Толстяк попал снова, вздернул руки к голубому небу. Обнаружил пьяным взглядом стоящего рядом Выхина и заголосил:
– Видал? Видал, братишка, как стрелять надо! ВДВ, это тебе не стройбат, ёкарный бабай! Это сила, брат!
Ленку он или не замечал или не видел вовсе. Выхин несколько раз кивнул, не вступая в разговор, и когда толстяк отвязался, сказал:
– Я понял, не надо больше. Ты спасла мне жизнь, поэтому за мной должок. Понимаю, к чему клонишь, и проведу тебя к кенотафу. При условии, что лес позволит найти дорогу. Всё не так просто, как кажется. Может быть, мы с тобой заблудимся. Или наткнемся на Капустина снова. Или вообще никогда не выйдем к нужному месту. Я не обещаю, понимаешь?
– Надо хотя бы попытаться, – ответила Ленка.
Звякнула очередная подстреленная банка. Толстяк взвыл от радости, и Ленка, делано закатив глаза, поспешила прочь от тира.
– Так себе у тебя была работенка, – заметил Выхин, догоняя её.
– Я хотя бы не бегала из города в город всю жизнь. Просто тихонько разлагалась.
2.
Алла чувствовала, как холод пропитывает ее кожу, забирается в легкие, в мозг. Микроскопические льдинки царапали внутри глаз. Ноздри забились снегом, а в крови – почти наверняка – вместо эритроцитов плавали снежинки.
Она боялась пошевелиться. Боялась, что расколется, как хрупкая ваза, от неосторожного движения. Ладони прилипли к коленям. Шея напряглась. Еще бы закрыть глаза, закрыть раз и навсегда, чтобы не видеть всего, что происходит на кухне.
На расчищенном прямоугольном столе лежало тело Сашки Грушина. Он больше не походил на изуродованного шрамами пацана-каратиста, рот не был забит пирожками вперемешку с выбитыми зубами – потому что рта не было, как и всего лица. Сашка снова стал взрослым, но – мёртвым. Голова его напоминала большую распухшую сливу. Кожа кое-где лопнула, сквозь нее сочился желтоватый гной вперемешку с льдинками тающего льда, травы и мха. Волосы вылезли клочьями, а левое ухо почернело и съежилось. Мёртвого Сашку будто провернули несколько раз, как влажную половую тряпку, да так и оставили.
Алла вспомнила, что Сашка работал в поликлинике водителем скорой. Пару раз, когда Алла вызывала врача, Сашка тоже приходил с участковым, развлекал разговорами, нелепо шутил и, отковырнув пальцами тугую форточку, курил едкие сигареты без фильтра. Милый был парень, хотя так и не обзавелся семьей, жил с мамой что ли, или со старшей сестрой в однушке через три квартала отсюда.
– Я бы сказал, что смерть что-то символизирует, но это чушь. – Голос Капустина выбрался из прошлого, звонкий, с хрипотцой. Давно забытый. – Умер и умер. Невелика потеря. Сашка был туповат, хоть и исполнителен, за что и поплатился. Любому понятно, что нельзя вставать спиной к агрессивному призраку. Детство кончилось. Аминь.
Он и его изуродованные друзья стояли вдоль стола. Маро – самая страшненькая, похожая на обезумевшего разжиревшего гремлина – шумно втягивала носом индевеющие сопли и не сводила с Аллы злобного взгляда. Они недолюбливали друг друга много лет назад, и сейчас ничего не изменилось.
– Я скажу ей «фас», и она начнет кусаться, – Капустин повернулся к сидящей на табурете сестре. – Маро красавица и умница, настоящая невеста. Кому угодно перегрызет глотку за меня. Так ведь?
– Спрашиваешь! – хихикнула Маро. – Дайте мне вилку или нож, а? Эта с-сучка позволила убить Сашку, а жирдяй сбежал!
Алла вздрогнула. Она одна оказалась тут взрослой. Одна, кажется, соображала, что происходит. А еще, что было самым страшным, помнила, как обратилась в Элку, стала девчонкой со спичками в носу. В тот момент ее взрослые мысли вдруг растворились, уступив место ярким детским эмоциям, несвязным импульсам, страшной энергии, которая всю жизнь будто бы скрывалась где-то внутри и теперь высвободилась. Только это была не настоящая Элка, а карикатурная, шаблонная, сотканная из воспоминаний.
И еще голоса в голове.
Мы так рады тебя видеть.
За знакомство, что ли?
