Читать интересную книгу Симеон Гордый - Дмитрий Балашов

Потом опять стал задумчив. Прожевывая кусок дыни, словно невзначай, обронил:

– Все русские князи как один ругают тебя!

Семен едва не подавился хурмой.

– Нынче ты вновь затеял взять Нижний у суздальского князя? – продолжал Джанибек, словно не заметив смущения Семена. – Коназ Костянтин хочет получить под тобою великий стол!

Семен совсем перестал есть. Ждал.

– Кушай, кушай! – примолвил Джанибек по-русски. – Не печалуй! – продолжал он и, перейдя опять на татарскую молвь, докончил: – Я отказал ему. Но Нижний Новгород ты у него не бери.

– Бояре сами заложились за меня! – возразил Симеон и, решившись, добавил: – Мне, чтобы совокупить власть в русской земле, необходим Нижний Новгород!

– Будет суд! – коротко возразил Джанибек.

Семен долго вглядывался в лицо Джанибека. Понял наконец – хану дозарезу нужны деньги, нужно серебро, много серебра. Надо платить эмирам, посадившим его на престол. И Костянтин Василич заплатил. А великого стола он все-таки не получит, так, по-видимому, решил сам Джанибек. И Семен вместе с горечью и досадой вероятной утраты Нижнего почувствовал прилив теплого чувства к этому человеку, все-таки в самом главном не обманувшему его. Лишь бы он подольше усидел на ордынском столе!

– Старший твой поп приедет? – вновь спросил Джанибек.

– Да! – встрепенувшись, отмолвил Семен. (Феогност днями должен был прибыть из Владимира за ярлыками на церковный причт от нового татарского кесаря. Охранные грамоты русской православной церкви давала мусульманская Орда.)

– Скажи своим купцам, пусть опять едут, пусть не боятся меня! – вымолвил Джанибек, насупясь. – В Сарае будет теперь справедливая власть!

«Когда ты укрепишься на столе! – мысленно поправил хана Семен. – А сейчас тебе еще платить и платить своим эмирам нашим, русским серебром! И брать ты будешь с правого и виноватого!» (Значительная часть новогородского выхода уже перекочевала в казну нового хана.) Джанибек охмелел, глаза у него начали блестеть, рука делала неверные движения. Пора было расставаться. Семен встал, склонившись в поклоне. Джанибек поглядел мутно, потом глаза его прояснели на миг:

– Баешь, Ольгерд?! – переспросил он, хищно оскалясь, и махнул рукою, вновь помутнев взором. – Верю тебе! Верю, что ты, пока не осильнеешь, не пойдешь на меня войной!

– Помни, князь! – повторил Джанибек, прощаясь. – Будет суд, и я не стану помогать тебе! Докажешь, что Нижний принадлежит московским князьям, – твое счастье, не докажешь – счастье коназа Костянтина!

Глава 37

Воротясь домой, Симеон вызвал бояр и сообщил им о возможном суде над ним, умолчав, что узнал это от самого Джанибека. Бояре внимали, ошарашенные. К несчастью, отсутствовал Сорокоум, не поехавший по болезни, он бы тотчас сообразил, что предпринять.

– Ныне идите почивать. Час поздний. Заутра будем думать соборно! – отрывисто произнес Симеон, распуская совет. Тихо переговаривая, бояре гуськом вышли из покоя. Феофан вопросительно поглядел на князя – не остаться ли? Но Симеон решительно покрутил головой: – Спи!

Выпроводив слугу, он потушил свечу, лег, как был, сняв только верхнее платье, укрылся суровой рядниной и стал думать. В узкое рубленое окошко засматривала ущербная, рожками вверх, восточная луна. Темнота плыла ощутимо, словно бы волны тумана. Разноголосо и хрипло лаяли собаки. Вдали прокричал верблюд.

Вот прошел год, год, как казалось ему, отмеченный несомненными успехами. Нет, даже меньше года! Укрощен Новгород. Получен черный бор. Прекращены литовские набеги на пограничье. Укреплена церковная власть, а с тем вместе достоинство Руси в землях иных. Владимирская земля вновь собрана воедино и заметно усилилась. А братья-князья? Моложский князь вроде бы должен благодарить… Однако князь натерпелся страху в затворе, поди, несет сердце на него, Семена, что не сразу вступился за свое полоненное посольство! Не дал им всем пограбить вдосталь Новогородчину? Правда, Твери истомно пришлось от ратного прохождения. Правда, выход царев взимал он неукоснительно и со всех. С Васильем Давыдычем Ярославским о Пасхе довелось и поспорить о том! Но он же – великий князь владимирский! И выход тот он, не задерживая, отсылает в Орду! Ростовский зять, похоже, злобствует на продолжающиеся поборы в его княжестве… Но он не может поступить иначе – даром, что ли, отец платил серебром за ростовский ярлык?! Ему, конечно, припомнят и Дмитров, и Галич, и Белоозеро – все родителевы купли. Но ведь куплено, не граблено! Он должен, он могиле отца обещал не выпускать отцовых купель из рук!

