Читать интересную книгу Грустная история со счастливым концом - Юрий Герт

И утром на Доске Объявлений, расчищенной от приказов и инструкций, появился огромный лист ватмана:

«ЭЙ ВЫ, БАРДЫ ИЗ ПОДВОРОТЕН, МЕНЕСТРЕЛИ ИЗ ТЕМНЫХ УГЛОВ, ТРУБАДУРЫ ИЗ ГЛУХИХ ЗАКОУЛКОВ...»

Такие же объявления украсили все дворы и перекрестки. Организатором конкурса был назначен Витька Шестопалов.

А на школьном собрании Таня рассказала о бывшем соседе, инвалиде войны... Она рассказала обо всем без утайки, со стыдом, боясь — вдруг ее не поймут... Но ее превосходно поняли все ребята, и припомнили, кроме того, еще несколько подобных историй, и решили: пусть каждый в своем доме приглядится, присмотрится незаметно к соседям, особенно к тем, кто воевал: не нужна ли какая-нибудь им помощь или забота... Ведь было время, когда они рисковали жизнью, горели в танках, штурмовали Берлин и Кенигсберг, им тогда в тело впивались осколки, их контузило, сбивало с ног взрывной волной... А теперь они ходят на работу, ездят в троллейбусах, по торжественным дням их приглашают в школы, и там они рассказывают о своей фронтовой молодости и о своих погибших товарищах... Все они — они воевали, они рассказывают... А мы?.. Что же мы сами — для них?.. Надо что-то сделать для них, что-нибудь хорошее, очень хорошее: ведь школа — это полторы тысячи учеников, чего они не могут?.. Они могут — все!..

И тут кто-то сказал, что у него в подъезде живет старая учительница, одна-одинешенька, всю семью она потеряла во время войны — как быть?.. Ведь ей до магазина добраться трудно, в грязь или там в гололед... Так нельзя ли, нельзя ли что-то придумать, для таких, как она, ну вроде чего-то такого... Вроде, например, школьного Бюро Добрых Дел: кому что понадобилось, тот звонит, и ему помогают: инвалид ли это или пожилой человек, или попросту малыш, который не может справиться с задачкой...

И было принято: создать в школе БДД— Бюро Добрых Дел!..

Но разговор повернул на учителей, и так, как ни разу еще не поворачивался.

Ведь если,— сказал кто-то, и не важно — кто, потому что другие сейчас же подхватили его мысль,— ведь если мы хотим кому-то помочь... так давайте же подумаем и про наших учителей! Ведь у них тетради, у них подготовка к урокам, у них педсоветы и заседания, они с нами дежурят по школе, они проводят дополнительные занятия с отстающими, они организуют наши вечера, они посещают наших родителей, они варят себе обеды, они себе привозят с рынка и капусту, и картошку, и стирают белье, и воспитывают собственных детей — и вот, случается, они приходят на уроки усталые, сердитые, они раздражаются, кричат, придираются по пустякам, и все почему?.. Потому что у них тоже — нервы, они тоже — люди!..

— У них тоже — нервы!..— заволновались все.— Они тоже люди!..

И всем стало обидно за своих учителей, которым некогда отдохнуть, некогда развлечься, сходить в театр или сесть почитать книжку, и которых, вдобавок, обижают ученики.

И Маша Лагутина предложила: взять каждому классу шефство над своими учителями!

Потом речь зашла о Школьном Совете Самоуправления и еще о многом, очень многом,— нам даже не перечислить замечательных планов, которые взбудоражили школу в эти дни. И даже таким безнадежным скептикам, как Боря Монастырский, нашлось дело по сердцу. А с Борей Монастырским получилось так. Он до сих пор не мог простить ребятам, как они его записали однажды в кружок африканских танцев («Продали за десять баллов!..» — говорил Боря), и с того времени он просто не выносил никакой общественной инициативы. Он прямо сказал, что все эти мечты и планы — «бодяга», то есть пустые слова и больше ничего. Тогда решили: под председательством Бори Монастырского учредить Комитет Присяжных Критиков. Этот Комитет не должен ничего делать — кроме одного-единственного: он должен критиковать все, что делают другие, указывать на недостатки, а тем самым предохранять ребят от зазнайства и разжигать общий энтузиазм.

Правда, возникло слишком большое количество претендентов в Присяжные Критики, но выбрали только самых отъявленных.

