Собственно перевал через главную ось Сихотэ-Алиня, т. е. расстояние между истоками Тазуши и Лифудин, всего несколько вёрст. Подъём здесь весьма отлогий, и горы гораздо ниже тех, которые стоят на берегу моря при устье реки Тазуши.
Однако, несмотря на такую сравнительно малую вышину, Сихотэ-Алинь делает замечательную разницу относительно климата морского побережья и тех местностей, которые лежат по западную сторону этого хребта. Переваливая с реки Тазуши на реку Лифудин, я мог хорошо это заметить. В береговой полосе от Сучана до самой реки Тазуши за исключением значительных горных вершин снег лежал только в лесистых падях и на северных склонах гор, но и здесь он был не более двух-трёх вершков. По долине реки Тазуши, вёрст за тридцать от её устья, почти вовсе не было снега, но, начиная с этого расстояния, он покрывал землю на 4-5 вершков [17-22 см] глубины. Чем далее в горы, тем снег делался больше, так что на перевале, который отстоит от берега моря вёрст на 60 или 65, он лежал уже более чем на фут [30 см].
Затем на западной стороне Сихотэ-Алиня, в верховьях реки Лифудин и далее вниз по этой реке снег имел везде два фута глубины, а ближе к Уссури увеличивался даже до трёх футов.
Сообразно изменению климата изменяется растительность по мере удаления от берега моря внутрь страны.
Обыкновенный характер растительности берегов на всём пройденном мною расстоянии, т. е. залива Посьета и по реке Тазуши, как я уже упоминал прежде, везде один и тот же - редкий дубовый лес, в котором только иногда, преимущественно в падях, попадаются другие лиственные деревья; подлесок состоит из различных кустарников с преобладанием дубняка, леспедецы и лещины.
По реке Тазуши, вёрст на двадцать от её устья, идут леса с таким же характером. Затем далее вверх начинают, сначала изредка, а потом все чаще и чаще попадаться хвойные деревья и, наконец, в верхнем течении реки, вёрст на пятьдесят от моря, уже окончательно растут хвойные леса, которые восходят на горы и затем спускаются на верхние части долины Лифудина. Впрочем, среди хвойных пород - кедра и ели - попадаются также липа, дуб, береза, ильм, и из них последний достигает громадных размеров. Все эти деревья теснятся здесь сплошной, непроницаемой стеной, и тайга делается в полном смысле дремучею.
Притом же, сколько можно было заметить, она имеет болотистый характер.
По выходе из последней фанзы на реке Тазуши мы в тот же день сделали перевал через главную ось Сихотэ-Алиня и спустились в верховья реки Лифудин. На самой высшей точке перевала стоит китайская капличка с изображением размалёванного божества.
Такие каплички ставятся манзами на всех перевалах даже через небольшие возвышенности и в достаточном количестве существуют в самых глухих местах Уссурийского края.
Хотя на имеющихся картах подобные каплички обозначаются громогласным названием кумирни, но они в сущности ничего более, как квадратные деревянные клетки вышиною около аршина. Бока их делаются глухими, и только с одной стороны находится отверстие перед которым на противоположной стороне наклеено изображение бога в образе китайца.
Перед таким изображением иногда стоит чугунный горшок и лежат различные приношения в виде мелких монет, ленточек, полотенец, кусочков красной материи и т. п.
Всякий проходящий мимо такой каплички манза непременно сядет возле неё, покурит трубку и выбьет пепел в чугунный горшок, делая, таким образом, приношение, по пословице: «На тебе, боже, что мне негоже».
Здесь же, на перевале через Сихотэ-Алинь, я в первый раз видел японскую лиственицу (Latix japoniea), которая изредка попадается в Зауссурийском крае и отличается от обыкновенной изогнутым стволом и курчавыми ветвями. Все нижние ветви этой лиственицы, под которою стоит капличка, были увешаны различными ленточками, пожертвованием одиноко сидящему здесь китайскому богу.
Первая ночь захватила нас на несколько вёрст ниже перевала в тайге, где даже не было воды. Однако нечего делать, надо было останавливаться ночевать. Прежде всего разгребли снег, который лежал везде на два фута [60 см] и развели костёр, чтобы сначала немного отогреться. Потом развьючили лошадей, которых отпускать кормиться было некуда (в тайге нет и клочка травы), поэтому я велел дать им ячменя и привязать на ночь к деревьям.
Холод был страшный (термометр показывал - 20° Р) и ещё счастье, что здесь в лесу не хватал нас ветер, который дул целый день, но не стих и к вечеру. За неимением воды мы натаяли сначала снегу, а потом сварили чай и ужин. Ни до одной железной вещи нельзя было дотронуться, чтобы не пристали к ней руки, а спина, не согреваемая костром, до того мёрзла, что часто приходилось поворачиваться задом к огню.
