Читать интересную книгу Осмос - Ян Кефелек

На следующий день, вечером, состоялось заседание дисциплинарного совета, и главным вопросом на нем был вопрос об участи Пьера Лупьена. Заседание состоялось в помещении библиотеки после окончания шахматного турнира, на котором Пьер вышел победителем. В библиотеке немного притушили свет, сдвинули два стола для того, чтобы за ними могли разместиться «особы, облаченные властью»: директриса, всегда разряженная в пух и прах, преподавательница французского по прозвищу Длинноносая, Лора Мейер в черном брючном костюме и черных замшевых сапожках, у одного из которых начала отклеиваться подметка. Посреди библиотеки одиноко сидел Пьер, раскачиваясь из стороны в сторону, вертясь словно на сковородке от смущения и выставляя напоказ новые кроссовки отца, взятые без спросу.

Заседание началось. Пьер вежливо выслушал пустопорожнюю болтовню директрисы о взаимных обязанностях ученика и преподавателя и вообще о дисциплине; затем он точно с таким же выражением лица выслушал речь Лоры Мейер о том, что их разговор носит совершенно конфиденциальный характер, и он может говорить совершенно свободно, а потом и чуть приправленные печалью комплименты преподавательницы французского языка по поводу просто замечательного сочинения, за которое она, правда, не может поставить ему оценку, он сам знает почему.

И вот тут Пьер допустил промах:

— Мы здесь надолго?

— Позволь тебе заметить, что это я веду заседание, и мне решать, сколько мы будем обсуждать интересующий нас вопрос, — сказала директриса.

— Да нет, ничего… — заерзал на стуле Пьер, — я пошутил… да и спешить мне некуда…

— Ну вот, тем лучше.

— Да, тем лучше… или тем хуже… — отозвался Пьер эхом, но внезапно он ощутил прилив какой-то бесшабашной дерзости и едва не брякнул: «Если вы будете ко мне очень приставать со всякими вашими глупостями, вы меня достанете, я ведь могу не выдержать и такого наговорить, что мало не покажется!»

На первом же вопросе он натолкнулся на слова «вымогательство» и «рэкет»; он споткнулся о них и принялся возражать.

— Да нет же, — скорчив презрительную гримасу, запротестовал Пьер, — наш третий класс — вовсе не Чикаго.

По его словам выходило, что в классе ребята очень разные, есть добрые, есть злые, есть хорошие, есть плохие, есть никакие, так, середнячки, или полные ничтожества, как и везде, есть отличники, есть отстающие, и по разным предметам одни успевают лучше, другие хуже, вот они все и помогают друг другу. А что тут такого? Ведь взаимопомощь — это принцип, лежащий в основе религии, торговли и вообще… общества, гражданского общества.

— Нас этому учат на уроках, нам это вбивают в головы…

Пьер произносил эти фразы, сам спрашивая у себя, из его ли рта вылетали столь ладно скроенные на скорую руку сентенции и из его ли глотки вырывались эти звуки, произносимые твердым, уверенным, звонким голосом. Он ловко изворачивался, отвечая на вопросы то директрисы, то преподавательницы французского, то выказывая подчеркнутую деликатность и сверхпорядочность, то демонстрируя изысканную язвительность, то проявляя высокомерную снисходительность по отношению к своим менее одаренным одноклассникам; казалось, ему не составляло никакого труда заговаривать зубы этим дамам.

— Сочинение? Ах да, сочинение… Ну, это так, ерунда, сляпанная наспех халтурка для того, чтобы выручить товарища… Возмещение морального ущерба? Да это просто шутка, розыгрыш!

Делал ли он за других учеников домашние задания по математике, физике и химии? Делал, ну и что в том дурного? Он ведь делал их для друзей, ему легко даются эти дисциплины, он любит делиться своими знаниями. Назвать имена? Какие имена? Они все в этом замешаны, все повязаны, у них это называется «Система Д», что значит «дружеская взаимопомощь». Говорите, что это против правил? Ну, если говорить о правилах, то отец как-то сказал, что в лицее имени Галилея по многим пунктам нарушены правила противопожарной безопасности…

— Сейчас мы не будем залезать в такие дебри, Пьер. Лучше спокойно и честно отвечай на вопросы. Были ли в лицее другие случаи, когда тебя принуждали к каким-либо действиям силой? Не становился ли ты жертвой насилия?

— Да никто меня ни к чему не принуждал, не было никакого насилия, и к тому же я не называю выполнение заданий за других насилием, я называю это свободным товарообменом. Видите ли, у меня есть коммерческая жилка, это у нас семейное!