Но это легко сказать — выбрали, назначили, предложили!.. Едва улицы запестрели плакатами: «ЭЙ ВЫ, БАРДЫ И МЕНЕСТРЕЛИ ИЗ ПОДВОРОТЕН И ЗАКОУЛКОВ...» — как телефоны в школе затрясло от звонков. Учителей упрекали, что они поддерживают хулиганов, оказывают им покровительство; другие, наоборот, убеждали, что такая недопустимая форма обращения унижает достоинство подростков. Родители ужаснулись, узнав о рейдах по кочегаркам; они приходили в школу и доказывали, что это непедагогично — взамен диспутов на тему «Где же ты, романтика?..» подвергать опасности жизнь детей. Мало ли что, мало ли кто там отсиживается, в этих кочегарках, ведь могут и пырнуть ножом, могут поранить или даже убить, это дело милиции, наконец, они сами, родители, с удовольствием пойдут по кочегаркам, проведут рейды, но нельзя же, нельзя...

Так что, несмотря на шефскую и еще всякого рода помощь, которую им оказывали ребята, учителям тоже приходилось нелегко...

Вообще же, если говорить об учителях, то это со стороны только могло показаться, что у них наступила спокойная, беззаботная жизнь. И не только со стороны: ребятам тоже казалось, что все, все в школе делают они сами, что только так, скорее из вежливости, спрашивают иногда они совета или приглашают учителей принять участие в каком-нибудь ответственном деле... Просто учителя понемногу стали проникать в главную тайну своей профессии, которая в том и заключается, что ученик все в жизни постигает как бы сам...

А кроме того, однажды в учительской, где спорили теперь не меньше, а больше, чем в иные времена, но зато спорили гораздо плодотворнее,— однажды в учительской, в заключение какого-то спора, Андрей Владимирович рассказал своим коллегам совсем коротенькую историю, причем он уверял, что эта история не выдуманная, что на то, чтобы ее выдумать, у него не хватило бы фантазии, ведь он не Женя Горожанкин!

И если бы ее, эту историю, или притчу, как назвал ее Андрей Владимирович, попытаться изложить столь же короткими словами, то она прозвучала бы примерно так:

ПРИТЧА О КАКТУСЕ

Однажды, сказал Андрей Владимирович, когда я всерьез занимался кактусами... Так вот, когда я занимался кактусами, мне удалось раздобыть один превосходный кактус, который по латыни называется... (он употребил длинное название, которого автор, к своему стыду, не запомнил). Я ухаживал за ним день и ночь, поливал, менял землю, переставлял из тени на солнце, а потом ставил опять в тень, но кактус хирел и увядал на глазах. И какие рекомендации мне знатоки не давали, какие консультации, не только устные, но и письменные, я не получал — ничего не помогало, и я решил — кактуса мне не спасти.

Но получилось так, что я забросил все свои кактусы... И что бы вы думали?.. Однажды я увидел свой кактус — он стал зеленым, плотным, мясистым, он вытянулся вверх!.. Мало того — он расцвел/..

Всем очень понравилась притча Андрея Владимировича, особенно Теренции Павловне. Последнее время ей вообще нравилось все, что говорит Андрей Владимирович.

И она сказала, что это прекрасная, мудрая притча, и она понимает и совершенно согласна с тем смыслом, который в ней заключен.

Однако Андрей Владимирович, спокойно дослушав ее до конца, заметил, что его притча еще не кончена. И он закончил ее так:

У меня, сказал он, было тридцать три вида кактусов. И когда я их забросил, половина из них выжила, но другая... другая половина погибла...

Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

Теперь никто не торопился объявить свое мнение о притче, все задумались, но Рюриков, казалось, этого только и добивался.

— По-моему, вы хотите этим сказать,— неуверенно проговорила Виктория Николаевна,— вы хотите сказать, что сильным кактусам не нужен уход, а слабые...

— Я хотел сказать, для каждого кактуса требуется особый уход, только и всего!..— рассмеялся Рюриков.— Но это мой первый опыт в художественной прозе, и я, должно быть, неудачно выразил свою мысль...

Мы не знаем, какому роду кактусов уподобил бы Андрей Владимирович Таню Ларионову, но нам известно, что среди урагана выдумок, затей и срочных общественных мероприятий Тане иногда становилось так тяжело, так тоскливо — хоть плачь...

Казалось бы, все складывается для нее как нельзя лучше. История со спасением малыша успела для всех поблекнуть и в самом деле превратиться в историю. Таня теперь всем была действительно необходима, каждому не терпелось ее увидеть, о чем-то спросить, что-то выяснить, уладить, отрегулировать массу вопросов. И она выясняла, улаживала, а в особенно важных случаях отправлялась к Эрасту Георгиевичу. Все знали, какое странное влияние имеет она на директора... Но, впрочем, никто не находил это влияние странным. Напротив, было естественно, что такой властью над ним пользуется именно она, Таня Ларионова...