Читать интересную книгу Слепое солнце - Александра Огеньская

Чего-то недоставало, добавляя паники. Сообразил. Шуршит — это стены сдвигаются, скоро придавят, как в мясорубке, разжуют, выплюнут фарш и белесые обломки костей. Сдвигаются. Медленно, но верно. И душно. И запах. Было жарко и потно, но заставить себя сбросить тяжелое, комом легшее одеяло не сумел. Страшно, как в детстве.

Сообразил, чего не достает — не хрипят антикварные ходики. Умерли. Шуршание тоже умерло, стены теперь шли беззвучно. И сладковатый привкус сделался навязчивым, потянуло на тошноту. Нужно было бежать, бежать срочно из квартиры! Пока еще не поздно, пока жив! Скорей! Только ноги отнялись, и помнилось пока, что в квартире должно быть безопасно — защитка и сигналка. Ни в коем случае нельзя выходить за пределы контура. Но какая же жуть. Это наваждение какое-то!

Но душно стало настолько, что густой воздух увяз на губах, в легкие не попал, Джош начал задыхаться. Сладость обернулась трупной вонью, схлестнулась петля на горле. Нужно было хоть форточку открыть. Бежать сломя голову! Бежать, пока жив! Нельзя. На улице опасней. Это всё какое-то кошмарное наваждение. Нет.

Вспомнил про Мэву. Хотел разбудить, позвать. Окликнул — ни звука не получилось выдавить из горла. И вообще оказалось, что закрыт в гробу, а сверху уже засыпают землей — стучат комья по крышке. Забился в темноте, кулаками пытаясь выбить крышку. Живой же. живой! Так почему хороните?! А кто-то мерзенько захихикал над головой. Не выдержал и заорал, что есть мочи, выкрикивая из себя наваждение.

И проснулся.

Пока с наслаждением дышал, по комнате гуляло долгое-долгое эхо вопля. Жалобного и отчаянного. Вдруг понял, что не эхо — давится криком-плачем женщина на соседней кровати. Подхватился, едва шею не свернул, натолкнувшись на стул, но удержался на ногах. Нашёл. Схватил липкую, холодную от пота за плечи. Затряс:

— Мэв! Это сон! Кошмар! Посыпайся, Мэв!

Тут же сунулась тяжелая мордаха, ткнулся мокрый недоумевающий нос. Третий жилец квартиры интересуется причинами ночного переполоха.

— Иди пока, Цез. Мэв? Мэв, всё хорошо. Всего лишь плохой сон.

Дернулась, что-то проскрежетала сквозь зубы и пребольно задвинула локтём под рёбра, заставив сердито зашипеть. Но тут же затихла и закаменела.

— Джош? Ох… Извини. Кошмар, ага?

— Ага, — пробежался по голым плечам озноб — сам весь мокрый. «Как цуцик», говорила всегда мама. — Проснулась?

— Да. — Повела плечами, выпутываясь из объятий напарника. Отстранилась. Задышала старательно и ровно.

— Я пойду тогда… — ночью, почти голый, в чужой постели рядом с такой же потной и задыхающейся женщиной. Можно было бы усмотреть в ситуации нечто пикантное, если бы не продолжающийся изматывающий тоскливый страх.

— Да. Иди, конечно…

Хоть при закрытых окнах (а открывать на ночь строго-настрого запретили), спрятался под толстым одеялом.

— Кошмар. Всего лишь. Такой реальный, — тряско сообщила напарница. Так, что сразу стало понятно — тоже лежит, завернувшись в свой плед до подбородка, и дрожит под ним, как напуганная шестилетка.

— У меня тоже кошмар. Газ, наверно, — немногим более твердо отозвался Джош. Очень при том надеясь, что сам не вызывает у Мэвы ассоциаций с пугливым дошколёнком.

— Наверно.

Надышались отравы, вот и снится черт знает что. Никаких совпадений, всё закономерно. Но как же до сих пор… хочется на улицу. То ли воздухом подышать, то ли прогуляться и привести нервы в порядок. Мэва молчала, но не спала, Джош слышал. Ворочалась, судорожно вздыхала, шелестела простынями. Длила и длила собственные джошевы мучения своей вознёй. Не раздражала — именно длила. Знал, что рядом человек тоже мучится, и никак не мог заставить себя расслабиться. Потом совсем уж душераздирающе выдохнула и призналась:

— Джош, мне страшно. Только не смейся… Мне показалось… ох, хари эти. Никогда не было так… реально до жути.

Джозеф не смеялся. Это мэвино признание. Джошу самому опять стало… Иррациональная паника. Снова явственно прошуршало. Всего лишь листок со стола слетел. Цезарь спит и во сне негромко рычит. Потом рычание переходит в такой же тихий скулёж. И снова тихо. Невыносимая тишина после мэвиного признания. Показалось, кошмар возвращается, затягивает в свой омут беспомощного усталого человека. Сел, яростно растёр лицо, голой кожей ощущая присутствие чего-то постороннего, вроде настойчивого взгляда в спину. Опять завернулся в противное мокрое одеяло. Постарался убедить себя, что это временно, это пройдёт, когда остатки газа из мозгов выветрятся. Не помогло. Хоть Цеза в постель зови, чтобы живое рядом почувствовать. Нет, пусть спит. Стыдно, пан Рагеньский. Но возможность заснуть обратно в кошмар — пугало.