Ты похожа на дочь. О, как вы похожи!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Они лишали воли и опутывали сознание липкой паутиной. С ними стало хорошо. Элка им верила, потому что только дети способны принимать за чистую монету самое невероятное, что вообще может случиться в жизни.
Брат, это все, что у тебя есть!
Иди к нему!
Обнимитесь, мои родные!
Станьте единым целым!
Останьтесь детьми!
Она бы пошла, обнялась, и пусть все вокруг пропадет пропадом. Если бы не Выхин и Ленка. Если бы настоящее так настойчиво не стучалось в черепную коробку. Стучалось, стучалось – и достучалось.
Брат оказался возле нее. Полумрак больше не скрывал уродства смерти на его лице. Из левой глазницы торчал острый конец гвоздя, а вокруг шевелилась влажная красноватая масса. Рваные дыры в щеках обнажали полусгнившие зубы. Кожа на лбу, вокруг носа, под глазами разбухла, натянулась синими прожилками.
– Признайся, тебе страшно видеть меня таким? – спросил Капустин, опускаясь перед Аллой на колени. Он положил ладонь на её ладонь, словно укрыл холодом. – В твоей голове, там, в воспоминаниях, в образах и мечтах я все еще обычный старшеклассник со светлыми волосами, курносым носом, такой задиристый и нагловатый, но любимый брат. Сложно поверить, что я изменился?
Он выдавила короткое:
– Сложно.
По кухне метался сквозняк, шевеля свадебное платье Маро. Жар лета с улицы смешивался с могильным холодом. Алла чувствовала, что ноги ниже колен медленно онемевают. Скоро онемение поднимется выше.
– Разве так сложно оставаться подростками? – спросил Капустин. В его голосе послышалась обида, та самая, когда в бедах подростка виноват сразу весь мир и никак иначе. – Ты искала меня столько лет. Надеялась и верила. Я, может быть, жив до сих пор благодаря тебе. И что в итоге? Все испортила. Раз – и перечеркнула. Никакого детства, блин.
– Я мечтала найти тебя. – Слова выталкивались из горла колючими ледышками, царапали горло. – Верила, что придешь, мы поговорим, вспомним старое. Мне плевать, как ты выглядишь и во что превратился, главное, что нашелся. Я чуть с ума не сошла, когда наткнулась на могилу и услышала твой зов… А может быть и сошла, но не осознаю этого… Но, понимаешь, Андрей, господи, Андрей мой милый, я думала, что мы просто поговорим, попрощаемся, и жизнь пойдет своим чередом. Твои поиски – это незакрытый гештальт. Ты должен быть мертвым, лежать в могиле, а я должна приходить к тебе, класть цветы, разговаривать, тосковать. Как, скажи мне, получилось, что ты сидишь передо мной, такой озлобленный и страшный, и ненавидишь меня за то, что я чуть не убила друга детства?
– Неделю назад ты готова была ради меня сделать всё, что угодно.
Ледяное онемение поднялось выше колен, растеклось по бедрам.
– Андрей, ты не прав, – сказала Алла, чувствуя, как с губ слетают снежинки. – Моя смерть ничего не изменит.
– Я не собираюсь тебя убивать, сестричка. Зачем мне это? Просто подумал, что лучше бы тебе посидеть в квартире, пока все не закончится. Ты не ребенок и не хочешь им быть. У тебя что-то с перепадами настроения. То любишь брата, то защищаешь жирдяя, то криком кричишь об умершей дочери. Нельзя так. Я вот двадцать лет лежал в могиле и вспоминал о тебе. Ничего не может вытеснить мою любовь. Я постоянный до мозга костей, так ведь?
– Ты раньше не был таким злым.
– Неужели? Может, Элка, это ты была наивной и не замечала очевидных вещей? – он приподнялся, отлепляя вмерзшую ладонь от ее ладони. – Прекрасная пора юности! Мы верим в единорогов и верную дружбу, но отказываемся видеть, что вокруг нас злоба, зависть, унижения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Ты не такой. – С трудом повторила Алла.
Живот болезненно скрутило, и она закричала, корчась, но не в силах сдвинуться с места. Вцепилась пальцами в табурет – так сильно, что сломала два ногтя. Лед оцарапал горло, вывалился из рта рыхлой застывающей массой.
– Мы такие, – сказал Капустин не своим голосом, отходя в сторону. – Мы бы убили тебя, Элка, но брат не позволяет. Мы бы сделали из тебя чудесную ледяную статую, воплощение глупости и наивности прошлого. Когда-нибудь так и произойдет, ты только дождись.