Хуже всего, конечно, были дела с Костянтином Василичем Суздальским. Права на Нижний Новгород, как ни поворачивай, у Москвы спорны, очень спорны! Но бояре Нижнего и Городца сами заложились за великого князя! Право отъезда слуг вольных еще не нарушал никто! Так… А что бы он сам содеял на месте Костянтина Василича?

Симеону стало жарко. Он откинул ряднину. Хлопнув в ладоши (задремавший слуга не сразу взошел, и это едва не взбесило), приказал отокрыть оконце. Слуга долго возился, пока, наконец, вынул из пазов тяжелую оконницу с вставленными в переплет кусками слюды. Повеяло речною прохладой. Стало легче дышать.

Небо уже засинело, знаменуя близкий рассвет. Он вдруг и сразу уснул и во сне все хотел достичь чего-то прочного, клятвенного соборного согласия, которое так и не давалось ему…

Назавтра о суде над великим князем знали уже все. Семена, когда он проезжал по улицам русского подворья, любопытно разглядывали, словно увидавши впервые. Слухи ползли один другого чудовищней, вплоть до того, что новый хан порешил казнить Семена в отмщенье за гибель тверских князей, Александра с Федором.

Нижегородские и городецкие бояре, задавшиеся за великого князя, тоже были вызваны на суд. Теперь они ходили гневные или смурные, отчаянно глядя на Симеона. Ближе московского князя зная характер Костянтина Василича, они не чаяли, в случае торжества последнего на суде, остаться в живых.

Симеон принимал их, успокаивал как мог. Думать о том, что эти люди, доверившиеся ему, могут погибнуть теперь из-за него же в междукняжеской борьбе, было непереносно.

Московские бояре лихорадочно собирали грамоты, доставали списки, от кого и сколь получено даней, когда и кем взято, когда привезено в Орду… Поминали давний суд над Михаилом Тверским, когда великого князя оговорили как раз на таких вот мелочах, обвинив в утайке ордынского выхода.

Все попытки Семеновых бояр поссорить князей или хоть потолковать с каждым из них в особину, убедив отказаться от участия в суде, окончились полным провалом. Похоже, братья-князья сговорились у него за спиной еще до приезда в Орду.

Наконец настал день суда. Всю ночь Михаил Терентьич с Феофаном и Александром Морхининым готовили грамоты, прикидывали так и эдак, предусмотрев, кажется, все возможные зазнобы супротивников. И все же самого главного не предусмотрели, не верилось до последнего дня, хоть и упреждал Джанибек, что братья-князья будут соборно требовать от хана лишить Симеона великокняжеского стола.

Собрались в парадной ханской юрте, перед троном Джанибека. Вельможи и эмиры хана сидели рядами на возвышении, русские князья с подручными боярами стояли внизу, на ковре, двумя неравными кучками. Хлопотали толмачи. Нукеры у входа отпихивали любопытных, тех, кто не получил приглашения. В юрте стоял гул, словно в потревоженном осином гнезде.

Семен стоял, выпрямившись, отчужденно глядя на братьев-князей (в нем попеременно мешались горечь и бешенство), в лучшем своем белошелковом охабне с долгими висячими рукавами. Суконная шапка с алмазом и соколиным пером довершала его наряд. Братья-князья приоделись тоже.

Долго длилось рассаживанье и усаживанье придворных, долго ждали старшего муфтия, потом главный кади захотел дополнительно что-то узнать, и ему толковали, показывая грамоты, а он важно кивал головой в чалме, вытягивая шею вперед (горбатый нос и маленькая загнутая бородка придавали ему сходство с грифом), и приставлял ладонь к большому старческому уху. Наконец Джанибек подал знак – начинать.

Сперва говорить должны были обвинители. Начал Василий Ярославский. Тяжело, исподлобья глядя на Семена, обвинил великого князя в задержке ордынского выхода и видимых переборах во взимании даней, а также в том, что черный бор с Новгорода Великого и отступное с Торжка князь целиком забрал себе, не поделясь с другими князьями.

Следом выступил Костянтин Ростовский и, краснея, запинаясь, смущаясь и гневаясь, стал говорить о грабеже Ростовской волости московитами: «С коего грабежа волость оскудела людьми и добром, смерды бегут во иные земли, яко от лихолетья какого или моровой беды» – и что он, князь, лишен всяких прав даже и в дому своем, а и селами, «которые князю надлежат», править не волен.

Потом вышла заминка. Костянтин Тверской не захотел говорить раньше суздальского князя.