Читать интересную книгу Незваный гость. Поединок - Виктор Андреев

— Основание просить санкцию у прокурора на арест и обыск у Шомрина есть, — сказал Леонов, внимательно прочтя все бумаги. — Виновность Шомрина из показаний свидетелей очевидна. Но вы мало сделали для выяснения обстоятельств самого преступления в Березовой балке...

— Организатор его — Шомрин, — перебил я Леонова.

— Это предстоит доказать, одного убеждения мало.

На другой день я вернулся в Белогорск и тут же, взяв понятых, направился к Шомрину.

Прочитав постановление, Шомрин перекрестился.

— Перед богом я не виновен.

— Вот бы и перед людьми так, — заметил один из понятых, постарше.

Шомрин опустил голову и присел к столу, положив на него руки.

Я приступил к обыску. Шомрин наблюдал за мною исподлобья. Он деланно усмехнулся, когда я взял с телеги канистру и конец веревки. Видимо, он не предполагал еще, какую роль суждено сыграть этим предметам. Однако когда я записал их в протокол, на лице Шомрина появилась тревога. К концу обыска он окончательно потерял самообладание, стал молиться и плакать. Его слезы не трогали ни меня, ни понятых: на столе рядом с другими вещественными доказательствами лежали брошюры реакционного содержания, выпущенные в США, старый, без карточки паспорт на некоего Хмару Иллариона Кузьмича, чулок, набитый десятками. Все это хранилось в тайнике под доскою пола.

Канистру, веревку и снятые после обыска отпечатки пальцев Шомрина увез в тот же день на самолете эксперт-криминалист Хадин. Перед экспертами были поставлены вопросы: не являются ли куски веревки, найденные возле места происшествия в Березовой балке, частью веревки, изъятой при обыске у Шомрина, не является ли там же найденная пробка пробкой от канистры, изъятой у Шомрина, а отпечатки пальцев, снятые с найденной в лесу пробки, — отпечатками его пальцев?

Вызвав после обыска Шомрина на допрос, я не стал задавать ему вопросов ни о канистре, ни о веревке — рано. Я спросил Шомрина о другом.

— Иосиф Васильевич, вчера при обыске у вас был обнаружен в тайнике паспорт на имя Хмары Иллариона Кузьмича. Скажите, кто такой Хмара, и как попал к вам его паспорт?

— Почему не сказать? Скажу, — отозвался Шомрин. — Хмара — это полицай немецкий из села Кабанихи. Он, вражий сын, выдал меня немцам. А когда конвоировал меня в районную полицию, я сбежал. Чтобы не отвечать за меня, Хмара сказал немцам, что застрелил меня при попытке к бегству. Там, в Кабанихе, меня убитым считают.

— Разве с тех пор вы не были там?

— Не пришлось. А родственников там не осталось. Кого немцы перевели, кто на фронте закрыл глаза. Так что один...

На этот раз Шомрин казался мне другим, чем прежде, совсем мирским, непохожим на того пресвитера-мракобеса, которого я ненавидел всем сердцем. Но слова его настораживали.

— За что же вас арестовали немцы?

— Партизанам помогал я. Оружие доставал и относил учительнице.

— Вот как!.. — невольно вырвалось у меня. Это казалось неправдоподобным. — А паспорт Хмары как оказался у вас?

— По пути Хмара зашел в одной деревне к знакомому. Выпили они самогону. Хмара и захрапел с хозяином. Я воспользовался моментом. Вытащил паспорт — да и был таков!..

— А куда карточка с паспорта делась?

— Отвалилась. Давно уже...

— С какой целью вы похитили паспорт у Хмары?

— Скрывался по нему. Меня-то искали...

— Убитого?

Шомрин заморгал глазами, его узловатые руки заерзали по коленям.

— Я ведь того... опосля узнал об этом.

«Странно, — подумал я. — А может быть, Шомрин говорит правду? Чего не случалось в страшные дни немецкой оккупации! Но — пятидесятник?»

— Какую веру вы исповедовали? — спросил я.

Ответил старик не сразу. Подумал, вздохнул:

— Баптистскую...

Что-то тяжело отвечает Шомрин. Конечно, баптист не пятидесятник, хотя разница между ними невелика. Перехожу к выяснению следующих вопросов.

— При обыске у вас обнаружены брошюры реакционного содержания, изданные в США. Где, когда и от кого они получены вами?

Шомрин начинает кашлять. Трет ладонями колени.

— Отвечайте, Шомрин.

— Не помню точно, — тянет он. — Будто кто-то из братьев принес.

Хитрит Шомрин. Растолковываю ему, что так вести себя на допросе нельзя. Он слушает молча.

Спрашиваю дальше:

— На молении в вашем доме брат Иван выступал с проповедью?

Шомрин кашляет.

— Про это говорить не буду... Святое дело.

— В проповедях в вашем доме брат Иван выступал не только по вопросам веры и культа, — говорю я. — Если бы это было не так, то вам не задавался бы этот вопрос. Я зачитываю показания свидетельницы Веры Лозиной, гляжу на Шомрина.

