в какой иной профессии немыслимое, пришлось юноше по душе, и своей свободой он наслаждался с злобной радостью, и по субботам, по окончании работы, и по воскресеньям шатался со своими новым фабричными товарищами. Тут не было ненавистной, контролирующей близости хозяина, ни строгого уклада старинного торгового дома, ни родителей, ни даже сознания сословного достоинства, налагавшего определенные обязательства. Смыслом жизни было здесь зарабатывание и трата денег, удовольствие же, на ряду с пивом, танцами и сигарами, заключалось прежде всего в осознании наглой безнаказанности, с которой можно было по воскресеньям прямо в лицо смеяться купцам в черных сюртуках и другим обывателям. Эмиль мстил высшим сословиям за то, что ему не удалось из простого дома своего отца войти в этот мир богачей и крахмальных воротничков. Начал он, разумеется, с самого верха. Дал Господу Богу почувствовать свое презрение, – не ходил ни на проповеди, ни на уроки Закона Божьего и при встречах с пастором, которому кланялся обыкновенно, весело пускал ему дым от своей длинной сигары прямо в лицо. Приятно было также останавливаться по вечерам перед освещенной витриной, за которой еще корпел за работой приказчик Ремпис, или войти в сам магазин, и на наличные деньги, звеневшие в кармане брюк, спросить хорошую сигару. Самым же занятным были, разумеется, девушки. В первое время Эмиль держался подальше от женских мастерских, но однажды, во время полуденного перерыва, он увидел среди выходивших из зала сортировщиц девушку, которую тотчас узнал, несмотря на перемены, произошедшие в ней. Он подошел и окликнул ее:
– Фрейлейн Эмма! Узнаете меня?
В это лишь мгновение он вспомнил, при каких обстоятельствах познакомился в прошедшем году с этой девушкой, и как мало отвечает настоящее его положение тому, что он тогда рассказывал ей про себя. И она тоже, по-видимому, хорошо помнила тот разговор, потому что поклонилась ему довольно холодно и сказала:
– Ах, это вы? Что-же вы здесь делаете?
Но Эмиль с поспешной любезностью ответил:
– Само собой разумеется, что я здесь ради вас!
Фрейлейн со времени воскресной прогулки клуба молодых членов купеческого сословия утратила значительную долю миловидности и девичьей прелести, но приобрела известный жизненный опыт и смелость. После недолгого искуса, она окончательно овладела сердцем юного почитателя, который гордо и надменно разгуливал теперь по воскресеньям со своей красоткой, демонстрируя свою юную мужественность на прогулках и в танцевальных залах. Встречались они также и с кучкой молодых аршинников, гостями которых были тогда Эмма и ее возлюбленный. Господа приказчики задирали носы и сторонились их, но Эмиль смеялся им прямо в лицо и так дерзко, так вызывающе вел девушку под руку, и она тоже смеялась так громко и так, видимо, дорожила им, что молодые купчики в счастье их сомневаться не могли.
Кольб давным-давно мечтал о возможности иметь много денег и тратить их куда вздумается, без тягостного контроля, и без удержки предавался теперь этому удовольствию. Но несмотря на это, несмотря на весенний расцвет его любви, он не испытывал полного удовлетворения. Ему не хватало острых ощущений.
В настоящем его положении едва ли мог представиться случай что-нибудь украсть. Тяжелее всего человеку расстаться со своими пороками, кроме того, молодой человек в сиротливом своем одиночестве разжег в себе ненависть к богатым и знатным, и теперь горел жаждой мести. Уходить в субботу вечером с фабрики с честно заработанными тремя марками в кармане было очень приятно. Но тайно распоряжаться чужими деньгами и водить за нос дурака хозяина было приятным вдвойне. И оттого Эмиль Кольб, несмотря на все свое благополучие, все чаще размышлял на тему где бы он мог еще поживиться. Новая страсть, овладевшая им в ту пору, способствовала осуществлению этих планов. Взвинченный каким-то газетным объявлением, он вбил себе в голову мысль, что может разбогатеть, благодаря лотерейному выигрышу. Это он унаследовал от отца, в былое время не мало денег ухлопавшего на билеты, но давно уже больше не находившего для этого денег. Эмиль купил несколько билетов и так как ни один из них не выиграл, а волнение, которое он испытывал в ожидании и чтении тиражных листов, все больше разжигало его, у него вошло в привычку снова и снова рисковать своими деньгами, ради этих наивных надежд.
Он опять вернулся в своих воровских планах к логическому мышлению, на которое едва ли способен был в повседневной жизни и во имя честных целей. Он терпеливо высматривал место, где мог бы воплотить более крупный замысел, и, наученный печальным опытом в родном городе, решил пощадить свою фабрику и поискать чего-нибудь подальше. Бельмом на глазу был у него магазин, где служил Франц Ремпис, – самая большая торговая точка в городе. Торговый дом Иоганна Лейле был тем же приблизительно, что дом братьев Дрейс в Герберсау. Кроме колониальных товаров и сельско-хозяйственных орудий, он держал еще предметы повседневного потребления, начиная от почтовой бумаги и до материй на платья, и железных печей, и тут же находилась и небольшая банкирская контора. Магазин Эмиль Кольб знал хорошо, он много раз там бывал и насчет местоположения разных ящиков и товаров осведомлен был вполне, как и о местонахождении и устройстве кассы. О расположении других помещений он имел некоторое представление, благодаря прежним рассказам своего приятеля, а то, что ему казалось еще необходимым знать, он выведывал при случае, когда заходил в магазин. Так, например, придя в магазин часов в семь, он говорил сторожу, или младшему приказчику:
– Ну, вот и шабаш!
И тот отвечал:
– Где еще там! Не раньше, как в половине девятого.
И Эмиль продолжал:
– Вот как! Но тогда уже, по крайней мере, сейчас можешь уходить. Не твое же, верно, дело магазин запирать.
И он узнал, что последним уходит всегда из магазина заведующий Менцель, иногда хозяйский сын, и согласно всему этому, он строил свои планы. Время меж тем шло. Со дня поступления Эмиля на фабрику прошел уже целый год. Это время и для фрейлейн Эммы не прошло бесследно. Она повзрослела и немного подурнела. Но возлюбленного ее больше всего пугало обстоятельство, которого скрывать больше было нельзя, – она ждала ребенка. Обстоятельство это отравило ему лахштетенский воздух, и чем ближе подходил этот жуткий срок, тем больше укреплялось в нем намерение оставить город еще до этого события. Он усердно наводил справки о работе в других городах и убедился, что ничего не потеряет, если и вовсе распростится со Швейцарией. Но от достойного плана облегчения кассы в магазине Иоанна Лейле он, однако, отказываться не хотел. Ему даже казалось занятным завершить этим деянием свое