И когда еще погодя напарница несмело, стыдливо попросила:

— Джош…это… можно… к тебе лягу? Не могу уже. Темно, а свет включить тоже страшно. Не знаю, что со мной такое. Крыша едет. — Не удивился. Только сдержанно агакнул и подвинулся к стене, когда кровать заскрипела, принимая еще одно тело.

Так панна Коваль оказалась в постели Джозефа в третий раз в жизни. Второй раз хоть недавно был, но помнился смутно, сквозь жар. Приятно, впрочем, помнился. Первый случился в колледже, когда Мэва не успела до отбоя в общежитие, и её всё никак не пускали в женское отделение. Тогда она без затей «прыгнула» к приятелю в комнату и с детской непосредственностью заснула на его койке. Третий раз на первые два не походил. Мэва была горячая, скользкая и напряженная, скромно присоседилась с краю. Спиной к спине. Всё-таки заснули в конце концов, хоть это и казалось почти невозможным. Но страх не прошёл, только притупился. Кошмары сниться продолжили, куда уж без них. Но уже не такие изматывающие и вполне привычные, после которых потом полдня сам не свой ходишь, а вспомнить ничего не можешь, и понимаешь, что лучше бы и не пытаться. Привычные, в общем. Как всегда.

Утром Беккер, разумеется, заглянул к подчинённым. Без предупреждения. Очень рано, когда Мэва еще не успела слинять обратно в свою постель. Нашёл сцену вполне однозначной, хмыкнул. Спросил так, между прочим, почему не попросили техников, когда те мебель двигали — кровати заодно сдвинуть. А то ведь неудобно на «однушке» вдвоем. Дружно промолчали в ответ.

* * *

Пятое ноября две тысячи седьмого года не должно было ни чем особым отличаться от четвертого, третьего, второго ноября этого же года. По всей видимости, правильней всего было бы сделать вид, что ничего особенного не произошло, и может быть даже — что Джош ничего не заметил. Этакий жизнерадостный идиот. В любом случае — никакой паники, никаких импульсивных поступков. Запретили. Сказали, жизнь дороже. Затем, прочем, уверили в полной безопасности всех джошевых поползновений, согласованных с дежурными ребятами. Да, вот — появились у Джозефа дежурные телохранители. Один сейчас пока сидит за стенкой, в лавке старика Дрожко, второй мерзнет где-то на улице, третий уже часа полтора согревается кофе в «Марне». О любых желаниях «поползать» следует тут же сообщать ребятами, но это не значит, что от них следует по возможности отказаться. Наоборот, Джошу настоятельно рекомендовали в передвижениях себя не ограничивать. Посоветовали сходить в кафе, по магазинам, в прачечную, на тренировку… Больше ничего придумать не смогли, а то гоняли бы по «присутственным местам» до поздней ночи.

Темных ловили на живца с бесстыдным, почти неприличным энтузиазмом. Все это понимали, но молчали. И Джош молчал. Его увешали амулетами и защитками с ног до головы. Пожалуй, с таким защитным арсеналом он и прямое попадание танкового снаряда пережил бы. На манер Бальдра проверять степень неуязвимости не стал, помнил пока еще историю. Зато мучился сомнениями — следят или не следят. Нельзя, чтобы светлоглазый попался Беккеру. И нельзя самому попадаться… раньше срока. Раньше срока — нельзя. Нужно аккурат в срок. Эта мысль пришла в голову за завтраком и заставила поёжиться.

Мэва мешала ложечкой чай, благоухала гелем для душа, Цезарь с энтузиазмом грыз кость, от восторга повизгивая. Выпросил, значит, у Мэвы, паразит. И не отразилась на нём никак бурная ночь. Вот же собаки, вот же народ… Джош меланхолично жевал пирог и повторял себе, что ни черта в ситуации не понимает, что никогда еще в таком, простите, дерьме не оказывался, и что у него ничего не выйдет, наверно.

А потом вдруг осенило, что встретиться со старыми знакомыми всё равно придётся, хочет этого Джозеф или нет. Просто потому, что нужно добраться до Тёмных раньше, чем до них дотянется Беккер. Дальше мысль застопорилась, не желая на-гора разродиться идеей о том, каким образом слепой простец (хорошо, не простец, маг-медиум с непонятными и глубоко спящими Способностями) может потягаться с четырьмя опытными, сильными Тёмными чародеями в деле защиты Источника, про который, в общем, ничего толком и не знает. Сам при этом — вот незадача — являясь какими-то, леший их побери, Вратами. Долго гонял по кофе сахар, но так ничего и не надумал. Переслащенную бурду пришлось вылить в раковину.