в коннице «национальный» компонент продолжал преобладать, то в пехоте, наоборот, безусловное преимущество получил «немецкий».

Снаряженная и обученная по-новому армия Владислава IV, выступившая в 1633 г. на помощь осажденному Смоленску, насчитывала 11 6-ротных региментов (по 800–1200 порций в регименте) и 4 роты (по 100–200 порций) «немецкой» пехоты, 11 700 чел.; 8 рот гайдуков, т. е. пехоты польской (в сумме 1150 порций); драгун 2 роты (по 100 и 200 порций) и 6 региментов (по 6 и 2 роты, 200–650 порций в каждом), всего 2450 порций; 9 рот рейтаров (1700 коней, 25 % всей конницы), 3120 коней в гусарских хоругвях, 3480 в казацких и 780 в пятигорских – реально около 11 500 пехоты, 2200 драгун и 8100 чел. конницы346. К этим силам необходимо добавить еще и королевскую гвардию (регимент «немецкой» пехоты силой в 1200 порций, 2 роты гусар (260 коней), 2 хоругви казаков (240 коней), рота рейтаров (120 коней) и регимент драгун (300 порций) – всего с учетом «слепых» почтов около 1900 чел.)347. Правда, есть все основания полагать, что данный список не полный. «Штатное» расписание польско-литовской армии, выступившей на помощь осажденному Смоленску, включало в себя 24 гусарских (3220 коней), 12 казацких (3600 коней), 5 пятигорских (780 коней) хоругвей, 13 рейтарских рот (1700 коней), 2 регимента и 5 рот драгун (2250 порций), 10 региментов и 6 рот пехоты «немецкой» (10 700 порций) и 10 рот гайдуков (1750 порций) – всего 24 000 коней и порций, т. е. около 21 000 солдат и офицеров348. Но и при таком раскладе соотношение пехоты и кавалерии меняется незначительно.

Таким образом, без учета запорожских козаков польско-литовская армия под Смоленском насчитывала 23 700 чел. пехоты и конницы, а соотношение пехоты и конницы составило (если не брать в расчет драгун) 3 к 2 в пользу пехоты, с драгунами же соотношение в пользу пехоты будет еще выше – пехоты обычной и ездящей станет 63,5 %, т. е. в 1,5 раза больше, чем 12 годами ранее под Хотином! Если же сравнить численность новой армии с «кварцяным» войском накануне войны, то контраст будет еще более разительным. В августе 1631 г. постоянное коронное войско имело в гусарских хоругвях 520 коней, в казацких 850, 450 порций в драгунских подразделениях и 380 порций в пехотных ротах. Еще 600 порций составляли пехотные гарнизоны в Поморье349. Таким образом коронное кварцяное войско состояло больше чем наполовину – на 58,2 % – из конницы!

Подводя общий итог проделанной Владиславом и его советниками работы, можно с уверенностью сказать, что опыт столкновений с московскими ратями в конце Смуты и со шведами в 20-х гг. XVII в. не прошел для поляков даром. Под Смоленском мы видим уже иную армию, отличающуюся от той, которая существовала еще несколькими годами ранее. Эта армия намного ближе к передовой на то время модели, протестантской, но в то же время в некоторых аспектах опережала ее. Это касается прежде всего конницы. Хотя Густав Адольф и сделал очень многое для того, чтобы поднять боеспособность шведской кавалерии, однако ничего подобного польским гусарам он не имел, и в целом его конница серьезно уступала польской. В принципе то же можно сказать и о европейской кавалерии того времени. Польские гусары были не тяжелее имперских и шведских кирасир или рейтаров, но их отличный конский состав, выучка товарищей и пахоликов, их готовность к единоборству, характерное наступательное вооружение и соответствующая ему ударная тактика ставили гусар на голову выше европейской тяжелой кавалерии. И если европейская кавалерия того времени все больше и больше ориентировалась на действия от обороны, на короткие контратаки с последующим отходом под прикрытие собственной пехоты и артиллерии, польская конница играла на поле боя более серьезную роль. И хотя пехота в армии Владислава и потеснила ее, тем не менее польско-литовские военачальники, трезво оценивая ситуацию, посчитали невозможным полностью перейти на протестантскую модель как не вполне адекватную специфическим восточноевропейским условиям.

§ 3. «Finis Poloniae». Судьбы военной революции и шляхетской «республики» во 2-й половине XVII – начале XVIII в.

Подводя общий итог преобразованиям, сделанным Стефаном Баторием и в особенности Владиславом IV, необходимо отметить, что характерными чертами его армии стали повышение удельного веса и значения пехоты, значительный рост численности драгун, использовавшихся прежде всего именно как ездящая пехота – в условиях Восточной и Юго-Восточной Европы именно это их качество оказалось чрезвычайно востребовано, учреждение в пехоте «региментовой» организации и артиллерии, создание саперных подразделений350. Все эти нововведения отражали общую тенденцию, свойственную всем европейским армиям, на усиление огневой мощи. Вместе с тем поляки вовсе не собирались отказываться от привычной и весьма эффективной ударной тактики. Так что можно с уверенностью утверждать, что военные реформы Владислава IV стали естественным продолжением курса Стефана Батория. Однако, в отличие от трансильванского воеводы, ставшего волею шляхты и магнатов королем Речи Посполитой, Владиславу повезло меньше. Над ним, как и над его отцом Сигизмундом III, довлел, по словам польских историков, «страх перед absolutum dominium – абсолютной властью короля», который чем дальше, тем больше завладевал сознанием шляхты и в особенности магнатерии. «В течение всего столетия (XVII. – П.В.) продолжалось противостояние между защитниками шляхетских свобод и сторонниками королевской власти, – писали авторы «Истории Польши», – которые стремились к созданию модели централизованного государственного управления (а это было одним из следствий военной революции и одним из важнейших условий ее успешного завершения. – П.В.). Это противостояние привело к параличу государства и ослаблению нации. Однако подобных последствий никто не предвидел…»351. Но могло ли быть иначе в условиях, когда Москва потерпела жестокое поражение в Смоленской войне, когда Османская империя переживала глубокий кризис, когда Империя была втянута в Тридцатилетнюю войну, когда Швеция была вынуждена пойти на уступки Речи Посполитой в Прибалтике, а бунтовавшие казаки были усмирены? Ведь все складывалось так благополучно! В итоге, как отмечал польский историк Б. Барановский, несмотря на то, что Владиславовы преобразования представляли собой значительный шаг вперед в развитии военного дела Речи Посполитой, они не получили развития прежде всего из-за отсутствия поддержки со стороны шляхты и магнатерии352. А ведь в случае, если бы они были доведены до конца, в Речи Посполитой не только бы завершился в целом 2-й этап военной революции, но были бы созданы предпосылки для перехода на ее третий, завершающий этап. Более того, Польско-литовское государство получало реальный шанс возглавить процессы изменений в европейском военном деле, связанные с военной революцией.