— Вы подтверждаете эти показания?

— Лозину я не знаю. Она говорит неправду. Брат Иван внушал святые дела.

— На предыдущем допросе вы говорили, что не знаете брата Ивана вовсе и что на вашем молении его не было. Сейчас вы дали показания другие. Каким показаниям верить?

— Я говорю так, как мне внушает господь.

— Но вы допускаете противоречия. Как только вас уличают в этом, вы ссылаетесь на бога. Прежде вы говорили, что, находясь на временно оккупированной немцами территории в селе Кабанихе, вы исповедовали баптистскую веру. Так это?

— Так.

— А вот на молении, на котором брат Иван крестил сектантов святым духом, вы говорили о том, что вас, пятидесятников, не трогали немцы, даже поощряли за молитвы. Далее, вы рассказали о случае, когда одна женщина стала молиться на немецком языке, не зная его, и офицер отпустил женщину, хотя ее сын был партизаном. Рассказывали вы об этом?

— Рассказывал.

— Значит, во время оккупации вы были не баптистом, а пятидесятником?

— Кем я был по вере — это мое личное дело.

Не впервые слышу от Шомрина и эту фразу. Она появляется всякий раз, когда он запутывается. Приходится вновь разъяснять, что если бы вопрос касался только веры, то мы с Шомриным не встретились бы.

— Вы говорили о том, что вас даже арестовывали за помощь партизанам. Сколько противоречий!

— Для господа бога, для суда небесного противоречий нет. А вы судите, как хотите.

Допрос Шомрина прекращаю. Зачитываю протокол.

— Все правильно записано?

— Правильно.

— Прошу подписать.

— Подписывать не стану — грех.

Не надо. Пишу справку, по какой причине Шомрин отказался от подписи.

Шомрина уводят.

Не намного я продвинулся в расследовании, не намного. Если так и дальше пойдет, то... Что же делать? Заказываю срочный разговор с Леоновым. Жду. Звонок. Беру трубку. Голос дежурного:

— Белогорск, Белогорск!

— Пригласите Леонова, — прошу, поздоровавшись.

— Леонов в командировке, — доносится издалека. — Самолетом улетел... По вашему делу...

По моему делу! Значит, открывались какие-то новые обстоятельства...

Крушение веры

— Николай Алексеевич?! Здравствуйте! — слышу я в трубке знакомый голос. Нина Ивановна, главврач больницы, звонит мне каждый день после обхода больных. Вот и сегодня.

— Здравствуйте, Нина Ивановна! Что нового?

Сколько раз я задавал этот вопрос, надеясь услышать от нее то, чего жду с первого дня приезда в Белогорск: разрешения допросить Симу Воронову.

— Новое есть! — раздается в трубке. — Сегодня вы можете поговорить с Симой. Но не допрашивать. Вы слышите?

— Слышу и слушаюсь, товарищ главврач! — кричу я слишком радостно.

— Приезжайте. Мы вас ждем.

Мы — это, значит, она и Сима. Положил трубку, а у самого сердце вдруг застучало. Предстоящая встреча с Симой взволновала меня. Еще бы! Показания Симы будут очень важны по делу.

Через четверть часа я уже поднимаюсь по деревянным, выскобленным до желтизны ступенькам больничного крыльца. Под мышкой у меня коробка конфет. Передаю нянечке и прошу вручить Симе после того, как уйду. Самому отдавать почему-то неловко.

Няня, как все няни в больницах, — с добрым лицом, накинула на меня халат и повела по ковровой дорожке к главврачу.

— Только, прошу вас, не настаивайте на допросе Симы, — сразу же после приветствия начинает Нина Ивановна. — Ее нельзя волновать. Психика крайне шатка. Но уже не плачет. Каждый день я удлиняю свидания с ней.

— К ней ходят сектанты? — У меня похолодело на сердце. Они могли повлиять на нее, заставить дать неверные показания.

— Вы думаете я ничего не понимаю, — успокоила меня Нина Ивановна. — Ее навещают девчата с фабрики. Вера Лозина, Левитан... Эти свидания идут на пользу: Сима начала расспрашивать о фабрике, принимает передачи... А главное, начинает прислушиваться к тому, что говоришь ей о религии. Знаете, Симу заинтересовали результаты кумранских раскопок. Она была удивлена, что у кумранцев задолго до появления христианства устраивались братские трапезы и ночные бдения со вкушением хлеба и виноградного сока после освящения старейшиной общины. Она не сразу уяснила, что все эти обряды, такие же, как сейчас у пятидесятников, существовали до создания легенды о Христе, до того, как они были вписаны в евангелие. Ее очень поразило то, что в раннем христианстве образ Христа не имел человеческих черт, что он создан был из самых фантастических представлений о богах различных религий. Она стала шептать молитвы, когда я рассказала об образе Христа с семью рогами...