Пьер увидел, как сидевшие напротив него через стол Лора Мейер и Длинноносая переглянулись, и почувствовал, как в воздухе запахло опасностью. «Да это же похоже на настоящее судилище!» — с ужасом подумал он. Они же смотрят на него как голодные собаки. «Если бы я осмелился, я бы залаял». Он ощущал себя в ловушке, он был приговорен к тому, чтобы давать ответы на дурацкие вопросы, описывать факты, уточнять детали, его принуждали называть имена «заправил», которые на деле рисковали только тем, что им дадут по рукам, мало того, его принуждали давать объяснения, это его-то, того, кого всегда лишали права на объяснения… его заставляли публично каяться…

У Пьера разболелась голова, ему казалось, что даже стены в библиотеке покосились, перед глазами все плыло…

Похоже, он в тот момент не услышал вопроса Лоры, и та была вынуждена его повторить, значительно повысив голос.

— А что это за история с рюкзачком?

— С каким рюкзачком?

— С тем самым, о котором идет речь в твоем сочинении. Ведь в своем сочинении ты рассказываешь о своих воспоминаниях детства, и там фигурирует некий рюкзачок, не так ли?

— Ну и что с того?

Она покраснела, задетая резкостью его тона. И Пьер меньше чем за пять минут превратил в своего противника, во врага женщину, которую он втайне любил вот уже на протяжении долгих месяцев и к которой он надеялся приблизиться когда-нибудь позже, когда он вырастет и проклятые тринадцать лет останутся далеко позади; он надеялся, что когда-нибудь он сможет заключить ее в свои объятия…

— Ну так что же с этим рюкзачком? — настойчиво повторила она, и он почувствовал, что ее взгляд обволакивает его, как вода, и он в нем скоро утонет. Она, эта шлюха, пыталась заставить его заговорить, она пыталась им управлять, манипулировать. От осознания этого у него по коже побежали мурашки.

— Не знаю я ничего ни о каком рюкзачке, — сказал он с досадой и раздражением, обводя взглядом книжные полки у нее над головой. — Так, пришло что-то в голову, вот я и написал…

Ночью он писал одну фразу: «Я люблю Лору» и исписал ею множество страниц, вероятно, он написал эту фразу столько раз, сколько раз стукнуло в груди его сердце, и он пришел на это заседание совета с чувством любви к ней, пришел, чтобы оказаться в ловушке. Он решил, что она его предала, и потому разрушил свою мечту. Он не мог больше ее на дух переносить! Он не мог ей простить этой почти семейной и в то же время очень напряженной атмосферы, что воцарилась в библиотеке, не мог простить ее тяжелого, все понимающего взгляда, этих обвинений, сыпавшихся по ее милости на него отовсюду, ведь сейчас, казалось, даже книги, запертые в высоких шкафах, укоризненно глядели на него и обвиняли в обмане.

В тот момент, когда Пьер на ходу придумывал какую-то ложь, голос его задрожал. Он опустил голову, зажал руки между коленями. Его устами говорил не он, а кто-то другой, кто слушал его так же внимательно, как эти три шлюхи, и не упустил из сказанного им ни слова.

По словам Пьера, рюкзачок, о котором он упомянул в сочинении, когда-то принадлежал его матери, это был обычный армейский рюкзак. Его отец отдал ему его, когда он был маленьким, чтобы он складывал туда игрушки.

— И он пропал?

— Да вовсе нет, это я выдумал, что он пропал…

— Что-то я не вижу никакой связи с нашим делом, — прервала их директриса.

Пьер опомнился, взял себя в руки.

— Я тоже, — процедил он сквозь зубы.

— А я вижу, — сказала Лора. — Это сочинение кто-нибудь читал… у тебя дома?

— Кто-нибудь? Кто мог его читать?

Молчок! Ни гу-гу! Пьер ощутил, что этот «кто-нибудь» стоит у него за спиной. Он почувствовал у себя на затылке холодное дыхание, тяжелая рука сжала ему челюсти, сдавила губы. Он в это не верил, ему хотелось плакать… А она… Она только того и ждала, она только того и хотела, чтобы он запутался и погубил себя, чтобы он завыл предсмертным воем и рассказал о том, что ему грозила гибель под открытым небом, при сиянии звезд, и внезапно им овладела холодная бешеная ярость. Он вышел из себя…

— Зачем вам это знать? Что вам это даст?

— Просто меня это очень интересует…

— Что вас интересует? Моя частная жизнь?

— О нет, конечно же, нет! — воскликнула директриса, крайне недовольная тем, что они так «отклонились от темы». — Что касается меня, то ко всему уже сказанному мне добавить нечего, и я предлагаю разойтись. Сначала я выслушаю других учеников, замешанных в этом деле, подумаю и приму решение относительно того, какое продолжение будет иметь эта пренеприятная история.