Около полуночи я улегся вместе со своим товарищем и собакою возле самого костра на нарубленных еловых ветках и велел закрыть нас сложенною палаткою. Скоро сон отогнал мрачные думы; но этот сон на морозе какой-то особенный, тяжелый и не успокаивающий человека. Беспрестанно просыпаешься, потому что холод со стороны, противоположной костру, сильно напоминает, что спишь не в постели. От дыхания обыкновенно намерзают сосульки на усах и бороде и, часто, опять растаяв, мокрыми, страшно неприятными каплями катятся через рубашку на тело. Иногда снится родина и всё хорошее прошлое, но пробудишься… и мгновенно сладкие мечты уступают место не совсем-то приятной действительности…
На следующий день путь наш лежал большей частью по самой реке Лифудин, которая вскоре после истока имеет 15-20 сажен ширины. Дремучая тайга сопровождает всё верхнее течение этой реки и несёт дикий, первобытный характер. Сплошною стеной теснятся столетние деревья к самому берегу, на который часто выходят то справа, то слева высокие утёсы окрестных гор.
Редко эти утёсы стоят голыми: могучая растительность даже здесь не хочет оставить пустого места, и по ним, прицепившись в расселинах своими корнями, растут ели, кедры и густой кустарник. Только уж слишком отвесные и нависшие над рекой утёсы лишены деревьев и отливают желтоватым или сероватым цветом от покрывающих камень лишаев.
Мёртвая тишина царит везде кругом, и только изредка слышится крик дятла или ореховки. Эти звуки и множество звериных следов напоминают путнику, что он не одинок в пустынной тайге…
Вообще в здешних лесах очень много всяких зверей и в особенности соболей, так что здесь главное место промысла для тазов, живущих на реках Тазуши и Лифудин.
Тигров также довольно, и я несколько раз видел, как рядом шли следы этого зверя, жителя тропиков, и соболя, обитателя лесов крайнего севера. Тот и другой сходятся вместе в Уссурийской стране, представляющей такое замечательное смешение и северных и южных форм.
Другая и третья ночь были проведены так же, как и первая, на снегу и морозе, который не только не уменьшился, но даже ещё увеличился на несколько градусов. Только на четвёртые сутки, в самый день Рождества, добрались мы до фанзы, которую каждый из нас увидал с особенною радостью, зная, что в ней можно будет, по крайней мере, отдохнуть на тёплых нарах.
Дикий характер берегов Лифудина не изменяется до самого принятия слева реки, по которой идёт другая тропа из гавани Св. Ольги [153]. Только отсюда долина его, расширяясь версты на полторы или на две, делается удобною для обработки, и по ней, так же как и по Тазуши, встречаются довольно часто фанзы китайцев и тазов.
Последние живут или отдельными семействами или большей частью вместе с манзами. Число фанз как тех, так и других в долине Лифудина простирается до 25.
Пробежав вёрст около семидесяти, если считать по прямому направлению, Лифудин сливается с рекою Сандогу, которая отсюда несёт уже название Ула-хэ, сохраняя его до впадения Дауби-хэ, откуда соединённая река принимает имя Уссури.
Таким образом, начало последней есть собственно Сандогу, истоки которой лежат в Сихотэ-Алине, верстах в семидесяти от берега Японского моря.
По долине этой еще малоизвестной реки также живут китайцы, занимающиеся земледелием. Что же касается до плавания, то Сандогу для этого решительно не годна по причине быстроты, мелей и наносного леса.
Вследствие тех же самых неудобств плавание не может производиться и по Ула-хэ, несмотря на то, что ширина этой реки простирается от 30 до 40 сажен [60-80 м]. Её долина, имеющая сначала версты три в поперечнике, значительно расширяется к устью Дауби-хэ и так же, как долина нижнего течения Лифудина, покрыта высокой травой, с редкими деревьями или небольшими рощами. Боковые горы этой долины гораздо ниже тех, которые сопровождают течение Лифудина. Притом же они имеют более мягкие очертания, так что утёсов и обрывистых скатов здесь вовсе нет. Наконец, от устья Лифудина опять начинают преобладать лиственные леса.
Китайцев также довольно много живёт по долине Ула-хэ, и первое поселение, встреченное мною здесь, была деревня Нота-Хуза, состоящая из пятнадцати фанз. Эти фанзы довольно большие и хорошо обстроенные, так что, судя по наружному виду, здешние китайцы живут зажиточно.